Последний из рода Грифичей (СИ)

***
Лежавшие на сыром и грязном полу в камере братья Даттон познали все мучения, которые могли обеспечить им местные палачи. Еще вчера они были красавцами с темными кудрявыми волосами, в светлых камзолах, а сейчас они лежат в грязи избитые и презираемые. Их было не узнать, лица превратились в сплошную незаживающую рану от побоев и пыток. У них не было даже сил стоять на ногах. Палачи подвесили их за кандалы на кроки, торчащие из стены.
Разумеется, братья отрицали любовные связи с графиней Алиронской и баронессой Гегенской. Но спустя несколько дней палачи смогли выбить признание из молодых конюших.
Вечером шестого дня после приезда герцога Линского в графство въехал кортеж графа Генриха Валерианского. Выйдя из кареты, граф сразу же направился в зал, где уже был собран совет.
— Где мои дочери? Я желаю их видеть, — сказал нервно Генрих присутствующим благородным господам.
— Успокойтесь, ваше сиятельство, ваши дочери в башне. С ними пока все в порядке. Присядьте за стол, — на удивление спокойным голосом ответил Роберт.
— В чем они виновны, и какие доказательства есть? — тем же нервным голосом спросил граф Валерианский.
— Вот протокол допроса, в котором указано, что братья Даттон сознались в прелюбодействе с вашими дочерями, Юлианой и Анной, — протянув документ графу, сказал герцог Линский.
Прочитав документ, граф Валерианский, опустив глаза в пол и нервно поглаживая пояс, сказал:
— Я хочу услышать своих дочерей, и как можно скорей.
Роберт кивком дал понять сэру Алену, чтобы тот проводил графа в башню к дочерям.
— Ратибор, помоги сэру Алену и проводи графа в башню.
Откланявшись, наше трио отправилось в башню, где содержались графиня с баронессой. Впереди шел сэр Ален, а я шел за графом.
Передо мной шел высокий, но сутулившийся мужчина сорока пяти лет с худощавым лицом и тонким длинным носом, со светло-голубыми глазами. Виски его уже были покрыты седыми волосами, а на макушке пробивалась лысина.
Он шел, уткнувшись взглядом в ноги сэра Алена, и как будто вокруг ничего не замечал. Дойдя до башни, мы поднялись на самый верх, сэр Ален распорядился открыть двери, и мы вошли в большую комнату, в которой располагались всего две кровати и стол.
— Отец, — вскрикнула Юлиана и со слезами бросилась ему на шею.
Следом подбежала Анна и обняла отца. Обе дочери стояли и плакали. Граф Генрих прижал их головы и поцеловал по очереди в макушки.
— Что вы натворили, дочери мои, рассказывайте все как есть, иначе я помочь вам не смогу. Это правда, что я слышал, что мне сейчас сказали? Вы вступили в связь с этими мерзавцами конюшими? — прошептал граф, и из его глаз упали слезы на головы дочерей.
Юлиана подняла заплаканные глаза на отца:
— Да, отец, это правда. Я люблю Филиппа Даттона. С ним, в его объятиях, я самая счастливая женщина на свете. Ты выдал меня замуж за человека, который даже спит в другой постели. Мы были близки с ним последний раз около года назад, он отвратителен мне.
— Я тоже не люблю своего супруга, он мне противен. В постели он ничего не может. Он на охоте проводит времени больше, чем со мной. А мы, женщины, хотим любить и быть любимыми, — истерично завопила Анна.
— Дочери мои, я вас выдавал замуж за самых богатых и уважаемых людей нашего герцогства, а не за любовников. Вы понимаете, что натворили? Вас за это могут казнить. Хорошо, что ваша мать не дожила до этого и не видит такого позора, — еще сильней граф прижал дочерей к груди, и из его глаз полились слезы.
— Папа, ты знаешь, что с Филиппом и Горденом? — прошептала Юлиана.
— Мне дали прочитать протокол. Допрос вел мессир Морэ. Я наслышан о его методах. Сейчас совет решает их дальнейшую судьбу. Насчет вас еще разговора не было, но я приложу все усилия, чтоб вам сохранили жизнь, — смахивая слезы с лица, чтоб никто не видел, тихонько произнес Генрих.
— Граф, нам пора, — произнес сэр Ален.
Попрощавшись с дочерями, как будто видит их в последний раз, граф отступил на пару шагов и отвернулся. За нашими спинами закрылась тяжелая дверь, отрезая покои с неверными женами от всего остального мира.
 
