Мост

— Спасибо. — Она снимает лист с этюдника и скатывает в трубку. — Можете делать с этим все, что угодно, — говорит она. — Хоть бумажный самолетик.
— Ну что вы! — Я принимаю подарок. Такое чувство, будто мне вручили диплом. — Я его в рамку и на стенку. И он уже гораздо больше мне нравится, ведь я теперь знаю, что это вы специально для меня.
Отъезд Эбберлайн Эррол опять выглядит эффектно. На этот раз она остановила дрезину инженера-путейца — изящную, с красивыми стеклами и панелями, битком набитую сложными, но устаревшими инструментами. Внутри — сплошь медный блеск, позвякиванье противовесов, шуршание бумажных рулонов и стрекот самописцев. С шипением и громыханием дрезина тормозит, дверь складывается гармошкой, и молодой охранник отдает честь мисс Эррол, которой угодно позавтракать с отцом. Я стою и держу этюдник, мне велено снова спрятать его под навесом. Ее сумку распирают свернутые в рулон наброски — она рисует на заказ. Отдав мне картинку с джунглями, она занялась тем, ради чего, собственно, и приехала. Правда, за работой она не прекращала разговаривать со мной. Уже поставив ногу на верхнюю ступеньку подножки, она протягивает мне руку:
— Спасибо за помощь, мистер Орр.
— Спасибо за рисунок, — пожимаю я ее кисть. Впервые между подолом юбки и сапожком мелькает чулок — тонкая черная сеточка.
Я сосредоточиваюсь на глазах Эбберлайн Эррол. В них — веселые блестки.
— Надеюсь, мы еще увидимся.
Гляжу на изящные припухлости под серо-зелеными глазами. И тут сеточка! Неужели я попался в эти прекрасные тенета? Голова кружится от нелепой эйфории. Мисс Эррол сильнее жмет мою руку:
— Что ж, мистер Орр, если я наберусь храбрости, то, может, и не откажусь, если вы пригласите меня на ужин.
— Это будет… в высшей степени приятно. Надеюсь, вы отыщете в себе неисчерпаемые запасы храбрости, и в самое ближайшее время. — Я отвешиваю легкий поклон и в награду получаю еще один шанс мельком увидеть пьяняще-чарующую ножку.
— Коли так, до свидания, мистер Орр. Не пропадайте.
— Не пропаду. До свидания.
Дверь закрывается, дрезина лязгает и шипит. Ее прощальный пар окутывает меня, клубится вокруг, словно туман, и у меня слезятся глаза. Я вынимаю платок.
На нем появилась монограмма. В уголке мисс Эррол приказала вышить изящное «О» голубой шелковой нитью.
Как это мило! Нет, я и впрямь попался в сеть! А эти несколько дюймов восхитительной женской кожи под черным шелком!
После ленча мы с Бруком сидим в «Дисси Питтоне» на подвесных скамьях у окна, попиваем подогретое вино с пряностями и глядим на поредевший рыболовецкий флот. Уходящие траулеры трубят, минуя своих собратьев, что застыли на противовоздушной вахте.
— Вряд ли стоит тебя за это упрекать, — ворчит Брук. — Я тоже сомневаюсь, что этот деятель медицины способен кого-нибудь вылечить. — (Я уже рассказал мистеру Бруку, что решил не соглашаться на гипноз у доктора Джойса. Мы оба глядим на море.) — Чертовы пузыри! — зло высказывается мой приятель, подразумевая надоевшие аэростаты. Они серебристо отсвечивают в лучах солнца, их тенями регулярно испятнаны серые воды — налицо еще одна явная система.
— А мне казалось, ты — за… — Но я тут же умолкаю, хмурюсь и напрягаю слух. Брук оборачивается ко мне:
— Не мое это дело — быть за или против… Орр?
— Тсс! — шиплю.
Я сосредоточиваюсь на далеком звуке, потом отворяю большое окно. Брук встает. Уже отчетливо слышен гул приближающихся самолетов.
— Только не говори, что опять летят эти проклятые штуковины! — кричит за моей спиной Брук.
— Так ведь летят.
