Осиная фабрика

Дома я помылся, переодел рубашку и спустился на кухню. Миссис Клэмп как раз подавала первое блюдо – бульон, почему-то обжигающе горячий. Я уселся и стал помахивать над своей тарелкой куском мягкого пахучего белого хлеба, тогда как миссис Клэмп уже шумно хлебала из своей, а папа крошил в свою хлеб с отрубями (только что не со стружкой).
– Ну а вы как поживаете, миссис Клэмп? – любезно поинтересовался я.
– Кто, я? Я-то хорошо, – отозвалась миссис Клэмп и сосредоточенно задвигала бровями, словно пытаясь поймать спущенную петлю на вязании. Предельно насупившись и обращаясь теперь к зависшей под самым ее подбородком капающей ложке, она подтвердила: – Да, лично я – хорошо.
– При такой-то жаре? – хмыкнул я, продолжая обмахивать свой суп под грозным прицелом отцовского взгляда.
– Лето же, – пояснила миссис Клэмп.
– Ах да, – сказал я. – А я и забыл. – И замурлыкал себе под нос.
– Фрэнк, – прошамкал отец с полным ртом овощей и стружки, – сдается мне, ты забыл, какова емкость этих ложек, а?
– Одна шестнадцатая пинты? – отчеканил я на голубом глазу.
Отец помрачнел еще сильнее и отправил в рот очередную ложку супа. Я продолжал махать своим ломтем, прервавшись только для того, чтобы разболтать ложкой коричневую пленку на поверхности бульона. Миссис Клэмп снова принялась хлебать.
– А как дела в городе, миссис Клэмп? – поинтересовался я.
– В городе-то? Насколько я знаю, прекрасно, – сообщила миссис Клэмп своему супу. (Я кивнул. Папа подул на ложку.) – Говорят, у Маккизов пропала собака, – добавила миссис Клэмп.
Я слегка вздернул брови и озабоченно хмыкнул. Папа остолбенел, и с его ложки, кончик которой стал потихоньку опускаться после слов миссис Клэмп, в тарелку заструился суп. В тишине кухни это прозвучало словно льющаяся в унитаз моча.
– Надо же! – воскликнул я, не переставая обмахивать свой суп. – Какая жалость. Хорошо, хоть братца поблизости нет, а то как пить дать на него бы всех собак навешали, – улыбнулся я, поглядывая то на отца, то на миссис Клэмп, которая щурилась на меня сквозь пар, поднимающийся от супа.
Мой ломоть-опахало впитал слишком много влаги и разломился пополам. Я ловко подхватил падающий кусок свободной рукой и положил его на блюдце рядом с тарелкой, затем взял ложку и осторожно попробовал бульон.
– Хм-м, – протянула миссис Клэмп.
– Миссис Клэмп не смогла сегодня купить твоих бифбургеров, – сказал папа, поперхнувшись на слове «не», – так что купила вместо них фарш.
– Профсоюзы! – мрачно изрекла миссис Клэмп и в сердцах плюнула в суп.
Я поставил локоть на стол, оперся щекой о кулак и воззрился на нее в ожидании продолжения. Продолжения не последовало. Миссис Клэмп даже не подняла головы; в конце концов я пожал плечами и занялся супом. Отец отложил ложку, вытер лоб рукавом и попытался ногтем извлечь застрявший в зубах здоровый кусок стружки.
– А знаете, миссис Клэмп, вчера возле нового дома был маленький пожар. И я его потушил! Я был рядом, вовремя увидел и потушил.
– Уже и расхвастался, – пробурчал папа. Миссис Клэмп хранила молчание.
– Но я действительно его потушил, – улыбнулся я.
– Сомневаюсь, чтобы миссис Клэмп это было интересно.
– Не скажите! – вскинулась миссис Клэмп и почему-то закивала.
– Вот видишь, – ухмыльнулся я, глядя на отца, и кивнул миссис Клэмп, которая продолжала шумно хлебать. И снова замурлыкал себе под нос.
Когда ели второе (рагу), я помалкивал, а за традиционным десертом (ревень с заварным кремом) отметил, что у него появился какой-то новый привкус; хотя, по правде говоря, молоко, из которого делали крем, явно было скисшим. Я улыбался, отец ворчал, а миссис Клэмп с хлюпаньем втягивала крем и выплевывала куски ревеня на салфетку. Впрочем, ее можно понять – ревень был недоварен.
Обед чрезвычайно подбодрил меня, и, хотя вторая половина дня выдалась еще жарче, я ощущал прилив сил. Яркие полосы на море у горизонта исчезли, и фильтрующийся через облака свет казался на удивление плотным, – вероятно, из-за накапливающегося атмосферного электричества. Бодрой трусцой я проверил оборонительные рубежи; затем проследил, как уехала в город миссис Клэмп, дал в том же направлении несколько стометровок, забрался на высокую дюну и стал обозревать в бинокль изнемогающую от жары землю.
