Честь

— Смитс! — сказала Шэннон. — Как я рада, что ты пришла.
Ее слова развеяли последние остатки недовольства вынужденной поездкой в Мумбаи.
— Я тоже, — сказала она. — Есть новость: слушания сегодня не будет. Я смогу пробыть с тобой весь день.
Краем глаза она заметила, что Нандини развернулась и уставилась на нее, но уже через секунду продолжила спорить с медсестрой на маратхи; Смита поняла лишь пару слов, в их числе — «кровать» и «перевезти». Наконец медсестра произнесла:
— Ача[20], так и быть. Повезем ее прямо на кровати. Хорошо?
— Хорошо, — с довольной улыбкой ответила Нандини и повернулась к Шэннон. — Тебя повезут в операционную прямо на этой кровати, Шэннон. Перекладывать на тележку не будут.
Шэннон насмешливо покосилась на Смиту. Она словно говорила: видишь, с чем мне приходится иметь дело?
— А нам где ждать? Можно с ней? — спросила Смита Мохана.
— Что? — Он рассеянно посмотрел на нее, словно забыл, кто перед ним. — Да, конечно. — Он повернулся к сестре. — Чало, пойдем.
Шэннон протянула руку Мохану, а санитар тем временем отстегнул кровать на колесиках, крепившуюся к стене.
— Спасибо, друг, — сказала она, — не знаю, что бы я без тебя…
— Не благодари. — Мохан категорично затряс головой. — Скоро увидимся.
— Иншалла, — ответила Шэннон, и Смита улыбнулась, услышав, как спокойно та употребила это слово.
Нандини шла рядом с кроватью, пока Шэннон катили в операционную; Смита и Мохан шли следом. Процессия остановилась у большой металлической двери.
— Дальше можно только пациентам. — Словно готовясь к возражениям, медсестра многозначительно взглянула на Нандини. Но та лишь молча кивнула и сжала руку Шэннон.
— Удачи, — произнесла она.
— Спасибо, Нан. Завтра выезжайте пораньше, хорошо? Заедешь за Смитой, и…
— Шэннон, — хором произнесли Мохан и Нандини, и Шэннон улыбнулась.
— Скоро увидимся, — сказала она. — Вы пока идите перекусите.
Они вернулись в палату Шэннон, по пути рассеянно разговаривая о том о сем. Нандини тут же подошла к окну и встала там, повернувшись спиной к Смите и Мохану. Смита вопросительно взглянула на него, но он, кажется, ее не замечал. Разговор не клеился, и минут через десять Мохан встал.
— Пойду прогуляюсь, йар, — сказал он. — Больничная атмосфера давит.
Смите стало не по себе при мысли, что ей придется остаться наедине с Нандини: Мохан выступал своего рода буфером. Девушка обернулась, и Смита заметила, что ее глаза опухли и покраснели. Она задержала дыхание.
— Нандини, с Шэннон все будет в порядке, — произнесла она.
— Я нужна ей здесь! — горячо воскликнула Нандини. — Врач сказал, она будет долго восстанавливаться. Шэннон рассказывала, что ты родилась в Индии и выросла здесь. Может, ты поедешь в Бирвад одна?
Причина недовольства Нандини была ей понятна, но все равно ее враждебность застигла ее врасплох.
— Я… я уехала из Индии двадцать лет назад еще ребенком. Я даже не уверена, что смогу объясниться с местными на хинди. Я никогда не водила машину по индийским дорогам.
— Смита, — вмешался Мохан, — Нандини это не со зла. Она просто тревожится за подругу. Хай на, Нандини-бхен[21]? Ты же на самом деле не хочешь, чтобы Смита поехала одна?
Прошло несколько секунд. Наконец Нандини кивнула.
— Вот и хорошо, — отрывисто произнес Мохан, словно не заметил, с какой неохотой Нандини отвечала. — Недаром Шэннон нахваливала тебя за профессионализм. Любой может допустить минутную слабость. — Он потер ладони. — Чало, хорошо, что мы все выяснили. Теперь я пойду прогуляюсь. Может, принесу вам чего-нибудь поесть. — Он взглянул на Смиту. — Хочешь что-нибудь? Взять тебе завтрак?
Смита встала.
— Вообще-то, если ты не против, я пройдусь с тобой. Подышу воздухом.
Мохан взглянул на Нандини.
— Тик хай[22]? Звони, если возникнут проблемы.
