Друзья

 
Дино Буццати
Друзья
Скрипичный мастер Амедео Торти и его жена пили кофе. Детей уже уложили спать. Оба, как это часто у них случалось, молчали. Вдруг жена сказала:
– Не знаю, как тебе объяснить… Сегодня у меня весь день какое-то странное предчувствие… Как будто вечером к нам должен зайти Аппашер.
– Подобные вещи не говорят даже в шутку, – сердито ответил муж.
Дело в том, что двадцать дней назад его старый верный друг скрипач Тони Аппашер умер.
– Я понимаю, понимаю… Ужас какой-то! – сказала она. – Но никак не могу отделаться от этого чувства.
– Да, если бы… – пробормотал Торти с печалью в голосе, но мысль свою развивать не стал. Только покачал головой.
И они вновь замолчали. Было без четверти десять. Вдруг кто-то позвонил в дверь. Звонок был длинный, настойчивый. Оба вздрогнули.
– Кого это принесло в такое время? – сказала она.
Через прихожую прошлепала Инес, затем послышался звук открываемой двери, приглушенный
разговор. Девушка заглянула в столовую. В лице у нее не было ни кровинки.
– Кто там, Инес? – спросила хозяйка. Горничная посмотрела на хозяина и, запинаясь,
проговорила:
– Синьор Торти, выйдите на минуточку, там… Ой, если б вы знали!
– Да кто же там? Кто? – нетерпеливо спросила хозяйка, хотя уже прекрасно понимала, о ком идет речь.
Инес, подавшись вперед, словно желая сообщить им что-то по секрету, выдохнула:
– Там… Там… Синьор Торти, выйдите сами… Маэстро Аппашер вернулся!
– Что за чепуха! – сказал Торти, раздраженный всеми этими загадками, и, обращаясь к жене, добавил: – Сейчас посмотрю… А ты оставайся здесь.
Он вышел в темный коридор и, стукнувшись об угол какого-то шкафа, рывком открыл дверь в прихожую.
Там, как всегда неловко поеживаясь, стоял Аппашер. Нет, все-таки был он не совсем такой, как всегда: из-за слегка размытых очертаний он выглядел несколько менее вещественным, что ли. Был ли это призрак Алпашера? Пожалуй, еще нет, ибо он, по-видимому, пока не вполне освободился от того, что у нас именуется материей. А если и призрак, то сохранивший какие-то остатки вещественности. Одет он был как обычно: серый костюм, рубашка в голубую полоску, красный с синим галстук и бесформенная фетровая шляпа, которую он нервно мял в руках. (Не костюм, разумеется, а призрак костюма, призрак галстука и так далее.)
Торти не был человеком впечатлительным. Отнюдь. Но даже он замер, не смея перевести дыхание. Это вам не шуточки – увидеть в своем доме самого близкого и старого друга, которого ты сам двадцать дней, как проводил на кладбище!
– Амедео! – вымолвил бедняга Аппашер и улыбнулся, пытаясь как-то разрядить обстановку.
– Ты – здесь? Здесь! – воскликнул Торти чуть ли не с упреком. Охватившие его противоречивые и смутные чувства почему-то обернулись вдруг вспышкой гнева. Разве возможность повидать утраченного друга не должна была принести ему огромную радость? Разве за такую встречу не отдал бы он свои миллионы? Да, конечно, он сделал бы это, не задумываясь. На любую жертву пошел бы. Так почему же сейчас Торти не испытывал никакой радости? Откуда это глухое раздражение? Выходит, после стольких переживаний, слез, всех этих беспокойств, связанных с соблюдением приличествующих случаю условностей, извольте начинать все сначала? За прошедшие после похорон дни заряд нежных чувств к другу уже иссяк, и черпать их было больше неоткуда.
– Как видишь. Это я, – ответил Аппашер, еще сильнее терзая поля шляпы. – Но… Ты же знаешь, какие могут быть между нами… в общем, можешь не церемониться… Если это неудобно…
– Неудобно? Ты называешь это неудобством? – закричал, выходя из себя, Торти. – Являешься невесть откуда в таком вот виде… И еще говоришь о неудобстве! Как только нахальства хватило! – Выпалив это, уже в полном отчаянии, тихо пробормотал: – Что же мне теперь делать?
