Английская болезнь
Билл Буфорд
Английская болезнь
ВНИМАНИЕ!
(от переводчиков)
Прежде чем Вы начнете читать эту книгу, хотелось бы кое-что сказать. Во-первых, она написана американцем, хотя и долгое время жившим в Англии — то есть далеким от английской и даже европейской культуры человеком; до приезда в Англию он вообще слабо себе представлял, что такое футбол (или, лучше сказать, «соккер»). Тем более ему сложно было разобраться в том, что же такое есть эта пресловутая lad culture. В оригинале книга содержит ряд малоинтересных для русского читателя моментов — например, словарь, где приведены различия в английских и американских спортивных терминах; подобные вещи ничтоже сумняшеся было решено опускать, за что, надеюсь, Вы нас не осудите. Также была опущена часть последней главы, посвященная чемпионату мира 1990 года в Италии — похожим образом такие события описываются и в нашей прессе, так что мы решили устроить этакую «цензуру наоборот». Тем не менее, некоторые рассуждения автора если и не верны, то весьма интересны; кроме того, автор — профессиональный журналист, и это также придает повествованию некий дополнительный шарм. В общем, читайте; от себя можем лишь пожелать Вам приятного чтения.
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
СТАНЦИЯ НЕПОДАЛЕКУ ОТ КАРДИФФА
Некоторое время назад я возвращался из Уэльса на поезде. То была маленькая деревенская станция неподалеку от Кардиффа; я пришел слишком рано. Я купил чашку чая. Стоял холодный субботний вечер; кроме меня ждали поезда еще три-четыре пассажира. Один из них, расхаживая взад-вперед, читал газету. Мы ждали; потом из динамиков раздалось объявление, что прибывает поезд, идущий вне расписания. Вскоре последовало новое объявление: идущий вне расписания поезд вот-вот будет, и всех попросили отойти на десять футов от края платформы. Это была необычная инструкция; человек с газетой удивленно поднял брови. Наверное, военный поезд, подумал я, или еще что-нибудь в этом роде. Несколько минут спустя появились полицейские и встали на лестнице недалеко от нас.
Этот поезд был «футбольным специализированным», он был битком набит суппортерами. Они были из Ливерпуля, сотни — я ни разу не видел, чтобы в поезде ехало столько людей — и все они скандировали в унисон: «Ливерпуль, эй-эй-эй, Ливерпуль, эй-эй-эй». Сейчас, на бумаге, эти слова выглядят глупо, но звучали тогда они совсем не глупо. Только минуту назад царила гробовая тишина: туманный, сонный валлийский зимний вечер. И вот это скандирование, с каким-то прямо остервенением нарастающее, отскакивающее от стен вокзала. Когда поезд остановился, из вагона выбежал, держась за лицо, проводник. Кто-то внутри пытался выбить стекло ножкой от стола, но стекло не разбилось. Из соседнего вагона вылетел толстый краснорожий мужик, и шестеро полицейских тут же набросились на него, повалили на землю и заломали руки за спину. Полицейские, похоже, перестарались — в поезде было так тесно, что толстого, судя по всему, просто кто-то толкнул — но полицейские были слишком напуганы. Поэтому и я был напуган (помню, как я стоял там, по-идиотски скрестив на груди руки), и все остальные. Странно: вокруг меня все говорили по-валлийски, я хотел всего лишь сесть на поезд, и тут такое. Я подумал, что скандирование адресовалось нам, что оно было способом показать нам, что они, суппортеры, могут делать все, что захотят.
Поезд ушел. Стало тихо.
Я приехал домой в половине второго ночи; вся страна, похоже, состояла из сплошного кордона полиции. На вокзале в Паддингтоне две сотни полицейских заталкивали народ в метро. Я пересаживался с поезда на поезд четыре раза; в трех ехали суппортеры. Один был разгромлен: сиденья выворочены, закрытый бар разбит, металлическая дверь взломана, и все желающие наливали себе пиво и виски. Не знаю, что тогда меня удивило больше: разрушение, бесконтрольное, тотальное разрушение или неспособность полиции, которой было так много, остановить его. Боясь оказаться в эпицентре беспорядков, я перешел в самое начало поезда, в вагон первого класса, и сел напротив мужчины, ехавшего в том вагоне. Это был стройный, элегантный человек с тонкими усиками, в шерстяном костюме и дорогих сияющих ботинках: цивилизованный человек, читающий цивилизованную литературу — толстый роман в суперобложке. Рядом с ним сидел и в упор смотрел на него суппортер. Суппортер был пьян. То и дело он поджигал зажигалкой клочки бумаги и кидал цивилизованному человеку на ботинки, пытаясь поджечь шнурки. Цивилизованный человек делал вид, что не замечает, но суппортер не унимался. Это была очень образная картина: человек из низов против представителя привилегированного класса.
