Бессребреник среди желтых дьяволов

— Будем действовать наугад! — императорский сын. — Не отставать!
Эхо, преследовавшее беглецов, то удалялось, то приближалось и служило им проводником. Корейцы старались уйти от него как можно дальше, но вдруг наткнулись на стену. Путь был закрыт, заговорщики оказались в ловушке. В это же время вооруженные дубинами, железными прутьями и ножами маньчжуры с факелами в руках появились на другом конце галереи. Заметив корейцев, они в бешенстве заорали:
— Смерть! Смерть варварам!
И бросились вперед на неприятелей.
Вуонг-Тай, услышав призывы, сразу понял их смысл. С давних пор маньчжуры враждовали с корейцами, и сегодня, когда дело шло о посягательстве на исторические памятники и проявлении неуважения к святым местам, ярость фанатиков не знала границ.
— Друзья, — сказал Вуонг-Тай, — нам придется умереть… Но продадим, по крайней мере, подороже наши жизни.
С револьвером в одной руке и длинным ножом в другой, корейцы, как по команде, прислонились спинами к стене и замерли в ожидании.
 
ГЛАВА 5
Французов перевели в крепость Ли-Ханг, что стояла на дороге из Чао-Линга в километре от маньчжурского некрополя. Тюрьма возвышалась метров на двадцать над землей, находясь одновременно на краю скалистого обрыва. Таким образом, с одной стороны она была защищена рельефом местности, а с трех других — четырехметровой двойной стеной.
Пленные шли в сопровождении более чем двухсот солдат, столпившихся у внутренних ворот, которые были действительно средневековыми и, как полагалось, с подъемным мостиком и цепями.
Японцы быстро заносили имена арестованных в тюремную книгу. Они очень торопились вернуться в Мукден, где после стольких тяжелых боев им было разрешено немного отдохнуть и насладиться короткими мгновениями передышки.
Похоже, крепость была малонаселенна. Старый маньчжурский капитан принял пленных французов и записал их имена. Шестеро солдат находилось у него в подчинении. В тюрьме имелись великолепные двери, засовы и железные балки удивительной конструкции.
Капитан, сопровождавший пленных, шел впереди, за ним Редон с Буль-де-Соном, а по краям — два небольшого роста солдата, которые бросали на французов враждебные взгляды. Все поднялись по очень узкой и казавшейся бесконечной лестнице. Несчастные, чьи руки были в наручниках, рисковали соскользнуть вниз. Группа добралась до площадки чуть более квадратного метра. Капитан достал массивный ключ, какие раньше символически преподносили завоевателям сдавшихся городов, и вставил в такую же огромную замочную скважину. Но тут произошло непредвиденное. Похоже, этот замок долгое время никто не открывал. Маньчжур хотел было повернуть ключ, но тот не поддавался. Охранник старался изо всех сил, держась двумя руками за ключ и наваливаясь на него всей тяжестью своего тела. Ключ и не думал поворачиваться. Буль-де-Сон усмехнулся. Тогда капитан обратился за помощью к одному из солдат. Маленький мускулистый японец, с решительным видом схватившись за железяку, буквально повис на ней. Ключ оставался неподвижным как скала. Стало ясно, что все усилия напрасны. Однако с этим надо было кончать как можно быстрее. Понял это и Поль Редон. Посмотрев на свои наручники, сделанные из железа, или, скорее, из высококачественной стали, он приблизился к двери. Нажал свободными пальцами на ключ, раздался щелчок, и замок с трудом сработал. Дверь отворилась: Редон жестом пригласил маньчжура войти, вежливо пропуская его вперед. Тот буквально остолбенел. Затем пришел в себя и, улыбнувшись, заспешил в камеру.
Комната оказалась довольно маленькой, с низким потолком и желтоватыми стенами, не похожими на гранитные. Окошко напоминало щель, и в него можно было увидеть лишь узкую полоску неба. Из обстановки — лишь охапка соломы, старая циновка и кувшин. Сопровождающему пленных маньчжуру стало, наверное, стыдно за столь неприглядный вид камеры. Француз показался ему таким импозантным, что неудобно было поместить его в подобные условия.
