Самый завидный подонок (ЛП)

Я улыбаюсь:
— В каком агентстве по кастингу тебя нашли? Не утруждайся игрой ради меня.
Влажная кожа на ее шее становится розовой, пока она выпрямляет спину.
— Я не играю.
Хорошая постановка. Уязвимая и дерзкая одновременно. Грубоватая даже.
— Конечно, это не так. Я советую забрать тебе деньги, которые я предлагаю в ближайшие десять минут. Потому что у тебя есть всего лишь десять минут, с учетом пробок в час-пик, до того, как наши хорошие друзья из полиции доберутся сюда.
Она хмурится, возвращаясь к представлению. Почему она не остановилась?
Я с интересом наблюдаю за ней. Ее шея розовеет больше, словно жар и эмоции разливаются по ее коже.
Мне не нужно разбираться в ней. Мне нужно, чтобы она оставила компанию, которую я так люблю. Компанию, за которую я бы продал свою душу, лишь бы защитить ее.
— У каждого есть цена, — говорю я. — Особенно у тебя.
Ее лицо вспыхивает краской, показывая ее эмоции.
— Я уже сказала, я не мошенница.
Я делаю шаг еще ближе, включая полный режим запугивания. Кожей я чувствую ее близость.
— Возьми деньги, — рычу я. — Или я, блять, похороню тебя.
На ее лице появляется что-то новое. Как будто глубоко в ее душе щелкнул выключатель. Она светится энергией. Нет — это больше, чем энергия, это бело-горячая ненависть. Она накалена.
И чертовски жива.
Чувствую ее колючки на своей коже.
— Это нет? — рычит Бретт, возвращая меня в реальность.
— Предложение станет недействительным через две минуты, — говорю я. — Сейчас или никогда.
Бретт бросает на меня взгляд. Ему не нравится идея ультиматума. Обычно мне тоже не нравится, но ко мне приходит какая-то внезапная извращенная необходимость высказать его.
— Ты не захочешь узнать, как наша сила обернется против тебя.
Она сглатывает:
— Дело вот в чем, Генри Локк.
Ее голос дрожит, но она держит свою позицию, вставая прямо передо мной.
— Это не ко мне.
Моя кровь остывает. Все-таки, она работает с командой.
Я стараюсь не реагировать, но все очень, очень плохо. Хорошая команда может разорить компанию и извлечь миллиарды из этого процесса. Я вдруг представляю себе мужчину за кулисами, который управляет ею, направляет ее. Может даже парень или муж. Я щетинюсь от таких мыслей.
Я обмениваюсь взглядами с Бреттом. Он слегка хмурит лоб. В отчаянии. Почему бы не впустить их? Если только у них нет в планах долгой игры. Ликвидировать фирму. Продать по кусочкам прежде, чем мы сможем их остановить.
Я сглатываю.
Я снова поворачиваюсь к ней.
— Кто отвечает за это? — спрашиваю я, разрываясь внутри. Впервые я думаю о мафии.
— Вы сами как думаете? — с ненавистью смотрит на меня.
Я готовлюсь к плохим новостям.
Она улыбается, расширяя глаза:
— Конечно же, Смакерс! Вы разве не обратили внимание?
Я недоверчиво смотрю на то, как она поворачивает в руке пса, чтобы тот смотрел на нас своими изюминки-глазками и носом в белом облаке хлопка.
— Что предпочтешь, Смакерс? Хочешь, чтобы Генри Локк выписал нам чек на четыре с половиной миллиона долларов? Или предпочтешь занять свое место рядом с ним в качестве основного акционера в совете директоров?
Я озадачен. Она, блядь, издевается?
— Смакерс, сконцентрируйся, — говорит она, хитро глядя на меня. — Ты хочешь денег? Или право решать насущные вопросы о начислении ежемесячной стипендии в семьдесят пять тысяч?
Моя кровь бурлит. Не знаю, что и думать об этом. Все, что я знаю, это то, что она в бешенстве. Свирепая, как электрическая буря с темными сверкающими тучами.
— Ты должен решить, просто решить и все. Сделай это для Мармеладки, — добавляет она, смотря на меня.
Смакерс виляет своим маленьким пушистым хвостом.
— Правильно, мальчик! Все верно! Тебе решать!
— Ох, да хорош, — говорю я.
Ее губы дрожат. Она напугана? Или слишком сильно наслаждается ситуацией? Она поворачивается ко мне:
— Не возражаете?
И смотрит на Смакерса.
— Что ты думаешь, Смакерс? Подумай хорошенько, потому что они больше не будут предлагать. Это ультиматум. Ты знаешь, что это такое?
 
