Курсант: Назад в СССР 4 (СИ)

— Давайте сначала второй, — видно, решил меня сразу сбить с толку.
Второй так второй. Ответ я на него выдумал, сейчас посмотрим, насколько получилось близко к оригиналу.
Я рассказал, как звучит статья, ответственность, предусмотренную за деяние, после приплел туда выдуманную мной же судебную практику (у каждой уважающей себя статьи она есть). Рассказ вышел ничего себе так. Очень правдоподобно.
Зверьков хмурится, потому что держусь я спокойно, отвечаю уверенно. В середине моего ответа он встаёт, и как ни в чем не бывало молча выходит из аудитории, и через минуту возвращается с кружкой чая.
— Продолжайте, — говорит он мне, будто бы и не выходил.
— По второму вопросу у меня все, — сказал я.
— Давайте первый тогда.
До второго не докопался. Странно. Но не стоит расслабляться. Тактика, наверно, у него такая.
Первый знаю, как отче наш, но победу праздновать рано. Мелкий пакостник явно что-то задумал, чего я не могу разгадать.
Начинаю рассказывать. Зверьков вдруг неожиданно достает из портфеля засохший пряник, разламывает его на две части и одну начинает макать в чай. Потом, мерзко причмокивая, начинает его рассасывать. На меня это никак не действует, тогда он решил ударить по моей брезгливости (прознал же, гад).
Выплюнул кусок пряника обратно в чай. Потом выудил его ложечкой и снова зажевал.
Меня передернуло, но я стойко продолжал. Зверьков стал меня перебивать и спрашивать абсолютно левые темы, никак не соотносящиеся с моими вопросами. Я уже и про объект, и про субъект преступления ему рассказал, и про форму вины, и даже дошел до специальной части УК. А он все спрашивает, гад, и спрашивает.
Я постепенно раскрываю уже весь курс уголовного права. Мельком вижу, как остальные курсанты спешно записывают за мной. Как только кто услышит ту тему, что как раз у него в билете, строчат, аж ручки дымятся.
Увидев, что информация моя не уходит впустую, а ложится в праведное дело борьбы с экзаменатором, я начинал излагать мысли помедленнее. Пусть товарищи подробненько все запишут. Хоть этим Зверькову отомщу. Жаль, что преподам морды бить нельзя. Так уже ходил бы он с фингалом еще час назад. Когда я только сел отвечать.
Времени прошло много, но я кремень. Зверьков понял, что тактика “пряника” со мной не работает, и снова начал меня перебивать. Вставлять какие-то дурацкие “заклепки” и уточняющие вопросы, которые были совсем не уточняющими, а скорее доскрёбами.
Я уже треть учебника пересказал. Мне несложно. Готовился же. А Зверьков психует, ножкой дергает, пальцами по столу барабанит, всячески сбить меня пытается.
Тут в аудиторию заходит методист.
— Вениамин Карпович, — обратился он к преподавателю. — Извините, что прерываю, тут нужны ваши подписи. Срочно.
— Да, конечно, — Зверьков демонстративно берет ведомости, ставит в них закорючки, а мне кивает:
— Вы продолжайте, продолжайте.
А сам начинает перебрасываться дежурными фразами с методистом. Вот, сука! Тогда я прибавляю громкости.
Препод продолжает шумно перелистывать ведомости, тыкает в строки пальцем, что-то спрашивает методиста. Из-за собственного голоса я не слышу.
Методисту уже становится неудобно передо мной.
— Может, я попозже зайду? — спрашивает он Зверькова. — Или потом сами зайдете в методкабинет.
— Нет, что вы?! — восклицает Зверек еще громче меня и машет перед моим лицом кривыми ручками. — Я сейчас все подпишу. Подождите минуту.
Был бы я студенткой-отличницей, на меня это могло бы подействовать. Но на меня и не такими руками махали. Продолжаю рассказывать, добавив в голос издевательской монотонности. Смотрю, курсанты уже приноровились ко мне и записывают не спеша.
А вот методист уже несколько раз порывался уйти. Но Зверек в папку с ведомостями вцепился крепко. Как кот в мышь. Методист вежливо пытался ее отнять и смыться, но проиграл схватку за бумаги. Зверьков чуть ли не распластался на них, и делал вид, что внимательно их изучает, периодически хмыкая и восклицая:
— Интересно! Ой, простите! Я не там подпись поставил. А где нужно было? Здесь? Или здесь?
