Цена империи. На начинающего Бог (СИ)

Потрясенный молодой человек вышел из этого кабинета свободным. Весьма редкое явление. Учитывая, что в ближайшее время снимут ограничения для евреев, то скорее всего, российская наука товарища академика Алексея Николаевича Баха[1] потеряет, а академика Абрама Липмановича Бака приобретёт.
Этот клиент на сегодня был самым простым. А вот теперь завели человека, с которым работать было намного сложнее. Это была уже третья беседа. Она должна была стать последней. Вакаревич Абрам Витольдович. Невысокий человечек тридцати трех лет, с крысиной мордочкой, щеточкой усиков под носом, последняя мода одесских гомосексуалистов. Тоже «материал», как говорил Государь. Но этот типчик — материал особенный. Один мелкий польский шляхтич, работающий на Варашавской железной дороге, в молодости совершил великую глупость: влюбился в красивую еврейку, женился на ней, поссорился со своими многочисленными бедными как крысы, но горластыми, как слоны родственники. Своего сына, которого упрямая мамаша назвала Абрашей, да и сделала при помощи нехитрой операции настоящим евреем, папаша не любил. Когда Сарра Вакаревич умерла, сыночку было шесть лет. Папаша о нем забыл. Кормили — и ладно. Предоставленный сам себе пан Вакаревич-младший развивался весьма однобоко — в криминальную сторону, и проявил в этом деле недюжинную изобретательность. Когда ему исполнилось четырнадцать лет, кагал внезапно решил помочь юноше, и он был отправлен учиться в Вильно на аптекаря. Городок юноше понравился. И он стал работать в довольно престижном заведении, набираясь опыта, сначала подай-принеси, потом смешай порошки, потом приготовь настойку. Вскоре пан Вакаревич открыл свою лавку по торговле всякой всячиной медицинского назначения. Назвать это убожество аптекой никто бы не рискнул. Да и расположена она была на окраине Вильно, в районе, известной своим неблагополучием и криминалитетом. И тут был свой резон. Абрам Витольдович стал оказывать услуги аптекаря и даже врача всяким скользким личностям. Набрался наглости и оперировал. Не всегда успешно, но никто из неудачно попавших на стол в его маленьком домике не возражал. В тюремной больничке ужель лучше будет? Подвела нашего «героя» страсть к экспериментам и смешиванию. Стали у него получаться очень интересные порошочки. Бесцветные, безвкусные, от одной из них человек умирал от сердечного приступа, от другой тихо и спокойно засыпал и не просыпался. И практика появилась. И спрос на сии зелья не заставил себя ждать. Кое-что брали веселые девицы, которые подсыпав снотворное клиенту оного раздевали до нитки. Но не повезло господину Вакаревичу с одной панночкой, настоящей аристократкой из того же Вильно. Умела она крутить мужиками, которые охотно тратили на дамочку приличные деньги. За счет своих содержателей жила панна Анна на широкую ногу. Но тут ее один кавалер внезапно умер, застраховав свою жизнь на весьма приличную сумму и наследником страховки указав панну Анну. Страховой компании это показалось весьма подозрительным. Полиция признала сию смерть несчастным случаем — сердце остановилось, врач не нашел ничего необычного в гибели немолодого уже человека. Но частный сыщик, нанятый этой компанией рыл землю носом. Он и раскопал аптеку пана Вакаревича. И даже втерся в доверие к аптекарю, купив состав для устранения конкурента. Тут обычная осторожность пана Абрама дала сбой. В итоге он признался в содеянном, а у панночки нашли при обыске остатки зелья, которое она держала, по-видимому, для другого из клиентов, которым, как разорившемуся Александру, уже нечего было дать. Собственная жадность и осторожность страховой компании привела мадам Анну на эшафот. И туда же должен был отправиться пан Абрам. Вот только на него имелись другие планы. За две предыдущие встречи Сергей Николаевич точно составил и предоставил императору психологический портрет объекта и то, как с ним работать. 
— Ну что, Абрам Витольдович, готовы встретиться с Господом? Ваше прошение о помиловании отклонено. 
— И вы тут для того, чтобы сообщить бедному еврею о его скорбной доле? — а ведь еще на что-то надеется, правильно понял, что целый полковник не будет ему сообщать столь приятную новость, мог бы и надзиратель сделать. Да еще перевод сюда, где содержат только особо опасных преступников… зачем? Легко прочитав мысли собеседника, Мезенцев продолжил:
 
— Не прибедняйтесь, Абрам Витольдович, это вы как еврей бедный. А как сын польского шляхтича сумели денежку скопить немалую. Могли бы решпектабельную аптеку открыть в центре Вильно, а все и сами в хибаре и аптека почти что в трущобах…
— Людям всюду лекарства нужны, всюду же людишки живут, жалко их, ваше благородие.