Как только я перестал двигаться, с меня ручьями полил пот и в голове загудело. Я выпил взятую с собой воду, потом снова наполнил флягу в ближайшем ручейке. Отец безусловно прав: овцы действительно гадят в ручьи; но я был уверен, что за годы своих гидротехнических работ успел выработать иммунитет к любой заразе из местных рек и речушек. Выпив больше воды, чем хотелось, я вернулся на гребень дюны. Вдали на траве неподвижно лежали овцы. Даже чайки куда-то пропали, и только мухи не снижали активности. На свалке что-то продолжало тлеть, и еще один дымок курился над лесопилкой в холмах, поставлявшей древесину целлюлозно-бумажному комбинату на берегу залива. Я напряг слух, пытаясь различить гудение пилорам, но ничего не услышал.
Эту южную панораму я и рассматривал в бинокль, как вдруг в поле зрения промелькнула фигура отца, и я подумал, не померещилось ли. Перенацелил бинокль – да, это действительно он, идет по тропинке, ведущей в город. Я смотрел прямо на Трамплин и видел, как отец взбирается на ту дюну, с которой я любил съезжать на велосипеде. Когда я заметил его в первый раз, он уже достиг собственно Трамплина. Перед вершиной отец споткнулся, но сумел удержать равновесие и шага не сбавил. Наконец его кепка исчезла за гребнем. Мне показалось, что он нетвердо держится на ногах, совсем как пьяный.
Я опустил бинокль и потер зачесавшийся подбородок. Сплошные сюрпризы. Он ничего не говорил о том, что собирается в город. Интересно, что он задумал?
Сбежав с дюны, я перепрыгнул ручей и на крейсерской скорости устремился к дому. Ворвался в заднюю дверь и сразу учуял запах виски. Я прикинул, как давно мы ели и когда ушла миссис Клэмп. Час или полтора назад. Войдя в кухню, где запах виски ощущался особенно сильно, я обнаружил на столе пустую бутылочку скотча (молт [8]), а рядом – лежащий на боку стакан. Я поискал в раковине второй стакан, но там была лишь стопка грязных тарелок. Я нахмурился.
Оставлять немытую посуду совершенно не в папиных привычках. Я взял бутылку и поискал на этикетке черную отметку шариковой ручкой, но не нашел. Значит, бутылка вполне могла быть свежепочатой. Я покачал головой, промокнул лоб посудным полотенцем. Снял жилет с карманами и повесил на спинку стула.
Потом вышел в прихожую и, подняв взгляд, сразу увидел, что трубка снята с рычага и болтается рядом с телефоном. Взлетел наверх, схватил ее и приложил к уху. Гудки звучали странно. Я повесил ее на рычаг, выждал несколько секунд, снова снял и услышал обычный непрерывный гудок. Швырнул ее на место и, одолев еще один лестничный марш, ринулся к кабинету, крутанул ручку, навалился на дверь всем весом. Как влитая.
– Вот черт! – сказал я себе.
Картина происшедшего была ясна как день, я лишь надеялся – а вдруг папа забыл запереть кабинет? Как же, забудет он! Должно быть, позвонил Эрик. Папа берет трубку, потрясен до глубины души, решает нажраться. Потом выдвигается в город, наверно, за добавкой. Либо в магазин, либо… – я глянул на часы, – когда там «Роб Рой» начинает работать и в дневное время, не с этих ли выходных… Я махнул рукой: да какая разница. Должно быть, позвонил Эрик. Папа от расстройства залил глаза. Теперь вот направляется в город – либо залить еще, либо повидать Диггса. Или, может, Эрик назначил встречу. Нет, вряд ли; тогда уж он для начала связался бы со мной.
Я вскарабкался наверх, в чердачный зной и духоту, распахнул слуховое окно с «материковой» стороны и уставился в бинокль на подступы к острову. Сбежал вниз, вышел из дома, запер дверь и пустился трусцой через мост и дальше по тропинке, попутно забираясь на каждую высокую дюну. Все было как будто в полном порядке. На холме, где видел отца, над самым Трамплином, я остановился и сердито почесал в промежности. Я лихорадочно соображал, что делать дальше. Покидать остров не хотелось, но у меня было ощущение, что события, скорее всего, начнут развиваться в городе и окрестностях. Не позвонить ли Джейми, подумал я; но тот был не в лучшей форме для того, чтобы мотаться в поисках отца по всему Портенейлю или вынюхивать, не запахнет ли где горящей псиной.