Подари мне все рассветы

— Он поцеловал меня, — призналась она.
— Поцеловал? И все? Говори! — Граф не слишком нежно схватил дочь за руку.
— Да, — сказала она, чувствуя себя виноватой из-за того, что приходится лгать, — все. — Разве она могла сказать отцу, что Роберт прикасался к ней там, где никто не прикасался к ней с тех пор, как она начала превращаться в женщину?
Он грубо встряхнул ее.
— Дурочка! Видимо, Мадж надо уволить. Я найду кого-нибудь другого, кто будет следить за твоей нравственностью, если ты сама не можешь. Ты хоть понимаешь, как он, наверное, потешался над тобой, девочка? Как, должно быть, смеялся со слугами, хвастая победой над тобой?
Она покачала головой.
— Ты ошибаешься, папа. Он любит меня. Он не такой.
— Ты, наверное, тоже любишь его и сказала ему об этом?
— Да, — заявила она, гордо вздернув подбородок. — И я пообещала выйти за него замуж, когда мне исполнится восемнадцать лет.
Отец рассмеялся неприятным смехом.
— Только через мой труп, Жанна. Пока я жив, ты не выйдешь замуж ни за чьего ублюдка. И, будем надеяться, вообще ни за какого англичанина. Если хочешь знать правду, то я узнал обо всех твоих прогулках за последние несколько дней от младшего конюха, которому твой сукин сын хвастал победой над тобой и делился планами полного твоего совращения до нашего отъезда.
— Не может быть. Неправда. Ты все выдумал, папа. Роберт не мог.
— Значит, ты считаешь меня лжецом? — холодно произнес он. — Он сказал, что обесчестит тебя, а потом посмеется в лицо французской сучке, которая считает себя лучше, чем он. Вот его слова, Жанна, сказанные младшему конюху в присутствии всех других слуг. Он так и сказал: «французская сучка».
— Нет. — Она покачала головой.
— Кто из вас первым упомянул о женитьбе? — спросил он.
— Я, — ответила она. — Я хотела, чтобы он знал, что я готова выйти за него замуж, несмотря ни на что.
— И он согласился?
— Да. В конце концов.
— Ах вот оно что? В конце концов? А о том, что любит тебя, он сказал первым?
— Нет. Но сразу же после того, как я сказала, что люблю его.
— Жанна, — сурово произнес отец. — Ты наивный ребенок. Любовь и женитьба не входят в его планы. Им движет только желание отомстить более респектабельным, чем он, людям. Ты для него «французская сучка». Ты думаешь, что я когда-нибудь забуду или прощу ему такие слова? Я избил бы его до полусмерти, если бы не был гостем в доме его отца. Но я обязательно поговорю с маркизом. Респектабельным людям небезопасно находиться рядом с таким парнем.
— Нет, папа. Прошу тебя, не говори ничего. Я не хочу, чтобы у него были неприятности.
— Ты останешься в своей комнате. Я скажу, что ты нездорова. Ни при каких обстоятельствах не выходи отсюда без моего разрешения. Ты поняла меня?
— Да, папа.
Она не поверила ничему из того, что он сказал. Он выдумал все, чтобы восстановить ее против Роберта, которого он, естественно, считал неподходящей для нее партией. Роберт любит ее. Он хотел бы жениться на ней, несмотря на то, что оба они знали о невозможности такого шага. Она не верит отцу.
Но, оставшись в тиши своей комнаты, она вспомнила, что он сказал о своей любви к ней только после ее слов, когда она упросила его сказать их тоже, и что он пытался избежать говорить о женитьбе на ней. Она вспомнила также, что его поцелуи становились с каждым днем все более продолжительными и страстными и что сегодня он прикоснулся к ее груди.
Насколько далеко он собирался зайти за три дня, если он вообще планировал свои действия? Или его слова и действия были спонтанными, как она и думала до сих пор? И тут ей вспомнилось, как он говорил, что им следует не предаваться несбыточным мечтам, наслаждаться оставшимися днями. Наслаждаться? Каким образом?
Ей вспомнились слова, которые он якобы сказал о ней в разговоре с младшим конюхом: «французская сучка». Не может быть! Но как мог папа выдумать такие слова? Или их выдумал младший конюх?