Некоторое время охранник стоял в задумчивости, затем решительно снял с репортера наручники и направился к двери. Взяв ключ, он вновь попытался повернуть его в замке, разумеется, с обратной стороны. Ключ по-прежнему сопротивлялся. Тогда Редон снова пришел ему на помощь. Журналист — человек исключительной доброты и благородства — прекрасно понимал подневольного охранника, не мог же тот оставить заключенных в комнате с открытой дверью. Терпение и труд все перетрут: француз, вставив ключ, стал осторожно поворачивать его вправо-влево, вправо-влево несколько раз. С каждым разом движения становились все легче и легче, и в конце концов крак-крак — и замок сработал. Хмурое лицо охранника озарилось улыбкой.
— Подождите, — произнес он, — я сейчас вернусь, но прежде сниму наручники с вашего компаньона.
— Незачем, я сам это сделаю, — ответил Редон и свободными руками нажал на пружины.
Маньчжур ничуть не удивился, отдал честь, отпустил солдат, затем вышел сам и закрыл замок с другой стороны. Облегченно вздохнув, он крикнул журналисту:
— Не то что я не доверяю, но кто знает…
Пленники остались одни. Слабый свет проникал через узкое отверстие бойницы, но все же было довольно светло, чтобы осмотреться. Редон обнял Буль-де-Сона.
— Бедный мой мальчик, ну и попали же мы в переплет. Это все из-за меня, из-за того, что я вечно вмешиваюсь в чужие дела. Ладно, пусть убьют меня, но ты, ты-то здесь при чем? Ты же ничего не сделал?
— Извините, патрон! Я совершил то же, что и вы. А в чем, собственно, мы виноваты? Подобрали раненого, которого наверняка прикончили бы, и защитили его от десятка мародеров. Вы плохо меня знаете, если думаете, что я сделал меньше, чем вы..
— Да, правда, прошу прощения…
— Ладно, патрон, не будем об этом. Только знайте, я принадлежу вам сердцем и душой и больше всего на свете дорожу нашей дружбой. Если нам суждено умереть вместе, для меня нет высшей чести… Единственно, я хочу вам кое-что сказать, но не осмеливаюсь…
— Вот те раз! Да ты волен сказать мне все, что хочешь…
— Даже упрекнуть?
— Конечно, я буду даже признателен.
— Хорошо, патрон. Так вот, я знал о ваших приключениях. Помните, когда вы спускались вниз по течению, когда заблудились, когда бандиты шли по следу, когда медведь рвал вас на части, разве вы тогда смирились с судьбой, сказав «аминь»? [46]
Редон хотел было прервать юношу, но тот продолжал:
— Нет, вы сопротивлялись, всегда и везде, боролись за существование, шли против обстоятельств и побеждали смерть…
— Постой! К чему ты клонишь?
— А к тому, что вы, похоже, сильно изменились и теперь принимаете судьбу такой, какая она есть. Вы хотите, чтобы вас расстреляли японцы? Послушайте, но разве это нормально? Чем больше попадаешь в нищету, тем больше прикладываешь усилий, чтобы из нее выбраться. Не мне вам это говорить… Вы пережили очень большое горе, я знаю… Но это еще не повод, чтобы сидеть сложа руки… Перед нами сейчас стоит только одна задача — выйти отсюда с тем же успехом, с каким вы выбирались из когтистых лап медведя, убегали от волков и людей… Пусть это почти невозможно, но надо захотеть.
Пока Буль-де-Сон говорил, лицо Поля Редона светлело, сердце сильнее забилось в груди. Юноша был прав. Действительно, сколько раз отважный газетчик избегал смерти, а теперь вот сидит безразличный ко всему на свете, склонив голову перед первой же трудностью. Слова юного парижанина потрясли репортера до глубины души. Неужели и вправду он стал трусом?
В этот момент в замочную скважину вставили ключ. Видимо, охранник вновь боролся с замком. Наконец раздался щелчок, и дверь отворилась. Редон и Буль-де-Сон вскрикнули от удивления. В дверном проеме появились трое. Сначала вошел старый маньчжур с взлохмаченной шевелюрой, за ним мальчик лет двенадцати, крепкий и коренастый, как медвежонок, и, наконец, розовощекая голубоглазая девушка лет восемнадцати в красивом национальном платье. Как и в конвое в Мальборо, все что-нибудь несли. Отец, а это скорее всего был именно отец, поскольку дети обликом походили на него, нес на голове деревянные рамы, которые вполне могли служить кроватями, а в руках — две табуретки. Сын одной рукой обнимал огромный кувшин, а другой — тяжелую, покрытую салфеткой корзину да еще какие-то подставки и планки, напоминавшие отдельные детали стола. Дочь сгибалась под тяжестью постельного белья и подушек, но, кроме того, держала лампу, чей мягкий свет радостно освещал тюремное помещение.