С Красным Крестом

— Нэт!.. Нэт!.. Нэт!..
— Убирайся ты со своим нэтом!..
— А я не хочу!..
— Да пойми же ты… не то мне будет здесь капут!..
Говоря это, она провела рукой как ножом по горлу.
Мальчик покачал головой в виде отрицания и воскликнул своим китайским голосом с режущими ухо ударениями:
— Нэт!.. Нэт!.. Фаликетте не будет капут!..
— А я говорю, что да… Эти ужасные тогакутосы наверное меня убьют. Понимаешь? Они ненавидят меня… нас всех… И как это отец Шарпантье, такой любитель плохих каламбуров, не догадался сказать, что наше положение «хуже худого».
Этот поток слов немного успокоил горесть Ли, а смех, сопровождавший ее шутку, окончательно его утешил.
Фрикетта обняла его и, сильно взволнованная, поцеловала.
— Голубчик, — сказала она со слезами на глазах, — не старайся меня удерживать. Видишь ли, мне необходимо уехать отсюда… Но мне очень жаль расставаться с тобой, ведь я тебя люблю от всего сердца… Мы, женщины, способны всем своим существом привязываться к тем, кто страдает, а ты был так несчастлив!.. В нашей нежности соединяется любовь старшей сестры к брату и матери к сыну… Я знаю, что и ты меня любишь, ты, у которого нет ни матери, ни сестры… Ты останешься самым лучшим, самым дорогим воспоминанием моего первого приключения. Прощай, голубчик!..
Мальчик, конечно, ничего не понял из всех этих слов, произнесенных вполголоса и очень быстро, с волнением, которое молодая девушка не старалась подавить. Но ласковый голос Фрикетты, ее поцелуи, объятия его немного успокоили. Он поцеловал ее в последний раз и вернулся к своим телохранителям, в то время как его подруга уходила, вытирая слезы.
Фрикетта вернулась к себе и быстро принялась за приготовления к отъезду, твердо решив уехать по-английски, избегнув новых сцен при прощаньи.
В три часа явился миссионер в сопровождении десяти, носильщиков, с двумя паланкинами, и пятнадцати солдат из числа самых надежных.
— Ну, пора в путь, дитя мое, — сказал он поспешно.
— Я готова, — отвечала Фрикетта, — и благодарю вас от всего сердца за…
— Не будем говорить об этом, — прервал ее старик, — счастлив, что могу оказать вам услугу.
— У вас два паланкина? — спросила Фрикетта.
— Я вас провожу до Чемульпо.
— Как вы добры!
— Не говорите так, прошу вас!.. Садитесь скорее, скорее… времени терять нельзя.
Оба уселись; носильщики подхватили паланкины, и маленький отряд направился беглым шагом к Южным воротам.
Фрикетта никогда не боялась явной опасности, но справедливо опасалась подпольных козней, смерти, угрожающей из-за угла. Поэтому понятно, что она облегченно вздохнула, когда паланкины приблизились к воротам.
— Слава Богу, я спасена, — воскликнула она радостно, думая, что теперь никто больше не может помешать ей.
Бедная Фрикетта! Далеко от чаши до уст, от ворот до дороги!
Кортеж остановился. Скороход, шедший впереди, объявил, что ворота заперты по приказанию короля, и дежурный офицер ни за что не соглашается отворить их.
Миссионер вышел из своего паланкина и вступил в разговоры; Фрикетта в отчаянии присоединилась к его просьбам. Она уговаривала, умоляла, угрожала, но все бесполезно. У офицера был на все один ответ:
— Я рискую жизнью, если отопру ворота. Не захотите же вы, чтобы мне отрубили голову.
Король, в своем безумном ужасе, вообразил, что обезопасит себя, если запрется в городе, как частный житель запирается у себя в доме, закрывая двери и окна.
Несчастный, полумертвый от страха, он думал лишь о внешних врагах и совершенно забывал, что среди двухсоттысячного населения Сеула, вероятно, находятся главные вожаки заговора и их наиболее отважные сообщники.
Беглецы грустно вернулись в город — миссионер в свой маленький домик, выстроенный в форме пагоды, а Фрикетта во дворец, где ее встретили слуги.
