Любимец

В дверях меня встретил надсмотрщик Хенрик:
– Ты где шатался?
Жирный заворчал на меня:
– Я что, один их переваливать должен?
Ирка сказала:
– А я испугалась, что ты пропал, – бежать хотела.
Она помогала Жирному вместо меня.
Я взялся за хвост ползуна – шерсть его была теплой, тело мягким. Он все выскальзывал из рук.
– Они знают, что Кривой не любимец, – сказал я, повернувшись к Ирке.
Я ведь ни разу не признавался, что я – бывший любимец. Она и без меня догадалась. Ей ничего не надо было объяснять.
– Теперь тебя ищут?
– Они сказали мадамке, что я должен быть здесь, на фабрике.
– Найдут, – сказала Ирка. – Уходить надо.
– Они и вас хотят убить.
– Когда?
– Через пять недель.
– Почему?
– Чтобы не рассказывали, где побывали, что кушали.
Мужики с дубинками снова устроили гонки за недобитой гусеницей – ползун свалился на пол, и началась такая суматоха, что мы могли с Иркой говорить спокойно, не опасаясь, что нас подслушают.
– Давай убежим, – сказал я.
– Обязательно убежим! Только погодим. У меня тут дела есть.
– Дела?
– А что, разве у человека не бывает дел?
– Они за мной придут!
– Пускай приходят, – сказала Ирка равнодушно. – Да не суетись ты, как господская собачонка. Важно не когда приходят, а кто приходит. Подумай ты, голова садовая, зачем мадамке тебя спонсорам сдавать. Она что-нибудь лучше придумает.
– Они ее не будут допрашивать?
– Ты жизни не знаешь. И уж Машкиной жизни тем более.
Транспортер поехал вновь, выплевывая трупы гусениц, и я был вынужден включиться в работу.
Человек ко всему привыкает. К жизни на кондитерской фабрике тоже можно привыкнуть. К концу смены я уже не валился с ног от усталости, а сохранил в себе достаточно сил, чтобы пойти по фабричным дворам и закоулкам, разыскивая место, где можно убежать.
За фабричными корпусами тянулась изгородь из колючей проволоки. За ней были бетонные корпуса, низкие, приземистые; там таились инкубаторы и теплицы, где из яиц выводили гусениц, а потом подземными коридорами подросших насекомых перевозили к нам в цех, на убой, оттуда – на разделку и переработку, фабрика у нас была не маленькая!
Я пошел вдоль изгороди. Все здесь было пропитано застарелым запахом падали.
Изгородь кончалась у ворот. По ту сторону шел красный кирпичный забор. Он был старый, кое-где верхние кирпичи выпали, и если бы отыскать лестницу или хотя бы большой ящик, то можно будет перелезть через забор. Я не задумывался над тем, что я буду делать, когда убегу с фабрики, – я находился во власти страха. Мне казалось, что спонсоры вот-вот вернутся, чтобы забрать меня с собой или пристрелить на месте.
Рассуждая так и крутя головой в поисках лестницы, я зашел в узкий проход между забором и складом и тут услышал впереди голоса.
Я остановился.
– Ты с ней поговорил? – произнес женский голос.
Собеседники были отделены от меня высокой кучей ржавого металлолома.
– Она согласна отправить его к Маркизе. А что ты ей обещала?
– Мое дело.
– Она не обманет?
– Я ей достаточно пообещала.
Тут я узнал голос Ирки. Конечно, это голос Ирки! Я не узнал его сразу только потому, что слова, произнесенные этим голосом, не могли принадлежать жалкой бродяжке. Это были слова уверенной в себе особы. А кто же второй?
Я подошел поближе и постарался заглянуть в щель между грудой железа и кирпичной стеной.
Мужчина стоял ко мне спиной. В руке у него был хлыст, и он постукивал им себя по ноге. Хлысты есть у надсмотрщиков и Лысого. Нет, это был не Лысый. Для Лысого он слишком худ и мал ростом.
– Надо спешить, – сказала Ирка.
Я мог хорошо разглядеть ее. Ирка была серьезна. Она не стояла на месте, а медленно ходила, как зверь, загнанный в клетку, – два шага вправо, два шага влево.
– Завтра утром, – сказал мужчина с хлыстом. Он оглянулся, и я узнал Хенрика – нашего надсмотрщика.
– Кто его повезет? – спросила Ирка.
– Лысый. Кто же еще?
