Мой брат Сэм: Дневник американского мальчика
— Этого он нахватался в колледже, — пренебрежительно сказал отец. — Кто здесь не свободен? Разве мы не свободны? Весь спор идет вокруг налогов, а эти деньги мало что значат для большинства. Какой смысл в принципах, если ты должен умереть, чтобы от них не отступиться? Мы англичане, Тимми. Конечно, существуют несправедливости, но несправедливости были всегда, так устроен мир Господен. Но несправедливость нельзя искоренить силой. Посмотри на Европу — там сотни лет одна война сменяет другую, и покажи мне, что у них изменилось к лучшему? Ладно, пойдем в церковь. Настало время молитвы.
Я решил забыть обо всем, что произошло, — слишком сильно на меня это подействовало. Мы перешли через дорогу, вошли в церковь, и я забрался на балкон, где сидели дети, индейцы и негры. Реддинг-Ридж невелик, и я там всех знал — всех детей, Тома Воррапа, и Неда, и негра Старра. Я сел рядом с Джерри Сэнфордом. Джерри был на несколько лет моложе меня, но среди всех присутствовавших он был ближе всего мне по возрасту, и мы часто общались. Он сразу же обратился ко мне:
— Мы слышали, что Сэм убежал, чтобы сражаться.
Никто не давал мне об этом забыть. Мистер Бич посвятил свою проповедь Сэму. Он сказал, что в первую очередь мы должны повиноваться Богу, но наш Господь Иисус Христос сказал: «Дайте кесарю — кесарево», а это означает, что мы должны быть верными англичанами. Он сказал, что горячие молодые люди, которые не прислушиваются к голосу старших, навлекут Божий гнев на свои головы. Он сказал, что Библия велит молодым почитать своих отцов, из-за чего я начал очень сильно переживать за Сэма, потому что кричать на своего отца, как кричал Сэм, было грехом и Бог может наказать его за это.
Я не думал, что Бог поразит его ударом молнии или чем-то таким. Бог конечно мог бы метать молнии, если бы хотел, но я не верил, что он вообще когда-либо так поступал. На самом деле меня беспокоило, что Бог мог наказать его, бросив на штык красного мундира. Я знал, что Бог совершает подобные вещи, потому что однажды сам оказался свидетелем такого события. Однажды в воскресенье сюда прискакал фермер из Центрального Реддинга — он был очень пьян и ехал на лошади по кладбищенской земле, а когда мистер Бич велел ему убираться, он послал священника к черту и пустил лошадь галопом прямо на мистера Бича. И тут, не успев сделать два или три шага, лошадь споткнулась о могильный камень, фермер свалился, сломал себе шею и через минуту скончался. Это правдивая история, и тому было множество свидетелей.
Поэтому я знал — пожелай Бог наказать Сэма, он бы это сделал. Переживая за брата, я не мог понять, какая из сторон права, и не мог сосредоточиться на службе. Мне захотелось выйти из церкви. Но мистер Бич всегда читал проповедь по меньшей мере час, а вдохновленный Лексингтонским сражением он говорил дольше. К счастью, он, как всегда, должен был возвращаться в Ньютаун, чтобы провести дневную службу, а потому наконец замолчал, служба закончилась, и, вздохнув с облегчением, я встал и начал спускаться по ступенькам к выходу. Я почти до него дошел, когда кто-то дотронулся до моей руки, и я обернулся.
Это был Том Воррап. Том не очень-то походил на индейца. Он носил такую же коричневую рубашку и штаны, как любой фермер в Реддинге, и хорошо говорил по-английски.
— Здравствуй, Том, — сказал я.
Он ничего не ответил, но сжал мою руку, удерживая меня, пока остальные спускались мимо нас по ступенькам. Потом спросил тихим голосом:
— Если я тебе скажу, где сейчас Сэм, ты не проболтаешься? — Он сурово посмотрел на меня и продолжал сжимать мою руку — не так сильно, чтобы причинить боль, но достаточно крепко, чтобы я понял: захоти он сделать мне больно, сил у него хватит.
— Он у тебя, Том?
— Не рассказывай никому, Тимми. Не то втянешь меня в беду.
— Не расскажу.
