Семя скошенных трав (СИ)

Антэ объяснил суть произошедшего кратко и чётко. Уцелевшие женщины предполагали, что командир Кэно из Хыро через Гратэру обезумел от горя, но Антэ воспринял его действия точно так же, как и я.
Кэно был таким же, как мой друг Рютэ. Очень сильным, с очень тренированной психикой. Нервы — как канаты. Военный. Он, очевидно, основательно пообщался с везучими хумансами, и у него наверняка был личный счёт… а может, имел ещё кое-какую информацию, строго для служебного пользования. В общем, он, конечно, решил спасти детей на свой лад. Просто не мог понять, за какие же не совершённые грехи эти бельки и едва полинявшие мальчишки и девчонки должны были либо долго и постепенно угасать в анабиозных капсулах, либо… Что-то он о нас знал. Знал, конечно.
Я тоже кое-что о нас знал.
А у них ещё была девчонка на последних днях. И Кэно, очевидно, смотрел и на неё. Родит — и в анабиоз, вместе с бельком? Пока раздолбанная, умирающая станция может держать жизнеобеспечение капсул?
Я смотрел на Антэ — и видел чудовищный груз его вины. «Давит глубина», сказал бы шедми. Антэ понимал Кэно… просто не мог перестать надеяться. Он ведь тоже смотрел на эту девчонку.
И я на неё посмотрел. И увидел в ней ту, другую, из подлого ролика — о которой так и не узнал, где она и что с ней и с её бельком.
Я всё понял. Я понял, что нам придётся, как и Антэ, драться со своими — разве что не применяя оружия. Но — как же мы все, прекраснодушные дураки, могли упустить из виду, что эта несчастная станция типа «Форпост» окажется для Земли очень большой проблемой! Насколько без неё было бы лучше! Нет Шеда — и слава Богу, помер Ефим — и хрен с ним, с глаз долой — из сердца вон. А тут — принесло откуда-то пять тысяч молодых ксеноморфов из породы оголтелых агрессоров. И с ними надо что-то делать. Кормить-одевать… да были бы они наши дети, а то ведь дети-то не наши, вырастут — превратятся в чудовищ. Хороший ксенос — мёртвый ксенос. Вот всё это мы и услышим, чтоб я сгорел!
И везти-то их нам некуда! Ну некуда! На Эльбу? Негде их разместить на Эльбе. Там и взрослые-то живут, как кильки в банке. Жратва, искусственная на девяносто процентов, жара, с которой еле справляются кондиционеры станции, Море Эльбы — населённая только микроорганизмами и какими-то примитивными водорослями, похожими на прокисшее желе, тёплая лужа…
И картинка в нашем холле — стерео во всю стену: глубокий и до задыха синий Океан Шеда, весенние бездонные небеса, скала, ещё покрытая льдом, парящие над ней рыболовы, напоминающие, пожалуй, альбатросов…
Мы оставили им Данкэ. Пообещали звёзд, лун и благословения богов. Если бы они попросили гарантий — я был вполне морально готов сделать харакири прямо там, это было бы вполне в обычаях Шеда… но они не попросили. Я видел их глаза: надежда в них еле теплилась, как жизнь их детей. И я решил, что всё необходимое зубами выгрызу.
А пацан-связист смотрел на всех нас с отвращением, которое даже не пытался скрыть. Вот так. Ровесник Юла — вряд ли он успел повоевать, вряд ли видел что-то по-настоящему ужасное. Время было не то, чтобы «враги сожгли родную хату». В худшем случае — потерял кого-то на этой войне, но ведь его положение не было и на четверть таким ужасным, как у любого из шедми на станции. Но он их ненавидел рьяно, отчаянно ненавидел — этих бедолаг, выживших случайно и спасавших детей — сильнее, чем они ненавидели его. Пропаганда работала идеально.
Впрочем, всё это неважно.
Прямо оттуда мы с Юлом отправились не на Эльбу, а на Землю. И у меня шерсть вставала дыбом при мысли, чего именно мы сейчас снова нахлебаемся полной ложкой. И что комконовским начальством наши мытарства не закончатся, а только начнутся.
Я сразу связался с нашим отделением на Земле — и они обещали вот сей же момент переговорить с президентом. Звучало прекрасно, но я подозревал, что «сей момент» может изрядно затянуться — а каждая минута промедления просто резала меня без ножа.
А хуже всего, что военные были вовсе не настроены считать, что это — наши дети. Они считали эту станцию трофеем. Вместе с детьми. И у меня от ужаса желудок скручивало.
