Неправильно, но сладко (СИ)

Я покорно раскрываю рот для поцелуя и зажмуриваюсь… Все неправильно… Но так сладко…
Он целует сладко, он держит сладко, он раздевает тоже сладко!
Рычит что-то тихим, воркующим голосом, словно успокаивает, настраивает на правильный, нужный лад, и эти звуки отдаются во мне, резонируют, словно я — не человек, а инструмент, скрипка, гитара, короче, что-то из струнных, и теперь он грамотно настраивает меня для своей игры…
Мне хорошо, очень хорошо, так, как, наверно, никогда и ни с кем не было. Растерянность, ощущение неправильности ситуаиции, все растворяется в животном восторге тела, в радости предвкушения. Потому что если он так трогает, то как же тогда тра… То есть, любит?
Это же должно быть что-то нереальное?
Уже по одним этим мыслям, бешено мечущимся в голове, становится понятно, до какой степени я не в себе, до какой степени ошарашена и растеряна.
И возбуждена.
И мой спасенный мужик этим вовсю пользуется, умело распаляя еще сильнее, делая беспомощное перед его властью тело еще более послушным, податливым.
Он что-то бормочет все время, между поцелуями, легкими будоражащими укусами, ласками, и я радуюсь эгоистично каждому его одобрительному слову, горячему несдержанному дыханию, понимая, что причина этому я. Так приятно быть причиной чьего-то безумия… Это подкупает…
Под ним мне неожиданно хорошо, правильно так, надежно. Вроде, и понимаю, что сильный, что незнакомый, что, если захочет чего-то… жуткого, то не смогу сопротивляться, теперь уже нет… Но в то же время есть какое-то внутреннее понимание, что не захочет… А если захочет, то и я захочу…
Мои ноги, все еще в проклятых сапогах, оказываются наверху, удобно умостившись на широченных плечах.
Мужик копошится внизу, что-то снимая, что-то доставая, рвет зубами конвертик презерватива, погружая меня этими простыми, животными приготовлениями в ощущение лихорадочной дрожи, возбуждения.
Я не могу ничего говорить, только наблюдаю за этим безумными от превкушения глазами.
Вниз не смотрю, что-то страшно. Это слишком даже для меня…
Не его глаз диких вполне хватает, что все по полной программе ощутить, осознать. Принять.
Он делает последнее движение рукой, натягивая защиту, и в следующее мгновение опять набрасывается на мои губы, голодно и довольно.
А я чувствую его тяжесть, его мощь, неотвратимую, горячую, болезненную немного, но совсем чуть-чуть… Вообще, все так, как надо для полноты ощущений, для правильного баланса между болью и кайфом.
Он все же есть, этот баланс, повезло мне на тридцатом году жизни встретить его…
— Хорошая какая, беляночка… — шепчет он возбужденно, глаза горят шальным, бешеным огнем, борода уже сухая, не колючая, а мягкая, щекочет шею…
А внутри он большой. Такой большой! Такой , что просто ах…
И не двигается… Почему? Где твой напор, снеговик ты подзаборный?
С недоумением кусаю его за бугристое от напряженных мышц плечо, и мужик, коротко засмеявшись, выполняет мое безмолвное требование. Двигается.
И сразу так сильно ощущается, так остро, что я, не выдержав, кричу и на каждый бешеный толчок всхлипываю.
Это больно, вот так, сразу, да такой дубиной… Но если тормознет, клянусь, убью его!
Но мужик и не думает тормозить, он только набирает разгон.
И я в полной мере ощущаю через пару мгновений, что это такое : попасть под несущийся поезд.
Меня мотает по дивану, вперед и назад с дикой скоростью и силой, а мой любовник, чуть сменив позу, садится на колени, легко перекидывает до того безвольно болтающиеся на плечах ноги себе за спину, придерживает за ягодицы и разгоняется еще сильнее.
Я в такой позе могу видеть его всего: мощные плечи, обвитые венами предплечья, широченные запястья, ритмично сокращающиеся мышцы живота, напряженную жилку на виске, бешено горящие глаза. Он не сводит с меня взгляда, безостановочно шаря по запрокинутому лицу, безвольно скользящим по обшивке дивана пальцам, подрагивающей в такст жестким толчкам груди. Ему нравится это все, явно очень нравится, и это понимание наполняет меня какой-то атавистической радостью самки, желающей нравиться своему грубому самцу.