Было ясно, что насилие является протестом. Это, можно сказать, подразумевалось изначально: футбольные матчи — шанс выплеснуть накопившуюся фрустрацию. Ведь так много молодежи не имеет работы, и даже не имеет шансов ее найти. Следовательно, насилие представляет собой некий «бунт» — социальный, классовый, и так далее. И я захотел узнать о нем больше. Раньше я читал о насилии и пришел к выводу (помимо предыдущего), что оно — некая «вещь в себе», нечто, не поддающееся контролю: хаотичное, спонтанное, плод безумства «толпы». Поездка в Уэльс показала, что оно может быть более направленным и менее хаотичным. Она также изменила мое представление об «английской субботе»: раньше я думал, что это день, когда все ходят по магазинам, но теперь я понял, что она может быть совсем другой — с сотнями вооруженных до зубов полицейских, пытающихся держать под контролем тысячи спортивных болельщиков, которые, выйдя со стадионов, крушат все на своем пути. Мне сложно было в это поверить.
Я рассказал о своей поездке друзьям, но, к моему удивлению, они абсолютно не удивились. У одних мой рассказ вызвал гримасу отвращения, другие сочли его забавным, но никто не счел его чем-то экстраординарным. Они давно привыкли, что каждую субботу молодые парни крушат поезда, бьют стекла в пабах, переворачивают машины и устраивают беспорядки в центрах городов. Раньше я им не верил; похоже, что зря. Единственное, что их действительно удивляло в моем рассказе, так это то, что я ни разу не был на футболе (хоть и видел уже футбольных болельщиков). Вот как раз это их на самом деле шокировало.
Мне приходилось объяснять, что: хотя я приехал в Англию учиться еще в 1977 году, единственная игра, на которой я был, был матч США — Мексика. Мексиканцы играли плохо, мы — вообще никак. На игре присутствовало порядка двухсот человек. Мексика выиграла 8-0. В пригородах Лос-Анжелеса, где я рос, «соккер» (как мы его называли), никогда не относился к числу любимых молодежных забав.
Друзей мое объяснение не устраивало. Ни разу не был на футболе? Они отказывались понимать. Из их слов следовало, что как раз поэтому я нахожу поведение футбольных суппортеров столь странным.
В конце сезона 1983 года друзья впервые вытащили меня на футбол в Англии. Матч проходил на Уайт Харт Лейн, стадионе клуба «Тоттенхэм Хотспур». Я, честно говоря, мало что запомнил. Не помню, были ли забиты голы. Не помню, как называлась другая команда. Зато я помню, что мы опоздали и двадцать минут нам пришлось проталкиваться, протискиваться, пропихиваться, материться, просить дать пройти, прежде чем мы оказались наконец на своих местах, холодных бетонных ступенях, в окружении бесчисленного количества «парней» — как их еще назвать? — каждый из которых был лет на десять меня старше и килограмм на тридцать тяжелей, чьи впечатления от просмотра игры ограничивались, как правило, одной и той же беспрестанно повторяемой фразой: «Ублюдки, бля». Помню смех толпы, когда один мужчина неподалеку от нас, почувствовав, как по его шее стекает какая-то жидкость, провел по ней рукой и обнаружил, что это моча. Помню свой страх, когда я увидел у двух молодых парней нашивки Национального Фронта — один мой друг был индусом, второй — темнокожим латиноамериканцем. Эти парни и их приятели начали скандировать «Смерть черномазым», и скандирование это повторялось раз за разом со все большей громкостью, пока наконец не было прервано дракой, которая была прервана появлением полиции, чье участие заключалось в проталкивании, протискивании, пропихивании, расталкивании, обмене пинками и ударами и наконец закончилось тем, что их шлемы полетели с трибуны вниз, на поле.