— Понял, жалостливый ты у нас. Травить людей не жалко, а так, вообще — в общем и целом жалко. Так? 
— Так…
— А тетрадку долговую тоже из жалости вел? Там до копеечки кто сколько должен и за что. Это тоже из жалости?
— Так это другое. Это деньги… 
— Понятно с тобой все, Абраша, пойду я, неинтересен ты мне. — И Мезенцев поднялся, взяв в руки папку со стола, подойдя к двери мимо совершенно поникшего, сгорбившегося на хлипкой табуретке аптекаря, взялся за ручку двери, после чело резко развернулся и спросил, почти шепотом:
— Жить хочешь?
— А кто ж не хочет, ваше высокоблагородие… — сквозь хлынувшие слезы пробормотал аптекарь-неудачник. 
Так была создана секретная «Лаборатория Майрановского». Почему Государь назвал это заведение именно таким образом, Сергей Николаевич не знал. Для секретности, таков был ответ. Кто такой Майрановский? Была такая еврейская семья — ничем выдающимся не выделялась. Впрочем, в ней работали только несколько человек, над каждым из которых висел смертельный приговор. Сложнее всего было с химиками-народовольцами. Не хотели они идти на службу царизма. Но к каждому подобрали ключик. Особенно запомнил Мезенцев, как он по плану Государя объяснил одному самому толковому, но и самому же упрямому типу, что яды, которые они будут разрабатывать, это еще и лекарства. Тот не поверил. Тогда на сцену вышел наш Абрамчик, рассказавший, что яд кураре используется в охоте, имея парализующий мышцы эффект. Особенно сильно парализуется дыхательная мускулатура. 
— Это открыли Клод Бернард и наш российский врач доктор Пеликан. А теперь прошу вас обратить внимание на стол. Предположим, что у этой собачки опухоль легкого. Или проникающее ранение и инородное тело в легком. 
А дальше сам Вакаревич дал крепко привязанной к операционной собачке эфирный наркоз, и та заснула. Затем ввел в заушную вену какое-то вещество, через несколько секунд дыхание остановилось. Потом он стремительно вскрыл ей грудную клетку (шерсть на месте разреза сбрили заранее) и перед ошарашенными зрителями предстало бьющееся сердце и парализованные легкие животного. Так же быстро и ловко Абрам Витольдович перекрыл один из бронхов, пережал сосуды, его снабжающие и дал сигнал помощнику — тот ввел в рот животного интубационную трубку и начал накачивать очень медленно воздух при помощи своеобразного мешка. Менее чем за четверть часа операция была закончена. Легкое удалено, рана зашита. А собачка стала подавать признаки жизни.
После такой демонстрации последние сомнения некоторых фигурантов, проходивших по делу народовольцев исчезли, а Государь объявил мне, что сегодня создана первая «шарашка». Историческое событие! Немного меня смутило такое слово, вообще, мне показалось, что Михаил Николаевич иногда любил издеваться над языком, странно перекручивая слова. И это не было тюремное арго, скорее, он брал иностранное слово и искажал его, встраивая в русскую речь. Но получалось сие достаточно ловко и метко. Порой — лучше и не скажешь. 
А вскоре была создана еще одна шарашка. Во главе с неким Кибальчичем. Вот это был истинно твердый орешек. И попали сюда практически все «нитроглицеринщики» — труженики динамитных и нитроглицериновых лабораторий, кои были у господ народовольцев в достаточном количестве. Работали в них и барышни, которые были намного более аккуратными, нежели мужчины, а оттого им было сподручнее изготавливать эти весьма капризные и опасные средства. Ну а теперь они всем скопом стали работать над изготовлением и проверкой технологий новых взрывчатых веществ. Над всеми ними висели смертные приговоры. По приказу Государя излишним либерализмом военно-полевые суды не страдали. Из пятнадцати фигурантов дела о теракте в Зимнем дворце петлю получили все без исключения. И обставлено сие действо было весьма хитро: судили-то их не за убийство императора и членов его семьи, а за гибель невинных жертв покушения: солдат, обслуги дворца, и зал был набит родственниками жертв и всего лишь несколькими журналистами. Так что ни одного слова одобрения или поддержки в свой адрес сии изверги не услышали. Только проклятия! И сие было широко освещено в печати. Осудив их на смертную казнь за убийства простых подданных суд потом им «автоматом» присовокупил оную же и за государя, и его семью. И за гибель высших государственных сановников тоже. Так что каждому по три приговора. И в газетах были напечатаны портреты и описания каждого погибшего во дворце, причем сначала — простых людей, солдат, и только потом — чиновников и Романовых.