Гвианские робинзоны

Голова раскалывается от боли. Суставы вначале очень болезненны, потом теряют подвижность. Начинается бред, переходящий в полное и тяжелое беспамятство, нередко приводящее к смерти.
Бенуа все это хорошо знал, и его охватил страх. Затерянный в лесу, тяжело раненный, один-одинешенек, если не считать собаки, — было от чего потерять спокойствие человеку даже самой крутой закалки!
От жажды у него пересохло в горле, и, хотя в нескольких шагах призывно журчал ручей, он не мог до него дотащиться.
— Прощелыга!.. Слизняк! Мерзавец! Только подумать, что все это из-за него! — почем зря крыл он Робена. — И еще разыгрывает из себя важного господина… Он меня прощает! Сволочь! Ну, погоди… Попадешься ты мне, я тебе покажу прощение! Замолчи, Фаго! — крикнул он на собаку, храбро лаявшую на мертвого ягуара. — Боже, какая жажда! Пить!.. Воды! Пить!.. А эти трое скотов, которых я там оставил… Где они? Хоть бы хватило ума идти по моему следу…
Гнев, как видно, придал надзирателю сил. Изнемогая от жажды, он, цепляясь руками за траву и за корни, опираясь на локти и здоровое колено, умудрился проползти несколько метров.
— Наконец-то! — Бенуа с жадностью глотал воду. — Как это прекрасно — пить… Вроде заново родился… Может, я поправлюсь? Не хочу умирать! Мне надо выжить… Выжить и отплатить с лихвой. Еда у меня есть, слава Богу! И защищаться есть чем: моя сабля… Вот она, милая подруга инвалида! А где мой пистолет? Вот он. В порядке. Отлично! Жаль, что не могу развести огонь… Тысяча чертей! Боль такая, словно дюжина собак грызет мое бедро! Ладно, только бы в ране черви не завелись. Бенуа, мальчик мой, тебе предстоит тяжелая ночь! Дай Бог, чтобы эти дураки добрались до меня к утру… Стоп, а где же Фаго? Гнусное животное! Он меня бросил! Собаки неблагодарны, как люди!.. Солнце уже садится… Ночь будет хоть глаз выколи. Нет… луна. Как все нелепо… быть в таком положении одному…
Если ночи тянутся бесконечно для того, кто медленно вершит свой путь, то как же тягостны они для тех, кто страдает и ждет! Представьте себе больного, чей взор прикован к циферблату часов в мучительной надежде ускорить движение стрелок. И это длится всю ночь. Он отсчитывает минуту за минутой, следит за вращением большой стрелки, тогда как маленькая, кажется, совсем застыла на месте, и он не в силах уловить даже малейшее ее перемещение.
Перенесите эту пытку под развесистые тропические деревья, в тишину бездонного одиночества — и вы поймете страдания надзирателя.
Луна прошла уже половину своего пути. Раненый лежал, не смыкая глаз. В глубокой тишине особенно оглушительным показался внезапный и резкий шум над головой, — рев, который почти невозможно описать, нечто похожее на паровозный гудок в момент, когда поезд на всей скорости входит в туннель, плюс к этому истошный визг дюжины свиней.
Этот неимоверный концерт начинается одновременно на высоких и низких нотах, напоминая некий дуэт: звук перекатывается, меняется, усиливается, слабеет, наконец прекращается, а затем все повторяется сначала.
— Дьявол!.. — пробормотал Бенуа в момент затишья. Эта сумасшедшая музыка его ничуть не удивила. — Только этого не хватало… Проклятые красные обезьяны! Каким ветром их сюда занесло?
Охранник не ошибся. Стая обезьян-ревунов затеяла свой обычный предрассветный концерт на верхушке дерева, под которым он лежал. Бенуа видел при лунном свете, как обезьяны собрались в кружок вокруг вожака, который один испускал все эти дикие завывания, один исторгал из своей глотки высокие и низкие ноты одновременно, и пение его разносилось далеко по округе…
Поорав в полное свое удовольствие, он делал паузу, и его слушатели, без сомнения очарованные, издавали в ответ хриплые крики радости.