 
— Ничего страшного, Вениамин Карпович, — уже раздраженно, но чтобы не мешать мне, вполголоса отвечает методист. — Я все поправлю. Вы вот здесь просто распишитесь, и я пойду уже.
Думаю, по хрипотце в моем голосе он догадывается, что этот экзамен уже стал для меня бесконечным Сизифовым восхождением.
— Здесь? — Зверьков же в ответ медленно проводит пальцем по графам, будто бы сверяя нужные строки, но подписывать не торопится. Берет опять кружку с чаем и начинает шумно прихлебывать.
В это время методист, улучив момент, подхватывает бумажки и спешно выходит из кабинета, бросая на ходу:
— Не забудьте зайти сегодня в методкабинет, вы не везде еще расписались.
В его голосе уже нет учтивости, а сквозит еле сдерживаемое раздражение.
Я закончил отвечать. Держусь эффектно, откинувшись на спинку стула. Нога на ногу. Лицо невозмутимое, будто я балет по телеку смотрю, а не экзамен полтора часа кряду отвечаю.
Зверькова передернуло, но он быстро взял себя в руки. Попробовал еще погонять меня по предмету. Задал еще дурацкий вопрос.
— Это же я уже рассказывал, — ответил я, состряпав недоуменный вид. — Еще раз повторить?
— Нет, не надо, — поморщился тот и сказал. — Назовите основные принципы уголовного судопроизводства.
— И это я вам рассказывал, — в этот раз я соврал, нащупал слабое место Зверька. Он теперь не знает, что пропустил в моих ответах, пока пытался сбить меня.
Тогда препод выудил из своего арсенала каверзный вопрос, стоящий на стыке уголовного права и других наук, чуть ли не хиромантии. Явно не по программе.
Я замолчал. У Зверькова торжествующе блеснули глазки. Невдомек ему, что паузу я специально сделал. Типа раздумывал. Но это для него вопрос кажется каверзным. А я все-таки историк по образованию. И рассуждать о “высших материях” и молекулах бытия обучен. Правда, с первого моего студенчества много воды утекло, но я ещё и любил на историко-публицистические темы передачки разные смотреть по телевизору. Подкованность в этом вопросе у меня немного осталась. Выложил я ему свое видение на “правду жизни”.
Тут препод совсем задергался. Свою нижнюю губу чуть не отжевал. На стуле заерзал. Схватился за кружку с чаем, а она уже пуста оказалась. Вытащил оттуда ложечку, облизнул. Снова засунул ее в кружку. Снова вытащил и облизнул, зубами по ней клацнув.
Тем временем я закончил отвечать и резко сменил монотонное повествование на возглас:
— У меня все, Вениамин Карпович!
Тот аж подпрыгнул на стуле. Глазенками завращал, наконец, взял зачетку и смотрит на меня крысиным взглядом:
— Даже не знаю, что вам поставить…
Вот, гаденыш! Еще и с оценкой меня мурыжит. Ясен пень, что выше тройки не нарисует. Но меня и “международная” устроит. В отличники не стремлюсь. Для меня главное не процесс, а диплом. А красный он будет или фиолетово-зеленый, мне параллельно. Диплом мне нужен будет (если все пойдет как планирую) только лишь раз в жизни, для кадров, когда обратно в УВД вернусь.
А Зверьков сидит, затылок почесывает. Платочек достал даже и сморкнулся пару раз. В думках весь. Потом снова берет мою зачетку и громко объявляет, собираясь вписать оценку:
— Удовлетворительно!
И тут происходит невероятное. Курсанты, даже те, кто не шибко в учебе преуспел и рисковал не сдать предмет, сначала глухо зароптали. Потом, подхватывая друг за другом, возмущенно воскликнули:
— Вы издеваетесь?! Да Петров знает больше вас! Почему тройка! Два часа отвечал! Все ответил!
Чтобы возмущения не переросли в бунт, Зверьков ретировался. Что-то начертил в зачетке и швырнул ее мне. Я не спеша взял и, раскрыв, посмотрел на графу с оценками. Там коряво дрожащей рукой было выведено слово: “Отлично”.
Вышел я из кабинета победителем. Следующие курсанты выскакивали быстро. На меня все силы упырь потратил и больше никого не мурыжил. Сдали все кроме одного куранта, что на экзамен не явился.