Английская болезнь

Гарни с командой приехали в Турин на большом миниавтобусе, который они арендовали в Лондоне. Автобус они называли «Эдди»; самих себя — «Эдди и Сорок Воров».
Сорок воров?
Они объяснили. Их приключения начались в Кале. В первом же баре, в который они зашли, продавец отлучился из-за стойки (был обеденный перерыв), и они вскрыли кассовый аппарат с помощью зонтика и забрали 4 тысячи франков. Они поехали дальше, на юг вдоль французского побережья, продолжая с успехом грабить маленькие магазинчики, ни разу не заплатив за бензин и еду, толпой заходя в рестораны и всегда оставаясь «в плюсе». Я заметил, что все члены банды «Эдди и Сорок Воров» носят солнечные очки — украденные, сказали мне, в магазине на французской заправке; помимо них, там же они разжились разноцветными майками с изображением Мэрилин Монро. У каждого на руке красовались часы «ролекс».
Большинство суппортеров, что тусовались сейчас на площади, не летели со мной на самолете. Как они попали сюда?
Они начали перебирать поименно.
Тупой Дональд не попал. Его арестовали в Ницце (за кражу в магазине одежды) и, полностью оправдывая его прозвище, при нем нашли краденую бутылку подсолнечного масла, восемнадцать выкидных ножей (они вывалились на пол, когда его стали обыскивать), и большой кинжал.
Роберт Змееныш задерживается — паром, на котором он плыл, развернули назад из-за драки с фанами «Ноттингем Форест» — но он уже прилетел в Ниццу и приедет на такси.
Такси из Ниццы до Турина?
У Роберта, сказали мне, всегда есть деньги (если я понимаю, что они имеют в виду), и, хотя я «не догоняю» (что бы они там ни имели под этим в виду), откуда, я так и не узнал, поскольку они перешли к обсуждению следующих персонажей.
Сэмми? («Пока нет, но „Ювентус“ он не пропустит». «Чтобы Сэмми не приехал? Этого не может быть.»)
Псих Гарри? («Старый стал слишком.»)
Чайник? («Да он здесь еще с пятницы.»)
Красный из Берлина? («Эй, кто-нибудь видел Красного из Берлина?»)
Скотти? («Повязали вчера вечером.»)
Дикий Берни? («Сидит.» «Дикого Берни опять закрыли?») Далее последовала длинная, душещипательная история про то, как Дикий Берни, уже получивший в общей сложности обвинительные приговоры по двадцати семи делам, сел на шесть месяцев за бродяжничество и тунеядство. Все покачали головами, демонстрируя сожаление, что бедному, бедному Дикому Берни так ужасно не повезло.
Тут ко мне подошел кто-то из другой группы, и показал мне карту, на которой синими чернилами был нарисован маршрут, обрывавшийся в Турине. Начинался он в Манчестере, потом шел через Лондон, Стокгольм, Гамбург, Франкфурт, Лион, Марсель и наконец заканчивался здесь. Недурное турне, почти что, подумал я, кругосветное путешествие, в которое отправляли своих детей аристократы восемнадцатого-девятнадцатого столетий. А обошлось оно им — одиннадцати человек — в семь фунтов.
Семь фунтов, воскликнул я; на чем же вы прокололись?
Они заверили меня, что на обратном пути свое наверстают.
Другой парень показал мне железнодорожный билет до Дюнкерка. Билет, изначально фальшивый, в Дюнкерке поменял пункт назначения на Турин, что было скреплено печатью британского МПС (предусмотрительно украденной в свое время). Дело принимало интересный оборот: я становился своего рода членом жюри, который должен был оценивать их истории. Следующий — того и гляди, образуется очередь — поведал мне, как они с приятелями добрались до Бельгии автостопом, где «вписались» в поезд; все шло хорошо до того момента, пока они вдруг не осознали, что вписались не в тот поезд. В конце концов они оказались в Швейцарии — в принципе нормально, до Турина недалеко — но в половине второго ночи, а на дворе апрель, Альпы, денег на гостиницу у них не было, и чтобы не замерзнуть, им пришлось всем вместе ночевать в телефонной будке.
Кружок суппортеров вокруг меня вырос уже до значительных размеров, то один, то другой отходил, но возвращался с бутылками пива. Во мне перестали видеть агента ЦРУ. Меня больше не спрашивали про «Экспресс». Они перестали подозревать, что я — сотрудник британской полиции в штатском. Меня начали принимать в свой круг. Позже я узнал, что в этот момент изменился мой статус; я стал «нормальным чуваком». Нормальный чувак. Какое счастье.