– А нельзя, чтобы ты?
– Нет, мадамка не согласится. Она только Лысому доверяет.
– Тут уж ничего не поделаешь. Мы не можем мадамке приказывать. Просить можем, а приказывать – нет.
Они говорят обо мне! Как же я сразу не догадался! Они договорились с Машкой-мадамкой, чтобы меня отсюда увезти.
Великое облегчение и благодарность к Ирке и Хенрику охватили меня. И мне вовсе не было страшно, что везти меня к новому месту жительства должен был Лысый. Как-нибудь справимся…
К Хенрику и Ирке спешил по проходу громоздкий мужчина, в котором я узнал одного из мужиков, добивавших гусениц.
– Ну сколько тебя ждать! – накинулся на него Хенрик. Они сразу забыли обо мне.
– Все в порядке. – Мужик тяжело дышал, будто бежал издалека.
– Говори.
– Ящики разгружали у первого блока. Сначала хорошо считали, а потом господа спонсоры ушли обедать…
– Короче, где ящик?
– Жан тащит.
В дальнем конце прохода появился второй мужик, который прижимал к животу большой плоский ящик.
Хенрик пошел к нему навстречу.
– Тебя никто не видел?
– Вроде не видел.
– Они считать не будут?
– Чего считать, мы их сами складывали. Где деньги?
– Ирка, отдай ему, – сказал Хенрик.
Ирка протянула первому мужику заранее отсчитанную и стянутую резинкой пачку денег.
– Считать не надо, – сказала она.
И тут я совершил глупый поступок. Желая получше видеть, я неловко оперся о ржавую трубу, и вся куча железа начала угрожающе крениться.
– Беги! – закричал Хенрик.
Я пытался за что-нибудь зацепиться, удержаться и, конечно же, лишь делал себе хуже – мне казалось, что я лечу с горы в лавине, состоящей из гвоздей и гирь… Сколько это продолжалось, не знаю, но закончилось мое падение на земле. Я не двигался, стараясь сообразить, что у меня сломано.
Потом я осторожно пошевелил правой рукой, в кулаке у меня было зажато что-то острое. Я приоткрыл глаза и увидел, что, как букет цветов, сжимаю пук колючей проволоки.
Я хотел было продолжать осмотр своих ран, но тут услышал голос:
– И как нам нравится лежать?
Я испугался и постарался сесть. Сел я на железный костыль, подскочил и с жуткой болью, исцарапанный и сочащийся кровью вырвался из ржавого плена.
Оказалось, что я стою перед надсмотрщиком Хенриком.
Узколицый, почти лысый, с короткими усами и бородкой, он раскачивался на ступнях – вперед-назад, постукивая себя по штанине хлыстом.
– Простите, – сказал я. – Я нечаянно.
– Врешь, – спокойно возразил Хенрик. – Подслушивал. А ну, к стенке!
– Больно, – пожаловался я.
– Не послушаешься – будет больнее.
Я отступил к стене.
– И что же ты услышал?
– Ничего!
Глаза Хенрика, маленькие, светлые и настойчивые, буквально пронзали меня. Я боялся сознаться.
– А что видел? – спросил Хенрик.
– Я случайно здесь шел, – заныл я. Из собственного опыта я знал, что перед спонсором или сильным любимцем надо показать себя слабым, несчастным, совершенно безвредным. – Я случайно шел…
– Зачем? Здесь никто не ходит.
– Я шел… потому что я хотел убежать!
– Ты хотел убежать? Не отходи от стены! Ты куда хотел убежать?
– Через забор.
– Почему?
– Потому что я никому не верю. И вам тоже не верю!
– Правильно. Никому верить нельзя. Ну продолжай, продолжай. Значит, ты шел здесь и думал: как бы мне убежать? А тут перед тобой куча железа – ты сразу в нее носом…
– Я задумался!
– Врешь! – Хенрик замахнулся хлыстом.
Я бы никогда не напал на начальника, но я очень испугался, что мне будет больно. Я оскалился, прыгнул на него, вырвал хлыст и сломал его рукоятку о колено. Хенрик пытался мне помешать, но я отбросил его, потом кинул ему в лицо хлыст.
Хенрик поймал хлыст и сказал почему-то:
– Хороший кнут был. Дурак ты, любимчик!
И тут я понял, как я виноват. Я начал отступать, прижимаясь спиной к кирпичной стене. Хенрик не нападал на меня. Он рассматривал хлыст.