Английская болезнь

Мистер Уикз был удовлетворен.
Что он сделает, думал я, если все инстинкты подсказывают, что всех здесь нужно арестовать, но чувство справедливости говорит, что никого арестовать ты не можешь, и твоя голова, пребывая в небольшом затруднении, приказывает тебе как можно больше улыбаться, и тут выясняется, что отвечает за все двадцатидвухлетняя девчонка, впервые оказавшаяся заграницей, а помимо нее в самолете — 257 в дым пьяных парней?
Что он сделает?
Сделал мистер Уикз следующее: продолжая улыбаться, отобрал у всех паспорта (появление среди них американского, мне еще только предстояло это понять, тут же вызывало подозрение, не замешано ли тут ЦРУ). Могло показаться, что мистер Уикз хочет держать всех под контролем. Это было не так — мистер Уикз просто хотел чтобы все убрались с глаз долой как можно быстрее — но об этом позднее. Пока он хотел свести к минимуму последствия того, что и он это отлично понимал, предотвратить он не в силах. Он приготовил нам листок с информацией, там были указаны важные телефоны. Первым там шел телефон британского консульства, потом — полиции, больницы, скорой помощи и, наконец, аэропорта. На другом листке находился набор итальянских фраз, которые, как он считал, могли нам понадобиться в первую очередь («Не могли бы вы вызвать врача, побыстрее, пожалуйста!»), а в конце было написано, что отныне каждый из нас должен считать себя посланцем Британии, а потому вести себя соответствующе. Впрочем, ни Клэйтон, ни Мик, ни кто-либо еще не нуждались в подобных поучениях — чувство их национального самосознания и без того было неизмеримым. Словно школьный учитель, мистер Уикз провел всех через паспортный контроль, потом собрал в голо обставленной комнате для разговора, который закончил объявлением, что он позаботится о полицейском сопровождении. Оно будет состоять из четырех мотоциклов и двух машин для каждого из четырех автобусов, что ждали нас снаружи. Мистер Уикз проделал очень важную и необходимую работу. Но в его глазах — пока он стоял у терминала, весь такой твидовый и образованный, и смотрел вслед четырем автобусам, увозившим нас в Турин — читалось понимание, что все это было напрасно. Что произойдет нечто ужасное, и в этом есть и его вина. На лице его читались боль и раскаяние от дознания того, что он выпустил на свободу людей, к которым можно относиться как угодно, но которых никогда и ни за что нельзя было впускать в Турин. Никогда. Даже на поводке. Даже в клетке. Но все равно, будучи, видимо, по натуре своей оптимистом, мистер Уикз продолжал улыбаться.
Полицейское сопровождение — удивительная вещь. Я ощутил это на своей шкуре. Мне это не слишком понравилось, но должен сказать, что мои ощущения были сродни ощущениям окружавших меня людей, чье пение и скандирование стало еще более оглушительным; все мы вдруг стали особенными людьми. В конце концов, кому дают полицейское сопровождение? Премьер-министрам, президентам, папе римскому — и английским футбольным суппортерам. К тому моменту, когда мы въехали в город — дорога была практически пуста, мы ехали с включенными сиренами от самого аэропорта — наше самомнение выросло неизмеримо. На каждом перекрестке стояли машины и прохожие. На каждой улице стояли люди, они хотели знать, из-за чего весь этот сыр-бор, и чем дальше, тем больше было людей. Вой двадцати сирен сложно не заметить. Найдется ли теперь в Турине человек, который бы не знал, что в город приехали англичане?
Сами же англичане продолжали петь, причем пение их каким-то образом заглушало зубодробительный скрежет сирен. Петь так громко — само по себе достижение, хотя чтобы определить доносившиеся из автобусов звуки как пение, нужно было обладать изрядным воображением. Одна песня состояла из слова «Англия», других слов в ней не было. Они повторяли его снова и снова. Другая, более сложная, была на мотив «Боевого Гимна Республики». Слова были такие:
Слава, слава, «Ман Юнайтед»
Слава, слава, «Ман Юнайтед»
Слава, слава, «Ман Юнайтед»
Твои солдаты идут вперед! Вперед! Вперед!
Каждое последующее «вперед» звучало громче предыдущего и сопровождалось жестом из двух поднятых пальцев. Потом пошло еще одно скандирование: «Римский папа — пидарас». Это скандирование было особенно популярным, и, несмотря на сирены и скорость нашего передвижения, по крайней мере двум автобусам (нашему и тому, что ехал следом) удалось проскандировать это в унисон.