В поле зрения появляются самолеты, ниже, чем в прошлый раз, средняя машина — почти на одном уровне с «Дисси Питтоном». Они направляются в сторону Королевства тем же вертикальным строем, что и прежде. И снова каждый двигатель выпускает маслянистый дым, порцию за порцией, и в воздухе зависают длиннейшие гирлянды темных пятен. Серебристо-серые фюзеляжи не несут никаких опознавательных знаков. Фонари кабин блестят в солнечных лучах. Тросы аэростатов, по всей видимости, лишь чисто символическое препятствие для самолетов — они летят в четверти мили от моста, где тросов особенно много, но только раз мы замечаем, что звену пришлось свернуть, огибая преграду. Гул пропадает вдали, остается дым.
Брук с размаху бьет кулаком о ладонь:
— Сволочи наглые!
Ровный морской ветерок медленно несет гирлянды дымовых пятен к мосту.
После двух энергичных партий в теннисном клубе я звоню в столярную мастерскую, где делают рамы для картин. Рисунок мисс Эррол накладывают на фанеру, покрывают небликующим стеклом и во второй половине дня возвращают мне.
Я подыскиваю для подарка местечко, где он будет ловить утренний свет, — над книжной полкой, сбоку от уже починенной входной двери. Когда я поправляю картинку на стене, включается телевизор.
На экране все тот же мужчина в окружении больничной аппаратуры. На его лице — никакого выражения. Но освещение чуть изменилось, в палате стало темней. Скоро надо будет заменить капельницу. Я смотрю на бледное, дряблое лицо. Хочется постучать по экрану, разбудить бедолагу, но вместо этого я выключаю телевизор. Есть ли смысл проверять телефон? Поднимаю трубку. Все те же ровные, короткие гудки.
Я решаю отобедать в баре при теннисном клубе.
Как уверяет тамошний телевизор, официальная версия появления самолетов такова: кому-то где-то в другой части моста приспичило вдруг устроить дорогостоящий розыгрыш. Но сегодняшний инцидент показывает, что «оборону» из аэростатов необходимо усилить (и ни слова о том, почему «обороняется» только одна сторона моста). Ведутся поиски ответственных за эти несанкционированные полеты. Администрация просит всех нас проявлять бдительность. Я отыскиваю в баре знакомого журналиста.
— Ничего не могу к этому прибавить, — разводит он руками.
— А как насчет Третьей городской библиотеки?
— В наших архивах о ней никаких сведений. На том уровне был не то пожар, не то взрыв, но уже давно. А ты уверен, что два дня назад, а не раньше?
— Вполне.
— Ну, может быть, до сих пор тушат… — Он щелкает пальцами. — О, могу сказать то, чего в новостях не было.
— Давай.
— Установлено, на каком языке пишут самолеты.
— И на каком?
— На Брайле.
— Что-что?
— Азбука Брайля, язык слепых. Текст местами расшифрован — полная чушь. Но что Брайль — это точно.
Я откидываюсь в кресле, напрочь сбитый с толку уже во второй раз за этот день.
 
Глава вторая
Я стою над болотистой, чуть всхолмленной тундрой, она простирается передо мной к горной гряде под серым, невзрачным небом. Землю овевает холодный порывистый ветер, он теребит и вздувает мою легкую одежду, пригибает жесткую низкорослую траву и вересковый кустарник.
Тундра полого уходит вниз, тает в серой дали — там склон постепенно набирает крутизну. Монотонность и унылость травянистой пустоши нарушается лишь одним — узкой влажно блестящей полоской. Это что-то вроде канала. Студеный ветер гонит рябь по поверхности воды.
С гряды раздается далекий звук паровозного гудка.
Вдоль горизонта виден серый дым, гонимый и терзаемый ветром. Над гребнем появляется поезд. Он приближается, и снова звучит гудок, резко и гневно. Черный паровоз и несколько темных вагонов образуют смутно различимую черточку, и она движется прямо на меня.
Я опускаю взгляд. Я стою между рельсами железнодорожного пути. Две тонкие серебристые линии ведут от меня к приближающемуся поезду. Делаю шаг в сторону и снова опускаю глаза. Я по-прежнему между рельсами. Снова шаг в сторону. Железнодорожный путь преследует меня.
Рельсы словно ртутные: я движусь, и они движутся. Я все еще между ними. Снова верещит гудок поезда.
Я делаю еще шаг вбок, и снова смещаются рельсы. Кажется, будто они скользят по поверхности тундры самопроизвольно, не встречая сопротивления. А поезд все ближе.