Не убивайте звезды на предплечьях (СИ)

Заголовки газет кричали темными буквами с прилавков, телевизионные передачи не замолкали. Эпидемия среди гомосексуалистов разрасталась в геометрической прогрессии и буквально вырезала из общества наш мир. Большинство наших знакомых уже кормило своей плотью червей на глубине в шесть футов.
Оливер сказал, что хотел бы вернуться на три года назад и ошибиться в том, что сказал. Чарльз сказал, что это бессмысленно. Он знал, что Оливер был прав, просто отрицал это. Порой мне казалось, что я позднее всех понял, что вообще происходит.
Антону становилось хуже. Его иммунитет стал слабеть, запустив адский механизм, остановить который было уже невозможно. Сперва он держался, старался не подавать виду, что правда напуган, но к середине осени он все же не выдержал.
— Антон?..
Я проснулся от того, что не почувствовал его рядом. В спальне его не было, поэтому я вышел на кухню. Я нашел его там. Он сидел на стуле, сгорбившись, опустив ногу на ногу и нервно выкуривая определенно не первую сигарету. Антон стал очень много курить, хотя я просил — я умолял — его бросить.
Однажды он сказал мне, что хотел бы умереть из-за них. Из-за сигарет. От рака, годам к тридцати пяти или сорока. Но не в двадцать четыре года.
— Не спится? — спросил я, направляясь к нему. — Хочешь, я чай сделаю?
— Я тощий совсем стал, — начал трясти он ногой, глядя в окно и нервно закуривая снова.
— Но ты всегда был худой…
— Нет! — вскочил он на ноги, отбрасывая на стол зажигалку и еще целую сигарету. — Одни кости, посмотри, — поднял он майку и указал на правда слишком сильно проступающие даже для него ребра. — Одни, блять, кости. Температура почти полтора месяца держится, горло болит с каждым днем все сильнее… Голова как чугун, сука, скоро лопнет!
Антон схватился за голову и закричал, а у меня внутри от его крика что-то оборвалось, и в руках сама собой появилась дрожь. Своим криком Антон разбудил мое осознание, которое я так долго старался уложить спать.
— И у меня вылезло какое-то пятно на лопатке, — тревожно проговорил он. — И на боку тоже. Вот, посмотри. Смотри, Арс. Блять, я разлагаюсь, хотя живой еще, кажется.
— Антон…
— Нет, не прикасайся ко мне! — шарахнулся он от меня назад. — Я болен. Я неебически, сука, болен. И я не хочу, чтобы ты стал таким же! Не прикасайся!
Я рванул вперед, резко схватил его за майку и потянул к себе. Антон начал вырываться, сопротивляться и отталкивать меня. Он что-то кричал, повалился на пол, сопротивляясь мне, но я все равно обвил его руками, захватил его ноги своими и крепко к себе прижал.
Если бы он только понимал, что, будь это в моих силах, я бы забрал себе его болезнь целиком и полностью, я бы забрал ее, мучился бы в одиночестве и сдох бы на белой постели в отделении инфицированных от последней стадии СПИДА, до последнего вздоха повторяя про себя все молитвы, потому что я не переживу.
Я знал, что не переживу, если его не станет. Я отправлюсь следом за ним.
— Арс! — рычал он. — Блять, Арс! Отпусти меня!
— Я не хочу тебя отпускать.
И он заплакал в моих руках, а я обнимал его, целовал в шею и шептал, как сильно его люблю.
В начале декабря Антон попал в больницу. Ночью у него случился приступ, я больше не мог отрицать, что нам необходимо медицинское вмешательство, сам я уже не справлялся, поэтому как представитель Антона я подписал все бумаги, и его положили в отделение ВИЧ-инфицированных, в палату средней тяжести заболевания.
Я проводил с ним большое количество времени, в деньгах проблем не было, я накопил приличные сбережения за последние два года, потому что чувствовал, что может случиться. За всей этой страшной суетой я не сразу заметил одну вещь: Чарльз куда-то пропал.
Недолго думая, я набрал его номер из таксофона, но мой звонок остался без ответа. Чарльз словно почувствовал, что я начал беспокоиться, поэтому, когда я вернулся ненадолго домой, чтобы взять свежую одежду для Антона и принять душ, раздался телефонный звонок.