Идя в замок, граф Генрих Валерианский, вновь опустив голову, смотрел себе под ноги. В лучах закатного света на его лице проявлялись морщины, которых по пути в башню не было видно. Создалось такое ощущение, что он за пять минут общения с дочерями постарел на десять лет.
Зайдя в зал, где ожидал совет, граф Валерианский подошел к столу. Словно гора, перед ним из-за стола встал герцог Линский с бумагой в руке.
— Граф, вы как раз вовремя, совет вынес приговор братьям Даттон, я оглашу его. Филипп и Горден Даттон признаны виновными в порочащей связи и нанесении тяжкого оскорбления графу Карлу и барону Беннету. Через два дня, в полдень, на центральной площади им будут переломаны кости рук и ног, после чего приговоренные будут оскоплены, с них будет содрана кожа. После их обезглавят, и их головы будут выставлены на всеобщее обозрение.
— Что насчет моих дочерей, приговор уже вынесен? — дрожащим голосом произнес граф Генрих.
— Нет, граф, без вас мы не можем приступить к разрешению данного вопроса. Мы вернемся к нему после казни конюших, — ответил Роберт.
Граф Валерианский кивнул и, подойдя к герцогу Линскому, тихо попросил о снисхождении для братьев Даттон, дабы сохранить им жизни. На что Роберт ответил, что он не вправе изменить приговор, поскольку тот был вынесен и утвержден советом достойнейших.
  
Глава 6
 
ГЛАВА 6
С самого утра после оглашения приговора братьям Даттон на центральной площади графства Алирон застучали молотки и топоры.
Строили помост для казни конюших. Горожане начинали понемногу сходиться и занимать места получше, не каждый день казнят придворных. Среди них пошла молва, якобы казнят их за любовную связь с графиней, некоторые упоминали о связи с ведьмами, но точно никто не знал, только слухи ходили.
В это время в подземелье мессир Морэ и его подручные палачи готовили к казни молодых людей. Слегка зашивали им рваные раны, а также остригали волосы.
Палачи мессира Морэ сделали просто месиво из лиц братьев, носы разбиты, глаза заплывшие. Руки и ноги были закованы в кандалы и скреплены цепью перед собой.
Братья подымались наверх по винтовой лестнице почти на ощупь.
— Помолись, брат, скоро все закончится, — раздавался тихий шепот Филиппа, пытавшегося поддержать и успокоить своего брата.
На выходе из заклятого подземелья солнечные лучи ударили в глаза, отчего Филипп и Горден зажмурились, хотя глаза и так были заплывшие от регулярных побоев. Им было больно смотреть на солнце, а понимание, что скоро их ждет смерть, сковывало их лучше любых кандалов, со стороны казалось, что братья смирились со своей участью.
Дав им немного пройтись и прийти в себя после ужасов подземелья, их усадили в стальную клетку на повозке с черным пологом, закрывающими братьев от сторонних взоров. Повозка медленно двинулась по направлению к центральной площади. Братья про себя молили господа бога, чтоб их мучения быстрей закончились, они не знали, что им уготовано.
Повозка въехала на улицы города, где за темным пологом слышались улюлюканья толпы, от этого страх Филиппа и Гордена еще больше усиливался. Повозка резко остановилась, и занавес полога открылся, давая братьям возможность осмотреться. Подошел один из палачей и открыл стальную клетку, и по одному, их затащили на построенный к этому времени помост.
Палачи сорвали с братьев всю одежду, толпа с удовольствием за этим наблюдала, а крики, улюлюканье и веселый смех неслись из каждого угла. Братьев привязали к огромным деревянным колесам, и палачи на помосте встали, ожидая дальнейших приказов, скрестив руки на груди.
Горден плакал, ему это казалось несправедливым, хотелось верить, что все это происходит не с ним, что это все какая-то ошибка. Даже поддержка брата не помогала ему успокоиться.