Французы на северном полюсе
– Не двигаться! А, В, С…
– Помпон, твой нос шевелится – Д! Табо – Е, не спеши!
Он, глядя на собак, назвал еще несколько букв. Все четыре пса встряхнули мордами, когда была названа буква, с которой начиналось их имя, кусочки сахара подпрыгнули в воздух и исчезли в открытых пастях.
– Итак, дамы и господа, благодарим вас,– сказал гордый своими успехами учитель, чей голос потонул в буре аплодисментов.
Номер с собаками удался на славу и очень поднял настроение публики, которая не скупилась на похвалы. Дальше в программе стоял романс «Вишня», как было написано в афише, «в великолепном исполнении» господина Дюма. Провансалец был одарен мощным голосом, напоминающим орган, но его попытка взять высокую ноту закончилась довольно неожиданно. Томная кантилена комически затянулась. Звук получился довольно забавным, и прямодушный Дюма, закончив наконец петь, никак не мог понять бурной реакции зала и своего потрясающего успеха. Затем следовала комическая одноактная опера «Два слепца», исполнения которой все ждали с особым нетерпением.
Появился Дюма – Паташон, несчастный слепой, и начал петь:
Ужасна жизнь моя, Нет счастья для слепца…
И вдруг при этих словах публика разразилась гомерическим хохотом. Оказывается, собаки, пригревшись у калорифера, начали хором подвывать незадачливому исполнителю. В зале поднялся такой шум, что представление пришлось временно прекратить. Да, это было уж слишком! Столь безудержный смех становился болезненным.
После того, как зал немного утих, представление возобновилось. Но едва появился Плюмован, последовал новый взрыв хохота. Парижанин вышел с табличкой, на которой было написано: «Ослеп в результате несчастного случая»,– и после знаменитого диалога между двумя доносчиками провыл в нос романс Велизарио.
Поистине, этот импровизированный концерт принес измученным, уставшим от постоянных забот морякам минуты сладостного забвения. Он был отличным лекарством против мрачной меланхолии, подстерегающей путешественников долгой полярной зимой. И пусть миг радости был совсем короткий, ну что ж, это лучше, чем ничего! Веселитесь же, храбрые моряки, побудьте хоть недолго детьми. Пусть вас окружает ледяной ад и непроглядная темнота, забудьте на время о будущих трудностях и невзгодах и постарайтесь сделать вид, что не замечаете глубоких морщин, которые иногда омрачают лоб вашего храброго капитана. А теперь, когда вы пьяны от переполняющего веселья, попробуйте немного сосредоточиться, ведь предстоит послушать песню, полную боли и гнева. Она и должна закончить этот великолепный праздник.
«Старый Эльзас» – это возмущенный протест против незаслуженного унижения, это гордый, вызов врагу, укравшему твою родную землю, но не сломившему твой дух.
На сцену вновь вышел Плюмован. Парижанин, сняв грим, запел приглушенным, чуть дрожавшим от волнения голосом:
Скажи, где родина твоя Германия иль Франция?
Голос певца окреп, и казалось, что сердца матросов, сидящих в зале, бились в унисон с ритмичными звуками песни. Все были взволнованы. В зале стояла полная тишина, никто не осмеливался прервать восклицаниями или аплодисментами этот героический гимн несломленного народа. В голосе парижанина, буквально несколько минут назад исполнявшего комические куплеты, теперь слышался неподдельный пафос, волнение и трагизм. Когда Плюмован закончил петь, по залу пронесся глухой гул, и вдруг раздались рыдания. Это плакал Фриц Герман, храбрый эльзасец. Он встал и, не скрывая слез, текущих по щекам, подошел к певцу, горячо пожал ему руку и взволнованно произнес:
– Спасибо, матрос! Очень верно ты пел: отторгнутое вновь присоединится…
Так провели французы первый день Нового года.
ГЛАВА 11
Бедствие.– Ожоги от мороза.– Лютый холод.– Страдания собак.– Эскимосская болезнь.– Первые жертвы.– Корабль возвращается на прежнее место.
Против ожидания в январе морозы усилились и не ослабевали, хотя уже наступил февраль.