Это был Чарльз. Оказывается, его иммунитет подкосился куда раньше, чем у Антона, но он всеми силами скрывал это от всех нас. Чарльз был в больнице, и стадия его заболевания была опаснее, чем у Антона.
 
— Приглашаю тебя на ужин в канун Рождества, — слабым голосом произнес Чарльз. — Будут только свои.
Я слабо улыбнулся, потому что мог с легкостью представить, с каким лисьим прищуром он мог мне это сказать лично. Свои.
— Никого же почти не осталось, — закусив губу, негромко ответил я.
— Только свои, Арс. Только свои.
В канун Рождества был лишь я, Оливер и Чарльз. Он уговорил врачей отпустить его хотя бы на несколько часов, чтобы отпраздновать свое последнее Рождество. Его долго не хотели отпускать, но всё же позволили. В будущем это шутя станут называть «раковыми бонусами».
Пышного стола, который Чарльз готовил для нас каждый год, не было. Не было шампанского, не было громкой музыки в проигрывателе. Не было Тода, Эммета, Льюиса и Антона.
Мы сели на кухне, достали оставшиеся продукты в холодильнике Чарльза и в последний раз провели Рождественский ужин. Мы говорили мало, вспоминали в основном только хорошее, старались не говорить конкретно о каком-то из ребят, начиная историю со слов: «а помните мы?..», но в воздухе витала скорбь, а не ожидаемый дух Рождества.
Когда вечер был закончен, мы помогли Чарльзу все убрать и, закрыв в последний раз его квартиру, спустились вниз, чтобы посадить его в такси до больницы.
— Вот, возьми, — протянул он Оливеру сложенный вчетверо листок.
— Что это?
Чарльз вздохнул, надевая на глаза солнечные очки.
— Мой некролог, — спокойно произнес он. — Ты же работаешь в журнале, верно?
— Да, — отрешенно отозвался он, сжимая листок дрожащими пальцами.
— Вот и опубликуй этот шедевр, — гордо заявил он. — Ведь никто не напишет некролог о тебе лучше, чем ты сам. Трогай.
И такси уехало. Чарльз никогда не умел прощаться.
Оливер развернул листок и буквально спустя долю секунды опустил руки, зажмурил глаза и откинул голову назад, с дрожью выдохнув.
— Что там? — забеспокоился я. — Что он там написал?
Оливер протянул мне лист.
«Я жил»
Я получил приглашение на похороны Чарльза через три недели. Место проведения меня озадачило: театр. Но Чарльз готовился к этому почти четыре года, к тому же, это ведь Чарльз, так что удивляться особо нечему, он явно продумал все до мелочей.
Я впервые увидел его родственников и был в шоке, когда услышал, к кому они пришли на похороны.
— Алексей? — не поверил я, удивленно обращаясь к Оливеру.
— Он не коренной житель Швеции, ты представляешь? Я говорил с его братом. Чарльз родом из Беларуси, крещен, и его настоящее имя — Алексей.
Я был потрясен. Получается, я не ошибся, когда сделал вывод о том, что мы правда нашли свой маленький мир, где нам было комфортно. Чарльз ни разу не говорил о своем детстве. В этом, наверное, и было дело. Но мне наплевать. Я пришел проводить в последний путь не Алексея, а Чарльза.
Похороны прошли с размахом. Чарльз успел все спланировать в своем стиле. Были танцы, были поющие в мантиях негры, аплодисменты, целое представление с актерами и море алкоголя. Я даже не плакал на похоронах.
Я разрыдался, когда они закончились.
Чарльз был связующим элементом нашей компании, поэтому я не был удивлен, когда всего спустя пару недель мы с Оливером перестали созваниваться. У него было свое горе, и я не смел его упрекать за отсутствие общения. Он сыт им по горло, которое у него и без того болело.
За окном было начало февраля восемьдесят шестого, и состояние Антона стало заметно хуже. Я не отходил от него, выполнял большую часть работы медсестер сам, и смотрел на то, как человек, которого я люблю больше всего на свете, превращался в собственную тень, буквально тая на глазах.
— Арс…
Его голос был слаб, иммунитет подорван окончательно, последняя стадия готова была запустить свои когти ему под кожу, а я уже не был уверен, что он может этому сопротивляться.