Свои-чужие

– Все, вспомнил.
– Что именно?
Фикс продолжал разрезать апельсины, причем лезвие ножа двигал к себе, а не от себя.
– Угонщик.
– То есть?
– Вспомнил, откуда я вас знаю. Как только вы вошли, стал соображать. И только сейчас вспомнил – это было два года назад. Фамилию забыл, а угонял он исключительно красные «эль-камино».
Подробности какого-то конкретного автоугона Казинс мог держать в памяти разве что месяц, а при большой загрузке они вылетали из головы уже через неделю. Здесь угоны были хлебом насущным, да притом – с маслом. Не угоняли бы в Лос-Анджелесе машины, полицейские и прокурорские целыми днями играли бы на рабочих местах в бридж, дожидаясь убийства. Машины – и угнанные «как есть», и разобранные на запчасти – все сливались для Казинса воедино, и все злоумышленники казались на одно лицо и забывались. Все, кроме того, что крал красные «эль-камино».
– Д’Агостино, – произнес он и еще повторил это имя, потому что решительно не понимал, из каких закоулков памяти оно выскочило. Объяснений этому не было, просто такой уж выдался день.
Фикс одобрительно покивал:
– Вот ведь… А я – ну, хоть убей – ни за что бы имени не вспомнил. А самого парня помню. Он считал, что это признак класса – угонять машины одной марки.
В этот миг перед мысленным взором Казинса словно открылось дело.
– Предоставленный штатом адвокат жаловался, что розыск проводился с нарушениями. Все автомобили находились в каком-то пакгаузе, что ли… А вот где именно? – Он на миг задержал руку, крутившую апельсин, и закрыл глаза, чтобы сосредоточиться. Не вышло. – Нет, не вспомню.
– В Анахайме.
– Ни за что бы не вспомнил.
– Да ладно! Вы же им занимались.
Однако чем кончился суд, Казинс тоже забыл. Можно забыть защитника, и вменяемое преступление, и уж, разумеется, полицейских, но зато приговоры он всегда помнил так же отчетливо, как помнит боксер, от кого получил нокдаун и кого вырубил сам.
– Его закатали, – сказал он, мысленно побившись с самим собой об заклад, что дурню, который угоняет исключительно красные «эль-камино», наверняка впаяли реальный срок.
Фикс кивнул, не в силах сдержать улыбку. Ну, разумеется, угонщик загремел. А если бы прокурорский напрягся немного – вспомнил бы, что засадили они его вместе.
– А-а, вы расследовали тот угон, – сказал Казинс. И ясно вспомнил его в зале суда – в коричневом костюме. В таком детективы всегда приходят на заседание, будто он у них один на всех.
– Я только задержание произвел, – ответил Фикс. – Я пока еще не следователь. Но скоро, кажется, буду.
– У вас есть «список смертников»? – спросил Казинс, чтобы произвести впечатление на собеседника, хоть и не понимал, зачем ему это. Имелось в виду: я хоть и сотрудник прокуратуры в немалом ранге, однако знаю, как копы набирают очки. Фикс, однако, никакой подоплеки в вопросе не уловил. Вытер руки, вытянул из заднего кармана бумажник и стал перебирать его содержимое.
– Четырнадцать, – сказал он и протянул список Казинсу, который, прежде чем взять, тоже вытер руки.
На вдвое сложенном листке бумаги с напечатанными внизу словами «Фрэнсис Хавьер Китинг» имен значилось не четырнадцать, а гораздо больше – около тридцати, наверно, но половина была аккуратно зачеркнута и тем самым как бы знаменовала служебные успехи Фикса.
– О господи, – сказал Китинг. – Столько покойников?
– Почему покойников? – Фикс взял листок и проглядел перечеркнутые имена. – Ну да, кое-кто уже на том свете. А остальные либо масть сменили, либо завязали, либо сгинули куда-то. Да какая разница: так или иначе выбыли.
В дверном проеме возникли две пожилые дамы, в нарядных «церковных» платьях, но без шляпок. Когда Фикс повернулся к ним, они синхронно ему помахали.
– Бар еще открыт? – спросила та, что была пониже. И для полного правдоподобия даже икнула, отчего ее подруга зашлась смехом.
– Моя матушка, – сказал Фикс, а потом представил и вторую даму – крашеную блондинку с веселым открытым лицом: – Моя теща. А это – Эл Казинс.
