Не убивайте звезды на предплечьях (СИ)

========== &&& ==========
— Только не забывай: ты должен располагать к себе людей.
И перед тем, как я ушел, папа погладил меня по волосам. Сейчас мне предстоит впервые за долгое время наведаться в старый квартал на окраине города, в котором я был последний раз еще ребенком.
После того визита отец сказал мне, что я вернусь туда уже сам, без матери, потому что там будут уже новые люди, ведь Бог возьмет под свое крыло тех, кто уже завершил свой век, но позволил перед этим нам подарить им веру.
Отец всегда говорил, что Бог все видит, что наблюдает за нами и помогает нам не сбиться с пути истинного. Наверное, поэтому он доверил мне однажды целый квартал, и лишь я со своей сестрой, как представители Свидетелей Иеговых, ставил людей на путь истинный вот уже второй год.
Я делал всегда все правильно, следовал закону Божьему и помогал в этом другим. За сегодняшний день я навестил девять квартир, и в каждую получил разрешение войти, что несказанно меня порадовало.
Мама всегда повторяла, что я с младенчества приковывал к себе внимание, помогал людям, с которыми вступаю в контакт, раскрыться, не бояться и проникнуться ко мне доверием. Я любил людей, я никогда не осуждал их, лишь одного не мог стерпеть: когда кто-то оскорблял мою веру.
Моей целью на сегодня являлись десять квартир, так что я с большим энтузиазмом звонил в последнюю дверь, искренне радостный от того, что управился даже раньше шести вечера. Сперва после звонка не было ответа, и я уже решил позвонить в соседнюю, однако спустя пару секунд ручка всё-таки дернулась.
— Да-да?
Я создал иллюзию беспечности и умиротворенности на лице, однако душевный мой покой был нарушен. На пороге стоял средних лет мужчина в распахнутом халате. На его бедрах были небрежно приспущены шорты, одной рукой он опирался на дверной косяк, а меж пальцев другой лениво тянул скрученный табак.
Я поморщился. Никогда раньше не курил.
— Добрый вечер, меня зовут Арсений. Я свидетель Иеговы, найдется у вас минута поговорить о Боге?
Парень оценивающим взглядом пробежался по мне с макушки до носков черных туфель и снова лениво затянулся, игриво вскинув левую бровь. Сережка с пером в его левом ухе дернулась, щекоча кожу на шее.
— Как я могу не позволить тебе этого сделать? Заходи, можешь не разуваться.
Он даже не взглянул на меня после этого, направившись в сторону гостиной. Я последовал за ним. Мужчина сел в глубокое кресло и указал мне рукой на стоящее кресло напротив него. Я покорно сел, прижав к груди Библию и внезапно почувствовав себя немного иначе.
Обычно мне не приходилось волноваться, когда я приходил к детям Господа нашего, но сейчас…
— Я — Чарльз, — протянул мне мужчина руку, и я несильно ее пожал, кивая головой. — Можешь звать меня… Чарльз.
Чарльз улыбнулся. Я тоже.
— Можешь рассказывать мне про своего Бога, я весь во внимании, — отчего-то пристально наблюдая за мной, произнес мой новый знакомый.
И я начал рассказывать. Стандартно, зная каждую фразу так, что она от зубов отскакивала, зачитывая несколько строф наизусть или цитируя целые стихи. Чарльз слушал меня внимательно, пару раз задавал вопросы, но не перебивал: вылавливал моменты, когда я переводил дух.
Он предложил мне выпить, и я отказался. Я никогда не пробовал пить, ни разу не курил табак и кушал так, чтобы, выходя изо стола, быть все еще слегка голодным. Чревоугодие — это грех, а от грехов я всегда держался в стороне.
Когда я закончил рассказ, Чарльз уже курил шестую по счету сигарету, и если на первых двух мне казался этот запах невыносимым, то на четвертой я уже привык, и этот запах начал мне казаться подобием искушения.
— Что скажете? — наконец произнес я, протягивая ему книгу.
Чарльз молчал, лениво потягивая сигарету.
— Приходи ко мне в канун Рождества, — внезапно предложил он.
— Простите?
— Канун Рождества, — повторил он. — Будут только свои. Приходи.
Я покачал головой.
— Простите, мы не празднуем Рождество.
— Отчего же? — непонимающе заморгал мой новый знакомый.