 
Юл, однако, был настроен оптимистичнее меня.
— Знаешь, Алесь, — сказал он, — мы не должны терять время, которое займёт дорога домой. Пусть наши разговаривают с правительством — а мы попробуем сами воздействовать на общественное мнение. У меня есть идея.
— Замечательно, — сказал я. — Выкладывай. Очень рассчитываю, что она дельная, потому что у меня сейчас плоховато с идеями.
Он поднял палец и сделал торжественную мину.
— Во-первых, мы сейчас звоним Верочке и Монике.
— Каким это? — буркнул я.
— Верочке Алиевой и Монике Арчер.
Я на него посмотрел.
— А, этой Монике? Дельно, она славная. Но Алиевой-то — зачем?! ВИДовской журнашл… листке? Знаешь, то, что ты когда-то там с Алиевой гулял майскими вечерами, сейчас не сработает: она на другой стороне.
— Она отличная девочка, — Юл упрямо мотнул головой. — До сих пор отличная. Несмотря ни на что. И потом, она очень талантливый рекламщик…
— Я помню, какой она рекламщик, — сказал я, начиная раздражаться. — И какие именно идейки она рекламировала. С видеоцитатами из Центрального Архива. Насчёт зверств коварного врага.
— Ну… — растерялся Юл. — Куда же ей было деваться? У неё ведь тоже работа… правительственный заказ.
— Фальсификации для правительства. Деза. Всю войну на истерию работала твоя Алиева. На ярость благородную. Прости, бесит.
— Отвечаю головой: она точно не занималась фальсификациями намеренно, — сказал Юл истово. — Она верила в то, что говорит. Война же. Кругом — целый океан противоречивой информации. Где правда, где ложь — только единицы знают точно, даже непосредственных участников событий пропаганда путает. Но на самом деле это неважно. Война уже кончилась — значит, в любом случае рисовать агитки больше не нужно. А доступ к Центральному Архиву у неё и вправду есть. Может сработать совсем наоборот.
— Лучше уж Монике, — сказал я. — Правда, не знаю, чем она может помочь.
— Деньгами, — кратко пояснил Юл и набрал «Врачей во Вселенной» раньше, чем я успел как-то отреагировать.
Наша старая подруга Моника с готовностью ответила на вызов. Милая Моника… пушистая блондинка, кукольная мордашка начинает увядать: некогда нашим товарищам гоняться за модной юностью. Глаза усталые, а улыбка — как прожектор. Настоящая американская улыбка, стопроцентная, как на рекламе зубной пасты. Голливудская. Скрывающая усталость. Профессиональная маска.
Ей тоже приходится тайком от своих. У штатников, по слухам, всё ещё хуже.
— Боже мой! — затараторила она, освещая нашу рубку сиянием улыбки. — Джулиан, Алесь, привет, привет! Как дела, мальчики?! Надеюсь, у вас всё хорошо?
— Привет, — невольно улыбнулся и Юл. И у меня физиономия расплылась. — А твои дела? И где ты?
— О-кей! — с готовностью выдала Моника. — Я в штаб-квартире «Врачей», в Вашингтоне. Вернулась с нашей базы на Плутоне — вот буквально только что! Видите: умыться не успела!
Её улыбка продолжала сиять, но вокруг глаз яснее залегли морщинки, вокруг рта залегли морщинки — и голливудский свет уже не скрывал сорок лет, бессонные тревожные ночи, адскую работу и бесчисленное множество бед, в которых Моника и её друзья никак не могли помочь.
— Моника, милая, мы по делу, — сказал я. И рассказал. Так кратко и так чётко, как смог.
Она слушала, не гася улыбки. Человек поверхностный и не знакомый с ней мог бы подумать, что вся эта история совершенно легкомысленную американку не занимает. Но стоило мне замолчать, как Моника тут же выдала со скоростью пулемёта:
— Скажи, Алесь, дорогой, что нужно раньше всего и перво-наперво? Молочную смесь и витамины могу достать прямо сейчас, сию минуту — полторы тонны молочной смеси и двенадцать тысяч порций витаминов. Только не знаю, подойдут ли — я не ксенолог…
— Жаль тебя огорчать, но молочная смесь точно не подойдёт, — сказал я. — Шедми — не млекопитающие. У них в организме нет ферментов, позволяющих усваивать молоко, даже в самом раннем детстве. А вот витамины — это неплохо. Достать бы натурального рыбьего жира…