Казинс снова вытер руку и протянул поочередно одной и другой:
 
– Берт, очень приятно. Что будем пить, леди?
– Что осталось, то и будем, – ответила теща. Лишь туманный намек на красоту дочери угадывался в ее осанке, в строгой манере держать плечи, в линии длинной шеи. До чего же бесчеловечно обходится с женщинами время.
Казинс взял первую попавшуюся под руку бутылку – это оказался бурбон, и, смешав его с соком, наполнил два стаканчика.
– Отличная вечеринка получилась, – заметил он. – Там все еще идет веселье до упаду?
– Я думаю, все просто заждались, – сказала мать, принимая стаканчик.
– Ты ненормальная, – ласково сказала теща.
– Вовсе нет, – возразила мать. – Я – предусмотрительная. И тебе советую.
– Чего заждались? – спросил Казинс, передавая дамам следующую порцию.
– Крещения, – пояснил Фикс. – Мама боялась, что малышка умрет некрещеной.
– Она что – болела? – удивился Казинс. Сам он воспитывался, как принято говорить, в лоне епископальной церкви, хотя давно отошел от нее. И насколько он помнил, усопшим младенцам полагался рай, даже если они не успели воспринять таинство крещения.
– Она здорова, – ответил Фикс. – Вполне.
Мать пожала плечами:
– Да откуда ты знаешь? Неизвестно, что происходит внутри грудного младенца. Тебя и твоих братьев окрестили, когда вам не было еще месяца. А этой девочке, – обратилась она к Казинсу, – скоро год. На нее даже не налезла наша семейная крестильная рубашечка.
– В этом, конечно, все дело, – сказал Фикс.
Мать, снова передернув плечами, одним глотком расправилась со своим коктейлем и, будто в недоумении, встряхнула опустевший бумажный стаканчик. Льда в нем уже не было, а меж тем только он заставляет людей пить помедленней. Казинс взял у нее стаканчик и наполнил снова.
– Ребенок сейчас с кем-то? – сказал Фикс, и это прозвучало не вопросом, а утверждением.
– Кто с кем-то? – переспросила мать.
– Ребенок.
Полузакрыв глаза, она призадумалась ненадолго, потом кивнула, но ответила вместо нее – без уверенности в голосе – теща:
– С кем-то.
– А вот как это так получается, – заговорила мать, потеряв интерес к ребенку, – что мужчины весь вечер торчат на кухне, выжимают сок, смешивают… однако им и в голову не приходит приготовить чего-нибудь поесть? – Она уперлась взглядом в сына.
– Понятия не имею, – сказал тот.
Она перевела взгляд на Казинса, но и он лишь покачал головой. Раздосадованные дамы повернулись как по команде и со стаканчиками в руках выплыли из кухни.
– Она отчасти права, – заметил Казинс. Он чувствовал, что, хоть и проголодался и был бы не прочь съесть сейчас сэндвич-другой, сам бы ни за что не стал готовить. А потому налил себе и выпил.
Фикс вновь взялся резать апельсины. Действовал он аккуратно и не спеша, даже в подпитии не желая отхватить себе палец.
– У вас дети есть? – спросил он.
– Трое и один на подходе.
Фикс присвистнул:
– Без дела, значит, не сидите.
Интересно, подумал Казинс, он имеет в виду «без дела не сидите – с детьми возитесь» или «без дела не сидите – жену трахаете»? Понимай как хочешь. Он швырнул выжатую половину апельсина в раковину, и без того уже переполненную кожурой. И снова завертел кистью.
– Передохните, – сказал Фикс.
– Да я уже.
– Ну, еще передохните. Соку мы заготовили выше крыши, а судя по состоянию даже этих милых дам, прочие гости на кухню не сунутся, потому что дороги не найдут.
– А где Дик?
– Ушел. Сбежал вместе с женой.
Ему-то есть куда сбежать, подумал Казинс, вспомнив собственную жену и царящий в доме ор и бедлам.
– А который час, между прочим?
Фикс посмотрел на свои «Жирар-Перрего» – часы получше тех, какие может позволить себе коп. Было без четверти четыре, то есть Казинс даже по самым мягким прикидкам проторчал тут по меньшей мере на два часа больше, чем собирался.
– О, господи, мне давным-давно пора быть дома. – Он вспомнил, что совершенно точно обещал Терезе вернуться не позже полудня.