Том меня напугал. Он отпустил мою руку, развернулся и начал спускаться. Я пошел за ним. Мои родители стояли перед церковью, переговариваясь с людьми. Так уж у нас принято. Церковь была единственным местом, где мы могли встретить фермеров из отдаленных уголков нашего прихода, таких, как Ампавог. Они хотели быть в курсе новостей, и отец всегда находил для них время — он говорил, что с людьми надо быть приветливым. Я знал, что родители хотели бы, чтобы и я держался поблизости и выказывал радушие. Знать-то знал, а все равно мы с Джерри Сэнфордом швырялись друг в друга камушками, пока нас не поймал отец, и нам пришлось остановиться. Мне не терпелось поскорее увидеть Сэма, но приходилось притворяться, что я никуда не спешу, а разговор затягивался — говорили о войне, о том, чего можно ожидать. Наконец родители закончили беседу, и мы пошли к дому.
Когда мы переходили улицу, я сказал:
— Отец, Джерри Сэнфорд просит помочь ему принести бревно из леса.
— В воскресенье нельзя работать, — ответил он.
— Но это не долго!
Отец только пожал плечами. Я думаю, у него было слишком много других забот, чтобы из-за этого переживать. Поэтому, вместо того чтобы идти к таверне, я развернулся и двинулся к дому Сэнфордов. Как только я его миновал и уже никто не мог увидеть меня из таверны, я перелез через каменную стену на пастбище Сэнфордов и побежал к дому полковника Рида. По дороге до него было не меньше двух миль, но, пробежав напрямик через поля, я мог проделать весь путь за пятнадцать минут. Если бы кто-то из Ридов увидел, что я иду к Воррапу, они наверняка бы захотели узнать, зачем мне это понадобилось. Поэтому я старался проскочить мимо их дома как можно быстрее. Хотя я очень нервничал — во-первых, я соврал отцу, во-вторых, Сэм такое творил… — но день стоял чудесный, и это придавало мне сил. Солнце грело спину и плечи, пели птицы, и в воздухе стоял особый весенний запах — травы и мокрой земли. Я просто мчался вперед, стараясь ни о чем не думать, и через пятнадцать минут оказался у хижины Воррапа.
Она была построена по индейскому обычаю — заостренные колья, наклонно вбитые в землю по кругу, с верхушками, связанными вместе. Колья были покрыты шкурами и тряпьем, а кое-где и соломой. Легкий дымок курился над хижиной — оттуда, где колья соприкасались друг с другом. Вместо двери в стене была дыра, завешенная одеялом, но сейчас оно было откинуто, чтобы пропустить свет. Я наклонился и заглянул внутрь. На полу, взявшись за руки, сидели Сэм и Бетси Рид. Они выглядели очень серьезными.
— Привет, Тим, — сказала Бетси.
— Привет, — сказал я, заходя внутрь и присаживаясь перед огнем. Очагом служил круг из камней, сложенных в центре хижины на полу. Еще там были постель (пара оленьих шкур, натянутых на раму), несколько горшков и кастрюль — и больше ничего, заслуживающего внимания.
— Я не надолго — сказал отцу, что помогу Джерри Сэнфорду притащить бревно.
— Эх, отец, — вздохнул Сэм. Как же горько прозвучали его слова!
— Я слышал, как вы ссорились, — заметил я.
— Я уже не ребенок, чтобы он диктовал, как мне следует поступать, — ответил Сэм.
— Сегодня утром он сказал, что на тебя влияет колледж.
— Все потому, что я его ослушался. — Он поднял камешек и начал перебрасывать его из руки в руку. — Наверно, он все еще злится.
— Вчера ночью, когда ты ушел, он плакал. Сэм, ведь ему может быть известно о войне то, чего ты не знаешь.
На мгновение воцарилась тишина. Я поднял палку и сунул ее в огонь, чтобы посмотреть, как она горит. Тут заговорила Бетси Рид.
— Тимми, — спросила она, — ты на стороне отца или брата?
Лучше бы она не задавала мне этого вопроса. Я не хотел на него отвечать. Я просто не знал ответа.
— Мне трудно понять, в чем тут дело, — сказал я.
— Все просто, — ответил Сэм. — Либо мы станем свободными, либо нет.
Бетси коснулась его руки:
— Это вовсе не так просто, Сэм. Все гораздо сложнее.
— А на чьей стороне твоя семья, Бетси? — спросил я.
— О, мы все патриоты. В конце концов, мой дедушка возглавляет народное ополчение.
Ее дедушкой был полковник Рид, а отцом — сын полковника Залман Рид. Они жили недалеко от дома полковника Рида.