Также я стал тем, кто был им нужен в качестве слушателя их рассказов. Теперь на меня свалилась новая «ответственность». Все просили меня записывать рассказы «правильно». Я стал «папарацци». Мне давали инструкции, советы, указания. Мне было сказано, что:
Они — не хулиганы.
Это позор, что так много препятствий стоит на пути людей, желающих всего лишь поддержать свою команду на выезде.
Они — не хулиганы.
Поведение руководства «Манчестер Юнайтед» — позорно.
Они — не хулиганы.
И так до тех пор, пока наконец я не ответил: да, да, я знаю, знаю, знаю: вы приехали сюда посмотреть футбол и отдохнуть, и впервые за все время я, сам того не желая, в это поверил. Они начали мне нравиться — вероятно, потому, что я начал нравиться им (иррациональный механизм смены установки индивидуума, принятого группой). И это действительно так: не было никакого насилия. Эти люди вели себя шумно, вызывающе, грубо, нецивилизованно, они не радовали глаз, они, в конце концов, могли не вызвать симпатии — но они не были преступниками. И эта мысль перестала меня раздражать. Да, среди них были воры, подонки, алкоголики, но среди них было много и людей, работающих на хорошей работе: инженер из «Бритиш телеком»; начинающий бухгалтер; банковский клерк. Они рассказывали мне не о беспорядках, а о футболе: как они не пропускают ни одного матча, как бесконечно скучны будние дни (нет футбола) и как ужасно лето (нет футбола). Что все они — всего лишь фанатичные приверженцы игры, в мою изначальную схему не слишком укладывалось, но то, что не будет никакого насилия, а они — нормальные английские граждане, не могло не успокаивать. Открытие несколько ужасное, но отнюдь не невозможное. В конце концов, у любого посетителя спортивных зрелищ мужского пола «мужские» черты характера выражены довольно ярко. А у этих людей они, может быть, просто выражены ярче, чем я к тому привык.
Я проголодался и вместе с еще одним парнем отправился в бар под аркой, что на другом конце площади. Вход в бар перегораживал стол, за которым три или четыре пожилые женщины, в соответствии с итальянскими традициями одетые в черное, сновали внутрь бара и обратно, наливая английским суппортерам выпивку. У стола толпилось не меньше сотни англичан, пытавшихся перекричать друг друга, чтобы быть обслуженными в первую очередь. Делали они это, конечно, по-английски — сама мысль, что они могут заговорить на итальянском, казалась чудовищно нелепой — пересыпая язык ругательствами, одно грубее другого. Люди толкались, пихались, то и дело кто-то уходил, не заплатив. Одни суппортер расстегнул шорты и мочился через дверь на пол соседнего кафе, так что сидевшим внутри итальянцам пришлось в панике вскочить, чтобы не быть забрызганными. Полицейские стояли рядом, они все видели, но не пошевелили и пальцем.
Я вернулся на площадь. Я заметил Роя — тот, судя по-всему, «работал» с толпой. Становилось все громче и напряженнее; итальянцы, похоже, стали терять терпение, во всяком случае, они перестали относиться к поведению англичан как к некоему забавному казусу. Они выглядели уже не столь дружелюбно, и машин, циркулирующих вокруг площади, тоже стало больше. Рой вел себя будто модератор, руководил действиями всех и каждого. Это была не та роль, которую я ожидал увидеть в его исполнении, но тем не менее: он помогал полицейским, направлял машины, расталкивал приезжих суппортеров, если они мешали уличному движению, и успокаивал тех, кто бил бутылки или оскорблял прохожих.
Сгущались сумерки, приближалось время начала матча, но что-то не было похоже, что кто-то собирается уходить. Я не знал, где находится стадион, да и в любом случае не собирался отделяться от остальных, но они, казалось, забыли о том, что сегодня футбол. Лица вокруг меня меняли очертания. Теперь это были пьяные лица, красные и опухшие, словно они набрали в рот воды. Некто рядом со мной, лысый и длинный, сказал мне что-то — я не смог разобрать, что именно. Он повторил. Что-то, видимо, его очень возбудило, потому как, чтобы привлечь мое внимание, он попытался ткнуть мне в грудь пальцем. Правда, ему это не удалось, он промахнулся и рухнул как подкошенный. Его друг, такой же длинный, стоял, раскачиваясь из стороны в сторону, но не падал; он стоял и тупо смотрел на мое левое колено — создавалось впечатление, что если он оторвет от него свой взгляд, то немедленно упадет. Он ничего не говорил. Он не ждал от меня никакого ответа. Он просто смотрел на мое левое колено. Мне пришла в голову дикая мысль, что если я сейчас повернусь и уйду, то он упадет. Так что я не сходил с места.