Я скрещиваю руки.
Она наклоняет голову, будто с напряженным любопытством слушает сообщение от Смакерса.
— Правда? Это твой ответ? Ты уверен? Знаю, он слегка подонок.
Она поворачивается к нам:
— Смакерс решил, что предпочел бы занять свое место в совете. Как голосующий акционер, с помощницей в моем лице для интерпретации его пожеланий относительно Locke Worldwide.
  
Глава четвертая
 
Вики
Полицейский участок — мой старый друг, с которым я больше никогда не хотела бы видеться. Блестящие поверхности, жесткие сиденья, звуки полицейских переговоров по рации, разносящихся вверх и вниз по коридорам, эмоциональная субординация, которую поддерживают полицейские и другие сотрудники — все просто, профессионально и пугает до смерти.
Особенно эта маленькая комната, в которой они заставляют вас ожидать.
Я говорю себе, что в этот раз все по-другому, но нет, я не чувствую этого.
Но, по крайней мере, хотя бы Смакерс со мной. По дороге сюда, он пописал, но не успел покакать. Это прям целый туз в рукаве.
Я не была преступницей во время инцидента с Денни Вудраффом. Я была той, кто выдвинул обвинения, а Денни был тем, кому пришлось потеть в маленькой комнате. Но после того, как мою историю сочли фальшивкой, я стала обвиняемой. Фальшивой преступницей. В маленькой комнате.
Я сидела там, в одиночестве, думая, что меня отправят в тюрьму для несовершеннолетних. Учитывая домашнюю обстановку в те времена, это было бы лучше, за исключением того, что мне бы пришлось оставить Карли без защиты рядом с мамой, которая продала бы за хорошую цену свою собственную дочь.
Мама не всегда была такой. Я помню картину «до»: солнечно, мы живем в ярком маленьком доме в конце дороги, я катаюсь туда-сюда на блестящем велосипеде, пока мама и папа проводят время с Карли: пухленькой двухлетней девочкой с толстыми щечками и огромной улыбкой.
А потом папа умер.
Картина «после» — это хаос из потерянных рабочих мест, все более и более обшарпанных квартир, и нас, двух сестер, обедающих только хлопьями на вонючей, грязной кухне. А также мамы, которая была либо шаром разрушающей силы, либо не спавшей в течение двух дней истеричкой с трясущимися руками, и ее парней, слишком дружелюбных к маленьким девочкам, пока мама того не видела.
Вудраффы «щедро» решили не выдвигать обвинений, они позаботились о том, чтобы я не попала в неприятности за якобы ложное обвинение, фальсификацию доказательств и три дня преследований.
— Ты должна быть благодарна им, — сказала одна из полицейских, Сара, выводя меня из комнаты.
Я ничего не ответила ей. К тому времени я столько раз пыталась доказать свою невиновность, что уже давно поняла: это пустая трата времени.
Я следовала за Сарой, голодная, уставшая и измученная тем, что всего лишь сказала правду, а весь мир обернулся против меня. Я все еще не понимала, как могли измениться результаты теста, и как вранье Денни стало правдой, а моя правда стала ложью. Также я не знала, как доберусь до дома, будет ли там еда, и будет ли в порядке Карли. Тем летом ей было восемь, и мама еще не заставляла выполнять ее свои поручения.
Сара открыла передо мной дверь, и я вышла на солнечный свет, чтобы сразу же лицом к лицу встретиться с толпой репортеров, фотографирующих и выкрикивающих вопросы.
Хотите ли вы извиниться перед Денни Вудраффом и его семьей? Вы чувствуете, что заслужили освобождение? У вас есть что сказать? Можете ли вы как-то прокомментировать ситуацию? Каково это — быть прощенной?
Мне почти нечего было сказать толпе. Только два слова: никогда больше. Я посмотрела в ближайшую камеру и поклялась.
Никогда.
Люди хотели объяснений — имела ли я в виду, что больше никогда не буду лгать?