 
Я выгибаюсь еще сильнее, ощущая себя ломкой и нежной, хрупкой такой игрушкой в руках сильного мужчины. И это тоже почему-то нравится.
Он проводит жесткой лапой по подрагивающему животу, и мурашки от его прикосновений разбегаются в разные стороны, а тело начинает бить безостановочная сладкая дрожь.
Мой любовник неумолим, он все трогает меня, все гладит, он скользит пальцами в самый низ живота, мягко и умело лаская там, и я начинаю невольно отталкивать ногами, упираясь прямо шпильками в каменные бедра, потому что остро все, чересчур!
Мое сопротивление не учитывается, легко сминается, и в следующее мгновение меня начинает трясти от неконтролируемого прихода, да так сильно, что все сжимается внутри!
Мужчина опять меняет позу, легко закидывая мои ноги опять себе на плечи и нависая надо мной лицом к лицу.
Смотрит в мои потерянные глаза, на красные щеки, искусанные губы, шепчет:
— Мне нравится, беляночка, так нравится… Хорошая, хороший подарок мне…
Я хочу сказать, что он тоже отличный подарок, но не успеваю. Он что-то такое делает, отчего меня опять трясет в оргазме, и в этот раз мужчина догоняет меня в полете, ругаясь и ускоряясь до предела.
Потом мы лежим минут пять, не в силах оторваться друг от друга.
Я, зажмурившись от нахлынувших ощущений, только втягиваю ноздрями его усилившийся звериный аромат, приятный и терпкий.
И он , похоже, дышит мной, узнавая заново…
Приходим мы в себя одновременно.
Я вздыхаю, а он отжимается на руках, приподнимаясь и разглядывая мое лицо уже вполне трезвым и спокойным, ироничным даже взглядом.
— А хорошо я на рыбалку сходил, — смеется он и легко целует меня в нос, — как зовут тебя, беляночка?
— Даша… — мне почему-то становится мучительно стыдно, что знакомимся мы только сейчас… Уже после всего. Как-то раньше со мной такого не случалось…
Ну, тут надо сказать, что и всего остального со мной тоже раньше не случалось, так что незнание имени своего случайного любовника — самая малая из проблем…
— Я — Мирон.
— Очень… приятно…
— А уж мне-то как приятно, — смеется он опять, и я невольно тоже улыбаюсь.
Во-первых, у него невероятно заразительный смех, да и улыбка такая подкупающая, а во-вторых, ну реально глупая ситуация: сначала переспали, а теперь знакомимся…
Кому расскажи, засмеют…
— Давай поедим, Дашка, — Мирон поднимается, подтягивает штаны, приводя себя в порядок, затем дает мне руку, легко увлекая с дивана сразу себе на грудь.
И да, это опять проклятые сапоги…
— Черт… — хмурится он, глядя на них, — давай-ка с ними разберемся…
— Нет! — поспешно охаю я, — если я их сейчас сниму, то не надеть уже не смогу!
— А ты собираешься уходить? — еще больше хмурится Мирон, — или… тебя ждут?
Мотаю головой, прежде, чем соображаю, что, может, стоило бы…
А нет, не стоило…
Он все уже видел, он меня тра… То есть, любил… И какой теперь смысл строить из себя?
Я и раньше-то не умела, и это, кстати, считала своим самым большим недостатком в общении с мужчинами.
И уж теперь-то вообще глупо…
Мирон, между тем, веселеет, получая вполне понятный ответ насчет того, что меня никто не ждет тридцатого декабря вечером, и наклоняется, легко дергая молнию у сапог.
И с недоумением рассматривая оставшуюся в пальцах собачку от замка.
— Н-да… Неудачно получилось, — бормочет он, затем смотрит на меня с тревогой, — надеюсь, они не особенно тебе нравились…
Эта его тревога и участие выглядят невероятно забавно, учитывая, что он только что со мной тут делал, вообще не деликатничая, и я смеюсь, садясь и протягивая ему ногу.
Опять отдаваясь в опытные сильные руки.
На появившийся в лапах здоровенный нож реагирую спокойно.
Как и на последующую безжалостную казнь моей самой дорогой вещи в жизни.