Между тем наступила ночь. Фрикетта, которой тогакутосы внушали безотчетный страх, последовала примеру короля и заперлась у себя на ключ.
«В конце концов страшная ночь скоро пройдет… до завтра недолго, и тогда мне удастся выпросить у Ли-Хуна пропуск».
На заре следующего утра весь город был в смятении. Люди бегали взад и вперед с озабоченными лицами, громко перекликаясь. Всюду собирались кучки народа, толковали и снова расходились.
Зловещие слухи распространялись с обычной быстротой плохих вестей. Говорили, что король убит.
Миссионер, узнав о ходивших слухах, немедленно отправился во дворец.
Дворец был окружен непроницаемой толпой, и миссионер напрасно пытался проникнуть в роскошное жилище, куда всегда имел доступ.
Его не пустили.
Обеспокоенный, он направился к Фрикетте и застал весь дом в волнении. Он спросил, где молодая девушка, и с испугом узнал, что она исчезла.
— Бедная! — твердил он. — Она исчезла!.. Я знаю ее врагов… Неужели она приехала сюда для того, чтобы подвергнуться ужасным пыткам, которыми они терзают свои жертвы!.. Боже, пощади ее! Дай мне силы спасти ее, если еще не поздно…
 
ГЛАВА X
В тюрьме. — Сторож. — Смертный приговор, произнесенный на ломаном латинском языке. — Яд, веревка или кинжал. — Гипнотизм. — Переодевание. — Побег. — В тронном зале. — Зонт короля. — В Чемульпо.
Несмотря на все двери, задвижки, запоры и ставни, Фрикетта все-таки не была спокойна. Прислуга, хотя ее и было очень много, не внушала ей особенного доверия.
Из всех людей, жители Востока наименее ценят благодеяния. Можно даже сказать, что в большинстве случаев тот, которому желтый человек чем-нибудь обязан, может быть почти уверен встретить в ответ одну неблагодарность.
Итак, молодая девушка совершенно не ожидала найти поддержку между своими случайными слугами, которые с трудом понимали ее, служили ей как нельзя хуже и, может быть, в глубине души ненавидели ее, как пришелицу с Запада.
Однако она с прекрасным аппетитом девятнадцатилетней барышни съела обед, состряпанный ее туземным поваром, полагая, что ей нужно приобрести или, по крайней мере, сохранить свои силы для неизвестного будущего.
Очень нервная по природе, она должна была рассчитывать на бессонную ночь после всего того, что ее так встревожило.
Каково же было ее удивление, когда сразу после обеда она почувствовала, что ее охватывает какая-то странная, непреодолимая сонливость.
Мне, должно быть, дали чего-нибудь усыпительного, подумала она, оглядывая большую комнату, из которой устроила себе спальню, и тут же упала совсем одетая на кучу циновок, завернулась машинально в шелковое одеяло и почти сейчас же уснула.
Через некоторое время, продолжительность которого невозможно было определить, она проснулась. Голова была тяжелой, во рту горело, и тело все было как будто налито свинцом. В этом состоянии молодая девушка не узнала знакомых предметов, украшавших ее комнату.
Горящая лампа освещала мрачные стены, лишенные тех ярких обоев, которые так любят жители Востока.
Фрикетта подумала: «Я в бреду! Ужасные сцены подействовали на мой рассудок!»
Она стала двигаться, потягиваться и даже ущипнула себя, чтобы убедиться, что она не спит, потом вдруг вскрикнула от удивления и ужаса.
Около нее был кто-то, тут, совсем близко.
То был мужчина в странном и живописном костюме королевского воина: в железной каске в виде повязки, над которой поднималась красная конская грива, кольчуге, облегавшей стан, руки и шею, наколенниках, тоже из железа, заканчивающихся высокими гамашами.
Этот человек, вооруженный саблей, кинжалом и копьем, холодно смотрел на нее своими маленькими черными, косо расположенными глазками, сверкавшими зловещим блеском.
Фрикетта была в плену.
Она мгновенно поняла ужасную истину, и холодный пот выступил на ее теле.
Ее похитили из ее комнаты во время этого искусственно вызванного сна; ее отнесли в это подземелье, запертое со всех сторон, и теперь она была одна, без защиты, во власти врага, беспощадную жестокость которого она слишком хорошо знала.