 
— Я — еврей, — признался я, — к тому же Иисус еще не родился.
— Чепуха, — махнул рукой Чарльз. — Но есть же тебе никто не запретит?
Я кивнул и не смог не ответить на улыбку Чарльза, потому что она у него коварная, но обольстительная. Мужчина принял из моих рук книгу и посмотрел на настенные часы.
— Время ужина. Присоединишься?
Я вскочил с места быстрее, чем предполагал, и на секунду у меня начала кружиться голова. За разговорами с Чарльзом я потерял уйму времени, за окном уже давным-давно стемнело, и мои родители определенно начали беспокоиться.
Мое воспитание вынудило принести Чарльзу извинения и отказаться от ужина, но он только улыбался, будто узнал обо мне что-то, чего я ему не сказал. Это оказалось правдой, потому что после того, как я вышел в подъезд и, на ходу натягивая шарф, попрощался с Чарльзом, он сказал:
— Приходи еще. И кстати, ты в курсе, что ты гей?
Стоило мне выйти на воздух, как у меня подкосились колени. Слова Чарльза ударили в сознании отбойным молотком, и спрятаться от них я никуда не мог. Он сказал вслух то, что я мысленно твержу себе с самого детства, и теперь мне страшно.
Страшно, потому что это сказал не я, а произнес кто-то другой.
Я не помнил, как добрался домой, мысли все перепутались, и на пороге меня встретила мама, взволнованно вытирая об полотенце руки.
— Арсений, милый, почему ты так поздно вернулся? Я беспокоилась.
Мне пришлось сказать маме, что мой автобус сломался, и я был вынужден добираться домой пешком, на что вышедший из гостиной отец лишь похлопал меня по плечу, повторяя, что это не беда, и на все воля Божья.
Он похвалил меня за проделанную этим днем работу и поцеловал в лоб, мама положила мне горячий ужин, а я помолился и начал уплетать его за обе щеки, опустив вниз голову. Вкуса еды я не чувствовал, и что я вообще ем тоже не чувствовал. Слова Чарльза не давали мне покоя.
— Ты сегодня долго, — внезапно присаживается ко мне на соседний стул Оксана. — Я пришла три часа назад, даже успела помочь маме с ужином.
— Так вышло, — отчего-то буркнул я.
Сестра нахмурила брови.
— Ты в порядке? — задала она самый ненавистный мною вопрос.
Я кивнул. Оксана с вопросами больше не приставала, лишь погладила меня по руке и ушла к себе, не обронив больше ни слова. Я всегда восхищался способностью сестры понимать, когда не нужно говорить, если собеседник этого не хочет.
Этой ночью уснуть мне не удалось. Я ворочался до семи утра, лишь дважды на пару минут проваливаясь в сон. И мне приснились за это время страшные сны. Я молился три раза. Замаливал грехи за свои мысли, за свои фантазии и за то, какой я на самом деле. Я очень хотел, чтобы Бог простил меня.
Утром отец с матерью отправились в церковь, я же продолжил замаливать свои грехи в одиночестве, не позволив себе даже позавтракать. Я молился почти целый день, у меня онемели ноги, ныли колени и затекли руки, но я не останавливался.
Мысли продолжали блуждать в моем сознании и я решил, что нужно позволить себе хотя бы посмотреть. Посмотреть на них. Я знал их места. Знал примерно с четырнадцати лет. Они стояли на кольцевом балконе центрального вокзала. Они стояли в глубине парка у «трех фонарей». И еще они стояли у магазина с эротическими фильмами, что находится всего в двух кварталах от моего дома.
Недолго думая, туда я и направился. Была небольшая метель, и, когда я дошел до места, она лишь усилилась, но они стояли там так, словно на улице была середина апреля. Легкие куртки нараспашку, узкие джинсы, шелковые шарфы у некоторых.
Я стоял на другой стороне улицы и видел, что им достаточно лишь взгляда, чтобы понять друг друга. Лишь поворот плеча, лишь пол оборота корпуса, взгляд глаза-в-глаза, и один уже шел за другим, чтобы накормить свое вожделение, чтобы насытить физиологию.
Их осуждали проезжающие мимо, их бранили, но они не обращали внимания. Казалось, будто они не замечали мира, в котором им не было места. Мира, которого им слишком много. Будто им нравилось их маленькое общество, и они нашли себя в нем.