Несколько слов об этих странных четвероруких. Гвианская обезьяна-ревун (по-латыни stentor seniculus), называемая также красной обезьяной, а на местном наречии алуате, достигает метра сорока сантиметров от морды до кончика хвоста. У нее огненно-рыжая масть, а лапки и хвост черные с рыжеватым отливом.
Изучение ее голосового аппарата позволяет понять удивительную способность издавать одновременно высокие и низкие звуки. Мне довелось препарировать старого самца, и я понял, что выдыхаемый воздух может проходить прямиком через горловую щель, образуя пронзительный, высокий звук. Так называемая иоидная кость (у человека — маленькая косточка в виде подковки, расположенная между основанием языка и гортанью) у обезьяны достаточно велика, примерно с яйцо индюшки, и образует полость, похожую на трубку органа note 63. Когда ревун поет, его глотка сильно раздувается. Воздух, проходя сквозь эту полость, многократно усиливает голос и производит низкий звук, вот почему красная обезьяна обретает не доступную другим живым существам способность петь дуэтом.
Поет, как правило, вожак стаи, а не его скромные подданные. Если один из них, охваченный восторгом, попытается вплести в концерт свою ноту, ведущий солист немедленно вразумит выскочку и заставит его умолкнуть.
Слушатели имеют право только восторгаться.
Бенуа, отнюдь не восхищенный воплями четвероруких, лежал и злился. Ревуны не собирались покидать занятое место. Стая ликовала. Вскоре обезьяны принялись цепляться хвостами за ветки; они болтались вниз головами, словно диковинные люстры, и в этом положении продолжали издавать хрипло-гортанные одобрительные выкрики, в то время как вожак, теперь тоже висевший вниз головой, завывал с такой силой, что у прочих лесных обитателей едва не лопались барабанные перепонки.
— Сейчас я вам заткну глотки! — не выдержал охранник и, взведя курок пистолета, выстрелил в обезьян. В мгновение ока стая улетучилась. Но едва лишь воцарилась тишина, как в отдалении раздался звук выстрела.
Надежда вспыхнула в сердце раненого.
— Меня ищут! Крепись, малыш!
Он перезарядил оружие, перемежая стонами отборную ругань, а затем выстрелил в воздух. Послышался ответный выстрел, уже более близкий.
— Ну, порядок! Через четверть часа мои бездельники подойдут. Еще немного, и я поднимусь на ноги. Берегись, Робен!
Предвидение надзирателя вполне оправдалось. Его товарищи, обнаружив, хотя и с большим опозданием, что попались на удочку, погнавшись за чучелом, двинулись по следам Бенуа. Вояки вооружились факелами, изготовленными из каучукового дерева note 64. Во главе процессии громко лаял верный Фаго, который при виде хозяина принялся прыгать и радостно повизгивать.
На скорую руку соорудили носилки и с большим трудом доставили домой раненого, который впал в горячечный бред.
Не прошло и полутора суток, как в колонии появился индеец Атука. Он рассказывал каждому встречному и поперечному о том, как обнаружил «белого тигра», и предлагал — за надлежащее вознаграждение — провести вооруженных людей по его следам.
Бенуа, конечно, прослышал об этом. Он пригласил индейца к своему ложу, пообещал ему все, чего тот хотел, выбрал для него двоих спутников и велел им выступить в путь немедленно, хорошенько вооружившись и запасшись продовольствием.
Отдавая такой приказ без ведома главного начальника, старший надзиратель рассчитывал отличиться, возвратив беглеца, и тем самым отвести от себя бурю, которая должна была разразиться над его головой после выздоровления.
Тюремщики, ведомые индейцем, для которого в лесу не было тайн, довольно скоро напали на след. Робен в своем отчаянном и запутанном движении оставлял немного видимых примет, но краснокожий держал след как хорошая ищейка, и узнавал по примятой траве, сорванному листу, потревоженной лиане, что «белый тигр» проходил здесь.
Спустя четыре дня они обнаружили в кустах отпечаток, оставшийся вроде бы от падения чьего-то тела, а на белом камне неподалеку темнело кровавое пятно.
Беглец, должно быть, здесь упал. Быть может, его настиг и растерзал какой-то хищник?..
Атука отрицательно покачал головой. Он бесшумно скрылся в кустах — ушел на разведку, отсутствовал примерно час и возвратился, прижимая палец к губам.