По свидетельствам капитана Перса и лейтенанта Грили у них во время зимовки спиртовой столбик опускался до минус пятидесяти восьми. Сейчас целую неделю стоял мороз в пятьдесят девять градусов, и люди выходили лишь в самых крайних случаях.
За льдом не ездили, довольствовались снегом, который можно было взять поблизости. В помещении стало холоднее, но благодаря толстому снежному покрову, почти целиком скрывавшему корабль, а также день и ночь топившемуся калориферу, температура не опускалась ниже трех градусов мороза.
Из-за неожиданных холодов матросы день ото дня становились мрачнее.
– Не унывайте, ребята! – подбадривал их доктор.– Надо бороться с холодом! Потерпите, скоро выглянет солнышко.
– И так терпим,– отвечал кто-то из-под целого вороха шуб,– только от этого не легче.
– А вы вспомните, что есть на земле страны, где в эту минуту люди умирают от жары!
– Жара не так мучает.
– В степях Азии и Африки зной нередко доходит до шестидесяти, а то и шестидесяти пяти градусов. Как в раскаленной печи или паровой ванне. Недолго и на тот свет отправиться.
– Но там, по крайней мере, светло.
– Подумаешь, светло! А разве у нас около полудня не бывает двухчасовых сумерек? Даже звезды исчезают, и в двухстах метрах можно разглядеть человека. Мало вам этого?
– А без дела сидеть? Не двигаться? Легко матросу?
– Да вы здесь как сыр в масле катаетесь, слава Богу, здоровы. А еще жалуетесь! В прежних экспедициях и глазами матросы болели, и от скорбута умирали. Ведь самое трудное – позади. Скоро станет тепло, вернетесь к своим прежним занятиям.
Разговоры разговорами, а положение было критическое. Шутка ли! Пятьдесят девять градусов ниже нуля! Попробуйте выжить в такой мороз!
Однажды Констан Гиньяр, отстояв свой срок на часах, взглянул на ртутный термометр, висевший под фонарем. Там было сорок три градуса, а на спиртовом
– сорок семь.
– Да врет он! – сказал нормандец товарищу.
– Может, замерз?
– Сейчас я на него подышу.
Матрос принялся усердно дышать, термометр заиндевел, но температура не изменилась.
– А ведь правда замерз… Надо же! Ртуть и то замерзла!.. Не обернуть ли его перчаткой?
Обернули – результат тот же. Тогда Гиньяр рукой в перчатке принялся изо всех сил тереть градусник. Кончилось тем, что он упал и разбился.
Наружу выскочил металлический шарик, твердый и блестящий, как серебро.
Констан взял его двумя пальцами и громко вскрикнул.
– Что с тобой?
– Тысяча чертей!.. Как раскаленное железо!
– Дурак!
– Ой-вай-вай!.. Ой, Господи!.. До костей прожгло!
Моряк бросил шарик, но поздно: пальцы были сильно обморожены.
Вернувшись в помещение, Гиньяр спрятал было руку, которая болела и пухла, но от врача ничто не могло укрыться.
– Что там у вас? – спросил он.
– Ничего!
– Врете! Ну-ка, покажите ладонь… Да здесь ожог! Надобно перевязать.
– Извините, доктор, не ожог, а обморожение!
– Что за вздор!.. Не скажете правду, я вам два пальца отрежу… Не иначе, как вы задались целью поочередно терять все части тела.
Испуганный матрос признался во всем и получил необходимое лекарство.
С того дня он закаялся прикасаться голыми руками к металлам. Бедняга выбыл из строя на две недели и не мог выполнять никакую работу.
Первыми жертвами зимовки стали собаки. Они не выдерживали морозов и умирали от гренландской болезни. За три дня большинство их погибло. Симптомами эта болезнь напоминает бешенство, но не передается через укус. Лечению не поддается. Двадцать собак, к счастью, остались живы, в том числе
– любимцы парижанина.
Нечего и говорить, что гибель псов повергла матросов в еще большее уныние. Вызывало также тревогу, что льдина снова, уже в третий раз, изменила направление.
Двигаясь с северо-востока на юго-запад, а потом к северу, она недели три простояла на месте и снова поплыла. Куда же теперь? Результат вычислений оказался неутешительным: дело в том, что льдина попала в водоворот, и «Германия» в итоге оказалась впереди…