Живи и ошибайся 2
Собственно, мы и не спешили, понимая, что сразу ажиотаж не получится по той причине, что столицу не удивить картинами пусть и такого размера.
Мы с Куроедовым занялись патентами, Лёшка готовил «общественное мнение» через газеты и «критиков», Тыранов помчался к каким-то своим старым знакомым. В результате пришлось нанять нескольких студентов для того, чтобы они постоянно дежурили в зале. Ну и сторожам заплатили, конечно.
Помимо этих дел, я решил наведаться к Пете. Супруге он писал несколько раз и адрес у меня имелся. Петя в столице оброс какими-то связями, вдруг и через него получится привлечь зрителей?
В доходном доме, где обосновался Петя, нужную квартиру удалось отыскать не сразу. Честно говоря, я решил, что консьерж меня не понял, и даже спустился вниз уточнить. Но по заверениям служивого в доме не пять, а шесть этажей. Просто я в темноте не разглядел дверку, а за ней лесенку, ведущую на последний мансардовый этаж. Пришлось снова топать наверх.
Больше всего я удивился, что в таком скворечнике Петя не только жил, но еще и прислугу имел. Слуга мне и открыл дверь, предварительно выспросив, кто я и откуда.
— А то ходют тут, деньги просят, — абстрактно объяснил пожилой мужчина предпринятые меры предосторожности. — Барин почивать изволят.
— Буди, — потребовал я. — Скажи, что родственник из поместья приехал.
— Дык как же…
— Или уйду. Супруга моя братцу велела немного денег передать, — добавил я, хотя общаться с Петей уже расхотелось.
— Сейчас, сейчас, — засуетился мужчина и, оставив меня в полутёмном помещении, являющимся одновременно прихожей и местом обитания слуги.
За стеной послышался недовольный возглас, затем что-то грохнуло, а после дверь распахнулась и в коридор вылетел сапог. Вслед за этим предметом гардероба материализовался слуга, потирающий лоб. Жестом он показал, что ежели господин изволит, то может сам дальше с родственником общаться.
Петя с постели поднялся, но, как говорится, ещё не проснулся. Долго наводил резкость, пытаясь с бодуна понять кто пришёл. Наконец в глазах что-то там промелькнуло. Похоже, процедуру опознания я прошёл. Только о чём беседовать с этим телом? Оставил ему десять рублей (раз уж сказал слуге), остальное дам за работу, если Петя пригласит на показ кого-то из своих знакомых. Адрес и схему добавил к деньгам и удалился.
Студенты Санкт-Петербургского Императорского университета нашу выставку посетили в первые два дня и как-то не особо оценили картину. Я так и не понял причины. Лёшка предположил, что эти гуманитарии не заинтересовались изобретениями в области химии. В самом деле будущим юристам и историкам совершенно наплевать на пигменты и революционную упаковку красок, а в живописи они не очень сильны.
— Раскрутим, не переживай, — подбадривал Алексей. — Университетское руководство заверило, что до Пасхи зал им не особо нужен. Здесь всего-то учится триста восемьдесят два студента.
— Охренеть, — не сдержался я, подразумевая уровень образования в России. — Это на всю страну?
— Не хотят учиться, — поддержал моё мнения друг. — Прикинь, они даже ни за что не платят. Многие ходят на лекции в качестве вольнослушателей.
— Кстати, ректор приходил, — припомнил я.
— И как он? — заинтересовался Лёшка.
— Господин Шульгин соизволил поговорить со мной об исторической ценности полотна. Долго выспрашивал, какой именно период мы отображаем. Мол, он не припомнит таких боёв.
— Это ж пираты! — возмутился Алексей. — Когда хотят, тогда и воюют.
— Вот-вот, я примерно так и ответил, чем не впечатлил профессора по историко-филологическому направлению.
В общем, ни студенты, ни профессора университета нашими «Флибустьерами» не впечатлились. Мы терпеливо ждали наплыва зрителей, продолжая заниматься другими делами.
А в среду Лёшка с обеда убежал Пушкина спасать. Куроедов с секретарём в это время донимали чиновников, дополняя документы по патентам, а мне ничего не оставалось, как тосковать в зале Петра Великого, развлекая редких посетителей историей создания полотна. Мой голос эхом отдавался под сводами зала, усугубляя и без того не самое хорошее впечатление от выставки.
Примерно к трём часам дня наметилось некоторое оживление. Снова заявился ректор со свитой, а с ним еще один пожилой господин. Явно не из простых.
— Извольте, Фёдор Петрович, оценить. Помещики из глубинки привезли своё творчество, — представил меня и полотно Шульгин.
Упомянутый господин вид имел типичный для петербуржцев. То есть бледный и болезненный. Даже в помещении он продолжал зябко кутаться в верхнюю одежду. И это притом, что для посетителей мы специально организовали в холле гардероб. Коридоры здесь широченные и несколько строек совсем не перегораживали проход. В зале топилась печь-голландка (оплату за неё брали отдельно) и было вполне комфортно.
— Титов Георгий Павлович, помещик, — решил я представиться.
— Автор? — изогнул вопросительно бровь гость.
— Автор, к сожалению, ненадолго отошёл, — ответил я, — но готов ответить на все вопросы и прежде всего по использованию новых пигментов. Мы сейчас оформляем патенты на изобретения.
Я продолжал вещать отрепетированную речь, а господин разглядывать картину. Он то отходил подальше, то приближался, пытаясь сковырнуть ногтем слой краски, где она лежала особенно густо.
Пока его внимание было привлечено к полотну, один из сопровождающих ректора подошёл ко мне и тихо назвал имя зрителя:
— Граф Толстой.
Теперь уже мои брови поползли вверх. Но почти сразу я вспомнил, что это не Лев Николаевич, а Фёдор Петрович Толстой. К сожалению, больше ничего узнать об этом господине не удалось.
— Не Брюллов, — вскоре вынес вердикт граф и удалился, а за ним следом все остальные посетители.
Дался им этот Брюллов! Каждый человек, более-менее имеющий отношение к творчеству, обязательно упоминает Брюллова. Ещё и оды сочиняют: «И стал «Последний день Помпеи» для русской кисти первый день!»
Для этого времени несомненно выдающееся полотно, но мы-то привезли не менее достойную вещь. Алексей рассказывал, что если сравнить Брюллова и Эжена Делакруа, который тоже выставлялся в Парижском салоне, то станет заметно отставание русского художника. Именно эмоциональной составляющей не хватало в картинах Брюллова. Слишком статичные позы, слишком выверенные эмоции и каноны.
Полотно Тыранова выделялось экспрессией. Надеюсь, парень под гнётом критики не разочаруется в собственной картине. Сам он как раз отправился в Академию художеств, где и выставлялась «Помпея» Брюллова.
Больше зрителей я в этот день не дождался и в 16.00 позвал сторожа, чтобы закрыть зал. Дядька попутно меня просветил, что граф Толстой, оказывается, друг нашего ректора. И хотя он «по художественной части», но вообще-то скульптор, а ещё в прошлом году сочинил балет. Раньше его покойная супруга вдохновляла. Редкой красоты и изящности была дама, а после её смерти (год назад) танцовщицы неплохо «утешали» графа.