Гори, гори ясно (СИ)

Как показало утро нынешнее, я ошибался. 
Вадя, сидя на корточках, ладонями похлопывал себя по щекам. И вот эти его шлепки — они настолько ровно ложились на эту спонтанную ассоциацию, что мысль получила продолжение. Хлипкий студень, не человек, а мудень. 
Несомненно, я предвзят. Так на то у меня имелись основания. 
— Должен! — решился на что-то Водяра, как мысли мои услыхал. 
Хлюпнул носом, встал, отряхнул колени. Бухнулся в прежнюю позу, завыл на одной ноте. 
Если бы я мог, приложил бы к лицу руку. Но те были заняты: я осторожненько нагревал запястья, чтобы позже без труда освободиться. Не резко, потому как не хотел привлекать внимание. Спугнуть студня не хотелось. 
— Не могу, — опять промямлил Коломийцев. — Он нравится Маргошке, — с небывалой тоской добавил вдруг он. — Она расстроится. 
«Чего?!» — нечаянное Вадькино признание потрясло меня сильнее, чем удар по кумполу. 
Похитить человека, связать его. Нанести телесные повреждения. А после — шлепать себя по лицу и ныть, что тайная зазноба опечалится?! Причем «тайную» стоит взять в кавычки, поскольку в узком коллективе, в небольшом стаффе все затаенные воздыхания быстро становятся явными. 
Я понял бы, встань — здесь и сейчас — между нами Маргаритка. Ей, понятно, неоткуда тут взяться, но вдруг? А вот так — где логика? Конечно, я не в накладе: живой, только чуток побитый, да это мне не привыкать. А мог и не очнуться, будь мой коллега тверже характером, обладай он стальными шарами и умением не только бить, а еще и убивать. 
Липин имел и то, и другое. Задержка в его случае была вызвана сугубо практичными соображениями. Он не хотел «разбазарить» огненный дар. 
Этот же... Серьезно, это было бы смешно, не будь оно так грустно. 
Ситуация, от которой во многих смыслах плохо пахло, затягивалась. Бормотать Водяра перестал, впав, похоже, в оцепенение. Что же, выжидать и вслушиваться — больше не наш метод. Пора начинать действовать. 
Осталось решить, как именно действовать. Подкрасться незаметно — это не с моими габаритами. Ниндзя из меня курам на смех. Раз я могу видеть за «занавеской» из свисающих веток Коломийцева, то и Коломийцев заметит первое же резкое движение с моей стороны. 
Бросится, чтобы докончить начатое — хорошо, встречу с распростертыми объятиями уже свободных рук. А если ринется бежать? 
Гони его, а не догонишь — ищи-свищи? Уволится без отработок, укатит в глушь. Пишите письма на деревню дедушке? Нет, такой вариант мне решительно не подходит. 
Значится, будем импровизировать. 
— Вадь... Ох, голова... — я постарался попасть в тон, каким ныл и подвывал мой коллега. — Вадик, ты здесь? 
Показать голосом: я слаб, беззащитен, дезориентирован. Нечего бояться. 
И при этом готовиться к рывку, если моя актерская игра окажется недостаточно убедительной. Если мой старший коллега струхнет и надумает слиться, бросится наутек. Старший — по возрасту. Точно не знаю, сколько ему, но под тридцатник. А то и за... 
— Мне что-то так дурно... Перебрал, наверное, — продолжаем изображать Незнайку. — Ты меня на воздух вывел, да? 
«Угу, а по башке треснул, потому что увидел на волосах комарика и не рассчитал с силой удара. По комарику, ясен пень», — это уже не вслух, в мыслях. — «Именно водочкой, чтобы сразу и продезинфицировать место укуса». 
Коломийцев — запойная пьянь, в «перебрал и поплохело» должен поверить. С ним самим подобное бывало не раз и не два. 
Водяра явно колебался. Жаль, лицо было совсем плохо видно, листва мешала. 
— Ох, как спина затекла, — попытался доныть до нужного мне результата. — И рук совсем не чувствую. Вадик, помоги, а? 
Сюда так и просилось: «Будь другом». Но называть другом кусок студня у меня не поворачивался язык. 
Вадик встал. Шаг, другой, третий... Я все ждал: сорвется или нет рыбка с крючка? Аж дыхание затаил. 
Перед завесой из тонких веток он замер. 