Я заметил Клэйтона. Он сидел на несколько рядов впереди. Каким-то образом ему удалось встать так, что задница его красовалась в открытом окне, штаны свободно болтались где-то на уровне колен, а каждую половинку своего весьма массивного зада он держал руками. Человек на следующем ряду мочился из окна. Люди стояли на креслах, размахивали руками и выкрикивали ругательства в адрес прохожих, полицейских, детей — всех, кому повезло оказаться итальянцем.
Потом кто-то бросил бутылку.
Это должно было случиться. По полу катался целый арсенал пустых бутылок, бутылки постоянно передавались по рядам, и было просто неизбежно, что кому-нибудь — помимо выкрикивания оскорблений, скандирования и мочеиспускания — придет в голову идея схватить одну из этих бутылок и швырнуть в итальянцев. Но все равно, это было важной деталью, сигнализирующей о нарастании серьезности момента, и откуда-то мне даже послышалось слово «беспредел».
— Какого черта ты это сделал? — крикнул кто-то, сердито, но не без иронии в голосе. — Ты что, хулиган?
Рубеж был пройден. Мгновение спустя послышался звон еще одной бутылки. За ней последовала вторая, третья, еще и еще, и вот уже бутылки летели из почти всех окон всех четырех автобусов.
Я подумал: если бы я был жителем Турина, что я стал бы делать?
Здесь, у подножия Альп, на самом севере Италии, среди красот древней архитектуры, в городе церквей, площадей, арок и кафе, в цивилизованном городе, интеллектуальном городе, сердце коммунистической партии, доме Примо Леви и других писателей и художников, в обеденный перерыв, когда я, вероятно, как и все, болельщик «Ювентуса», отправился за билетом на сегодняшний матч, я услышал бы этот многоголосый вой сирен. Скорые? Случилось какое-то несчастье? Застывшие люди вокруг вытягивают шеи, прикрывают глаза от солнца, и наконец видят вдали сверкающие голубые огни — полиция. И когда они проехали — один, два, три, четыре автобуса — не могла ли моя реакция быть немногим более Сильной, чем просто изумление, когда я увидел бы в окнах автобусов искаженные яростью, беспредельно агрессивные лица? Возможно, в лицо мне брызнули бы капли чьей-то мочи. Возможно, лишь с трудом мне удалось бы увернуться от летящей бутылки. И вполне возможно, что в конце концов я поступил бы так же, как один итальянский парень, швырнувший в автобус булыжник.
На людей в автобусе это оказало молниеносное действие. В один миг превратиться в мишень — понятно, это может оказаться шоком. «Вот ублюдки», воскликнул один из суппортеров, «они кидают камни!» Причем выражение лица его было при этом настолько убедительным, что всякий, кто его бы увидел, наверняка немедленно бы поверил, что кинувший первый камень итальянец — действительно очень плохой человек. Вывод — после того, как будут разбиты все окна, кто-то может и сам пострадать от камней — напрашивался, и все пришли в ярость. Посмотрев по сторонам, я понял, что я окружен не просто толпой беснующихся в припадке национализма ненормальных; я понял, что припадок этот достиг своего пика и перешел в какое-то исступленное безумие. Все, что ни попадалось им под руку, летело в окна — бутылки, пластмассовые коробочки с орешками, фрукты, пакеты с соком, что угодно. «Ублюдки», сказал парень рядом со мной, швыряя запечатанную пивную банку в группу пожилых людей в темных пиджаках. «Ублюдки».
Все теперь были крайне возбуждены. Но больше всех возбужден был наш водитель. Только несколько человек посреди всего этого бедлама заметили, что наш водитель словно взбесился.
Я на поведение водителя обратил внимание уже довольно давно. С того самого момента, как мы въехали в город, он пытался убедить нас соблюдать порядок. Что происходит в салоне, он видел в зеркале заднего вида. Вначале он пытался воздействовать на своих пассажиров дипломатично: в конце концов, изначально у него не было никаких оснований считать, что они чем-то отличаются от всех тех, кого он возил раньше. Но его усилия пропали втуне. Ему это не понравилось. Его лицо, жесты, все тело словно говорило: «успокойтесь и соблюдайте порядок, ведь есть законы, которые мы должны соблюдать». На этот раз его не проигнорировали, но ответ был далек от желаемого. Весь автобус, только что распевавший про Фолкленды, или Британию, или Королеву, принялся скандировать «водитель — пидарас». Потом они даже сменили язык и с большим или меньшим успехом продекламировали это на итальянском.