Сомнения терзали ее в течение бесконечно тянувшегося вечера и бессонной ночи. Ей не хватало жизненного опыта, чтобы разобраться в произошедшем. Она напомнила себе, что ей всего пятнадцать лет. Она ничего не знала о мужчинах, кроме того, что слышала от школьных учительниц, всегда подчеркивавших их коварство и постоянную готовность покуситься на невинность молодой леди. Папа же в отличие от них, до того как им пришлось бежать
в Англию от якобинского террора, долгие годы находился на дипломатической службе и побывал в нескольких странах. Папа обладал гораздо большим жизненным опытом, чем она. И он ее любит, и у нее нет причин сомневаться в нем.
Ее одурачили, потому что ей было всего пятнадцать лет и хотелось поскорее стать женщиной, хотелось, чтобы ее любили и восхищались ею.
Роберту исполнилось семнадцать лет, он был почти мужчиной. Как, должно быть, он смеялся над ней! Как, наверное, радовался возможности воспользоваться тем, что она так щедро предлагала! Как он, наверное, мечтал о тех последних днях перед отъездом, когда отчаяние от неизбежного расставания заставит ее допустить еще более серьезные вольности! О да, он мог бы действительно насладиться оставшимися днями. Она возненавидела его.
Пусть ей всего пятнадцать лет, но за последние несколько часов она очень сильно повзрослела. Она никогда больше не влюбится. И никогда ни одному мужчине не позволит больше получить власть над собой. Она сама научится властвовать над ними. И одурачить себя она больше никому не позволит. Пусть выставляют себя болванами мужчины, а уж она тогда сумеет посмеяться над ними.
Роберт любил раннее утро. Если не было проливного дождя, он уезжал верхом за несколько миль, наслаждаясь свободой и одиночеством. Ему не нравилось находиться в доме, где можно было лицом к лицу столкнуться с женой отца. Теперь, когда они с отцом больше не встречались в привычной обстановке коттеджа его матери, расположенного за пределами территории Хэддингтона, он чувствовал себя неловко даже в обществе своего отца. И отец, казалось, уже не был тем веселым и добрым папой, который привозил ему подарки, играл с ним и иногда беседовал, держа маму у себя на коленях.
На следующее утро, после того как Роберт целовал Жанну у озера и пообещал увезти на белом коне в день восемнадцатилетия, он возвращался с верховой прогулки. Он улыбнулся, вспомнив их разговор, но улыбка получилась несколько печальной. Оставалось всего три дня, и он ее больше не увидит. Он будет любить ее всю жизнь, но, как только она уедет из Хэддингтона, они больше не увидятся. Она говорила, что ее отец собирается при первой возможности вернуться во Францию. Но даже если бы они остались в Англии, у них не было бы будущего. Совсем.
При мысли о своем положении незаконнорожденного сына у него защемило сердце. Но он становился мужчиной и уже понимал, что правде надо смотреть в глаза и принять ее, какой бы она ни была. Нет никакого смысла роптать на судьбу.
Приближаясь к конюшне, он заметил экипаж, стоявший возле главного входа. Экипаж принадлежал графу де Левиссу. Он соскочил с коня и подозвал проходившего мимо грума.
— Граф куда-нибудь уезжает? — спросил он.
— Они уезжают совсем, — ответил грум. — Их кучер страшно недоволен, мастер Роберт. Очень уж ему нравится здешняя деревенская таверна. Но вчера вечером приказали собираться.
Уезжают! С упавшим сердцем Роберт рассеянно передал поводья груму, хотя обычно сам ухаживал за своим конем, и направился в сторону террасы.
Перед домом его отец и маркиза прощались с графом и Жанной. Он остановился за углом дома. Жанна, одетая в темно-зеленый дорожный костюм и шляпку, выглядела хрупкой и очень юной в обществе троих взрослых людей. И очень красивой. Он теперь знал, что волосы у нее скорее темно-русые, чем черные, а темные глаза не карие, а серые. Он знал о ней гораздо больше, чем в ночь бала.
— Жанна!
Хотя она стояла довольно далеко, она увидела его, когда повернулась к открытой дверце экипажа. Помедлив мгновение, она поспешила к нему. Ее отец поднял было руку, чтобы удержать ее, но раздумал и лишь смотрел, что будет дальше-.