Но Нандини, кажется, была только рада избавиться от Смиты; видимо, их неприязнь была взаимной.
— Да-да, идите, — закивала она. — Я позвоню, если будут новости.
 
— Шэннон пока даже не ввели наркоз. Нам тут еще несколько часов сидеть.
На выходе из больницы в нос ударил соленый морской воздух; Смита сделала глубокий вдох.
— Какое красивое место для больницы, — сказала она.
Мохан с любопытством на нее посмотрел.
— Хочешь сходить посмотреть на море?
— А можно? С радостью. Ведь мне завтра уезжать и работать. — Она услышала недовольство в своем голосе и смущенно закусила щеку.
— Конечно. Пойдем.
Мохан шел по внешней стороне тротуара, ближе к проезжей части; Смита улыбнулась этому машинальному проявлению учтивости. Когда они жили в Мумбаи, папа тоже всегда так делал.
— Правильно ли я понял: ты не очень хочешь ехать в Бирвад, какова бы ни была причина? — спросил Мохан. Его тон был спокойным и дружелюбным.
Она заколебалась.
— Если честно, не хочется так долго торчать в машине с Нандини, — наконец ответила она. — Я ей, кажется, совсем не нравлюсь.
— Ерунда, — ответил Мохан. — Не в этом дело. Ты ее не понимаешь. Она просто не хочет оставлять Шэннон. Видимо, считает, что я не в состоянии о ней позаботиться. — Он улыбнулся. — Можно вопрос?
— Конечно.
— Ты… Я заметил, что ты расстроилась, когда Шэннон попросила тебя сделать репортаж вместо нее. Так почему ты согласилась приехать? Раз ты не хочешь написать об этой истории?
Смита вздохнула.
— Я думала, она просит меня приехать и побыть с ней в больнице. Если бы я знала, что с ней все в порядке, что у нее есть ты и Нандини, я бы…
— Ты бы что? Не приехала?
Задумавшись над его вопросом, она увернулась от протянутой руки торговца, вручившего ей дольку апельсина.
— Нет, наверное, я бы все равно приехала, раз некому было ее заменить, — наконец проговорила она. — Но я бы предпочла, чтобы меня предупредили.
Он кивнул.
— Видела бы ты свое лицо, когда Шэннон попросила тебя поехать в Бирвад. — Он скорчил такую гротескную рожу, что Смита рассмеялась.
— Неужели я так выглядела?
— Хуже. — Он снова изобразил вытянутую скорбную мину.
— Кстати, прости за смену темы — мне надо купить одежду на завтра. Есть тут магазины с традиционной одеждой?
— Мы в Брич Кэнди, Смита. При желании здесь можно купить новых бабушку с дедушкой. — Он указал на вход в парк.
У Смиты перехватило дыхание при виде темно-розовых кустов бугенвиллеи. За ними виднелась тонкая серая полоска Аравийского моря. Высокие кокосовые пальмы выстроились вдоль аллеи, ведущей к деревянным скамейкам с видом на море.
— Красота, — ахнула она. — Потрясающе.
Мохан просиял.
— Спасибо, — тихо ответил он, словно она похвалила обстановку его квартиры. — Сюда нужно приходить на закате. Это рай на земле.
Она вспомнила все самые прекрасные и волшебные уголки, где ей довелось побывать: Капри, Сен-Тропе, Парос. Этот парк хоть и был живописным, но едва ли мог сравниться с ошеломляющей красотой тех мест. Но в центре грязного многолюдного метрополиса он действительно казался раем. На каменных скамейках сидели пожилые парочки, мимо торопливо проходили обеспеченные жители района, старый садовник поливал цветы в горшках, стоявших вдоль аллеи. Но больше всего ее поразили женщины средних лет, пухлые, как пампушки; тряся животами, они бегали трусцой в теннисных туфлях и сари. Эта картина была настолько типичной для Мумбаи — или Бомбея, как продолжали называть его родители. Да, это был папин Бомбей — космополитичный и элегантный, но все же отстающий от остального мира на несколько шагов.
Она кивнула.
— Так и есть.
Мохан удивленно повернулся к ней, и она поняла, что он не ожидал, что она с ним согласится, и уже приготовился спорить. Неужели вчера она показалась ему такой несносной, что он теперь всегда был настороже? Она испытывала к родному городу сложные чувства. Жаль, что он уловил лишь неприязнь.