– Послушай, Амедео, – сказал Аппашер, – не сердись на меня… Я не виноват… Там, – он сделал неопределенный жест, – вышла какая-то неувязка… В общем, мне придется еще, наверное, месяц побыть здесь… Месяц или немножко больше… Ты ведь знаешь, своего дома у меня уже нет, в нем теперь новые жильцы…
– Иными словами, ты решил остановиться у меня? Спать здесь?
– Спать? Теперь я уже не сплю… Дело не в этом… Мне бы какой-нибудь уголок… Я никому не буду мешать – ведь я не ем, не пью и не… в общем, туалетом я тоже не пользуюсь… Понимаешь, мне бы только не бродить всю ночь, особенно под дождем.
– Позволь, а разве под дождем… ты мокнешь?
– Мокнуть-то, конечно, не мокну, – и он тоненько хихикнул, – но все равно чертовски неприятно.
– Значит, ты собираешься каждую ночь проводить здесь?
– С твоего разрешения…
– С моего разрешения!… Я не понимаю. Ты умный человек, старый мой друг… у тебя уже вся жизнь, можно сказать, позади… Как же ты сам не соображаешь? Ну, конечно, у тебя никогда не было семьи!…
Аппашер смущенно отступил к двери.
– Прости меня, я думал… Да ведь и всего-то на месяц…
– Нет, ты просто не хочешь войти в мое положение! – воскликнул Торти почти обиженно. – Я же не за себя беспокоюсь… У меня дети!… Дети!… По-твоему, это пустяк, что тебя могут увидеть два невинных существа, которым и десяти еще нет? В конце концов, должен же ты понимать, что ты сейчас собой представляешь! Прости меня за жестокость, но ты… ты – привидение… а там, где находятся мои дети, привидениям не место, дорогой мой…
– Значит, никак?
– Никак, дорогой… Больше ничего сказать не мо… Он так и умолк на полуслове: Аппашер внезапно
исчез. Было слышно только, как кто-то стремительно сбегает по лестнице.
Часы пробили половину первого, когда маэстро Тамбурлани – он был директором консерватории, и квартира его находилась здесь же – возвратился домой после концерта. Стоя у двери и уже повернув ключ в замочной скважине, он вдруг услышал, как кто-то у него за спиной прошептал: «Маэстро, маэстро!» Резко обернувшись, он увидел Аппашера.
Тамбурлани слыл тонким дипломатом, человеком осмотрительным, расчетливым, умеющим устраивать свои дела; благодаря этим достоинствам (или недостаткам) он достиг значительно более высокого положения в обществе, чем позволяли его скромные заслуги. В мгновение ока он оценил ситуацию.
– О, мой дорогой! – проворковал он ласково и взволнованно, протягивая руки к скрипачу, но стараясь при этом не подходить к нему ближе чем на метр. – О, мой дорогой, мой дорогой!… Если бы ты знал, как нам не хватает…
– Что-что? – переспросил Аппашер. Он недослышал, поскольку у призраков все чувства обычно притуплены. – Понимаешь, слух у меня теперь уже не тот, что прежде…
– О, я понимаю, дорогой… Но не могу же я кричать – там Ада спит, и вообще…
– Извини, конечно, не мог бы ты меня на минутку впустить к себе? А то я все на ногах…
– Нет-нет, что ты! Не дай Бог еще Блиц почует.
– Что? Как ты сказал?
– Блиц, овчарка, ты ведь знаешь моего пса, правда? Он такого шума наделает!… Тут и сторож, чего доброго, проснется… И потом…
– Значит, я не могу… хоть несколько дней…
– Побыть здесь, у меня? О, дорогой мой Аппашер, конечно, конечно!… Для такого друга я… Ну как же! Послушай… ты уж меня извини, но как быть с собакой?
Такой ответ смутил Аппашера. И он решил воззвать к чувствам этого человека.
– Ведь ты плакал, маэстро, плакал совсем еще недавно, там, на кладбище, произнося надгробную речь перед тем, как меня засыпали землей… Помнишь? Думаешь, я не слышал, как ты всхлипывал? Слышал.
– О, дорогой мой, не говори… у меня тут такая боль. – И он поднес руку к груди. – О Боже, кажется, Блиц!…
И действительно, из-за двери донеслось глухое, предупреждающее рычание.
– Подожди, дорогой, я только зайду успокою эту несносную тварь… Одну только минуточку, дорогой.
Он, как угорь, быстро скользнул в квартиру, захлопнул за собой дверь, хорошенько запер ее на засов. И все стихло.