— Да-а... — голос Водяры дрогнул. — Накрыло тебя. И мы на воздухе, дышим, вот. Вдыхаем... Как ты, Шифоньер, не совсем развалился? 
«Подойди и проверь». 
 
— Кажется, я в труху, — я издал что-то между смешком и икотой. — Дышу и то со скрипом. 
Смех успокаивает. Одна бесхитростная шуточка может разрядить обстановку легче и действеннее долгих увещеваний. 
Коломийцев крякнул — будем считать это за смех. 
Ветки раздвинулись. Вадик шагнул ко мне. 
Первый пик пройден. Пик — громко сказано, так, за мелкий холмик перевалили. Впереди пригорок повыше: я должен «легализовать» свободные руки. Так, чтобы связавший меня Водяра поверил, что «оно само».
В прошлый раз у него было два пути: подойти или сбежать. Было проще, поскольку я уже знал — сломался Вадик, разнюнился. Знал, что тот идет ко мне не убивать, а попытаться разгрести содеянное. Мол, я не я, и лошадь тебя привезла не моя. И лягнула в черепушку тоже чья-то чужая лошадь. 
Он держится за работу. Без денег сложно жить и пить, и плюс там, в казино, Маргаритка. 
Завидев, что я снял путы, Вадя встанет уже перед тройным перекрестком. Сбежать (попытаться, без форы фиг он от меня уйдет), напасть или же решить все миром. 
Может быть, скинуть вину на кого-то другого. Кого? Да хоть бы и на меня самого, вроде: ты сначала отключился, а потом как стал буянить. И пришлось принять суровые, но необходимые меры, чтобы сам себе не навредил. Чушь, конечно, но это в характере Коломийцева — сваливать вину на других. Умывать руки, отмазываться. 
«Как же сложно с людьми», — кольнула внезапная и несвоевременная мысль. — «Мир Ночи играет словами, но прямой лжи я от его обитателей ни разу не слышал. Могут сбить с толку, напустить тумана, это да. Но их слово имеет вес и не расходится с действием».
По крайней мере, по сию пору со мной было так. Не считая эпизода с разъяренной ведьмой Златой, так та вела со мной игру, как с обывателем. 
Все, мысли не по делу в сторону, Вадик двинулся ко мне и даже руку протянул. Забавно: он же сам мои конечности вязал. Или нет?..
— Не бзди, ща починим тебя, — а голос-то не шибко уверенный. 
Я встряхнулся, как большой лохматый пес. Домовой в доме дядьки мне здорово напоминал такого шерстяного собакена, его и спародировал. Размял плечи, шеей покрутил. 
И вывел руку из-за спины, протянул ладонь Вадику. И мышцу у локтя напряг, дрожь изобразил. Получилось с преувеличением, не тремор, а как от тока подергивание. Сойдет по сельской местности...
Он впялился на мою лапу, на мое лицо, полное дружелюбия, снова на ладонь. 
И... Есть реакция! 
Студень сначала отдернул руку, затем, передумав, перехватил мое запястье, потянул на себя. 
Встал, покряхтывая, а сам старался не показать торжества. Держим лицо деревянного, как Буратино, Шифоньера. 
Второй пик, который пригорок, преодолен. Третий — реальная гора, на которую могу и не взобраться. Вершина той горы — суметь разговорить Водяру. Желательно, не прибегая к насилию. В конце концов, нам с ним еще в одной смене работать. 
Просто не будет. Без насилия — это вообще заоблачно высоко. 
Кто-то другой на моем месте сказал бы, что нечего со студнем церемониться. Опрокинуть, скрутить, поменяться местами у деревца — и устроить любителю беленькой допрос с пристрастием. Этот путь куда короче и проще. 
Но тут какое дело: я не умею пытать людей. Не приходилось. Проблема не по технической части: тот же урок Чеслава с неторопливым нагревом поверхности через ладони отлично бы сработал. Кисть Вадика зажать в руках, как в тисках, и подавать жару по капельке. Руки — второй по важности инструмент крупье, после мозгов. Мы руки свои бережем. 
Даже не обязательно доводить до обгорелой плоти. Коломийцев — слабак и трус, как потянет жареным, тут он и спечется. Страх доделает остальное. 
Дело в другом. Миролюбие, о котором я столько раз повторял за прошедший месяц, что впору на языке мозоль заиметь, не напускное. Намеренно причинять боль беззащитному разумному (человеку ли, обитателю ли мира Ночи) — меня коробит от одной мысли.