Билет в один конец (СИ)

На улице я достал фотоаппарат и, дождавшись зелёного сигнала светофора, вышел на середину проезжей части. Широкое шоссе перед многоэтажным стеклянным зданием бизнес-центра всегда кишело машинами, водители которых неустанно сигналили как одуревшие, когда толпы офисных работников, игнорируя отведённое для перехода дороги время, уверенно пёрли на красный. Пронзительный звук автомобильных гудков и визг тормозов выводили меня из себя больше всего все те несколько лет, что я работал рекламщиком. Они были слышны в офисе даже при закрытых окнах, и факт того, что мне больше не придётся терпеть эти раздражающие звуки, радовал меня ничуть не меньше того, что мне больше не надо будет каждый день курсировать по злополучному переходу, где каждый в спешке норовил сбить тебя с ног.
— Ты чего тут встал?! — проходящий мимо мужчина нарочно толкнул меня плечом, чтобы я не стоял на ходу.
Я не сдвинулся с места, вынуждая ворчащих пешеходов обходить меня.
Я давно присмотрел нужный ракурс для того, чтобы в полную высоту сфотографировать своё прежнее место работы. Высотка напоминала безвкусный стеклянный памятник современному капитализму, и снимок с ней отлично бы вписался в мой альбом, в котором я хранил фотографии всего того, с чем мне было не по пути. Как я уже упоминал, я не был склонен думать о прошлом, поэтому содержимое альбома редко вызывало у меня какие-либо эмоции или чувство ностальгии, скорее мне просто иногда нравилось фотографировать что-то поприличнее человеческих задниц.
Сделав снимок, я ещё какое-то время задержался на проезжей части. Стоило мне выключить камеру и убрать её в рюкзак, как я почувствовал небывалое чувство свободы и прилив сил, которые не испытывал уже очень давно. Думается, многим людям невдомёк, что увольнение — это вовсе не угроза твоей стабильности, а самое настоящее освобождение от всего того, что ты заставляешь себя делать, чтобы поддерживать видимость мнимого благополучия в своей жизни. Я действительно был неудачником, но также я был гениальным придурком и не сомневался в том, что смогу начать всё заново.
Последний раз взглянув на бывшее место работы, я всё-таки сделал шаг в сторону противоположного края дороги. Я не заметил, что людей на проезжей части стало меньше, а зелёный сигнал светофора для пешеходов сменился красной надписью «стоп».
***
Я толком не знал, в какой момент успел провалиться в сон. Однако процесс пробуждения в этот раз был намного тяжелее, чем мне когда-либо доводилось испытывать прежде.
Моё вялое сознание будто увязло в илистом дне глубокой дрёмы и нисколько не хотело бороться для того, чтобы подняться на поверхность. Слабо пробивающееся сквозь сон ощущение собственного тела подсказывало, что после пробуждения меня поджидает физическая боль. А также похмелье и, видать, знатное, если я даже в бессознательном состоянии чувствовал, как у меня раскалывалась голова.
Внутренний голос пытался напомнить о чём-то, что было связано с прошедшим утром. Видимо, я на радостях после освобождения от своего неблагодарного труда нализался в стельку и где-то в баре огрёб неслабых тумаков. Но, даже несмотря на данное обстоятельство, я не понимал, почему на душе было так муторно и почему мне было настолько тяжело совершить над собой усилие, чтобы проснуться.
Просачивающийся на глубину свет из реального мира порождал ещё более сильные волны мигрени, и я, наоборот, попытался зарыться ещё глубже в вязкий ил, чтобы избавить себя от усиливающихся болезненных ощущений.
Однако вновь погрузиться в полную тьму мне не позволили. Чья-то рука коснулась моей щеки. Прикосновение вызвало вспышку боли. Кожу будто обдало пламенем, и я почувствовал, как она запульсировала под чужими пальцами. Было ли этого из-за того, что накануне мне в лицо прилетел удар бывшего начальника, или же это была новая рана? Я не знал.
Сквозь толщу мутной воды до моих ушей донёсся голос, который, как мне показалось, я уже слышал когда-то в прошлом.
— Хоть я никогда и не сомневался в том, что ты умелец попадать во всякие неприятности, никогда не думал, что спустя столько лет мы столкнёмся из-за этого в больничной палате.
 
Сказанное окончательно вернуло меня к реальной жизни, и я разлепил тяжёлые веки.
Резкий свет флуоресцентных ламп тут же заставил меня зажмуриться снова, от чего моя черепная коробка чуть не треснула от откликнувшейся в затылке головной боли.
Когда я снова открыл глаза, спустя некоторое время привыкнув к яркому искусственному освещению, я окончательно осознал, что не имею ни малейшего представления о том, что со мной произошло.
Незнакомый выбеленный потолок, зеленоватые стены и бьющий в нос лекарственный запах едва ли могли быть атрибутами санатория, где мне предстояло провести долгожданный отдых. Начиная понимать, что к чему, я тут же попробовал пошевелить конечностями, не боясь того, что подобные излишне активные действия могут привести к очередной вспышке боли.
Руки и ноги были на месте и вполне себе нормально шевелились. Данный факт меня более чем удовлетворил, и замешательство от пребывания в больнице сменилось любопытством. Пытаясь не обращать внимания на головную боль, я старался выудить из памяти последнее отпечатавшееся до потери сознания воспоминание. На ум не приходило ничего, кроме сделанной фотографии бизнес-центра. Фотография…
— Ты всегда был не очень внимательным, — знакомый голос, донёсшийся сбоку, напомнил, что я находился в палате не один.
Не желая поворачивать и без лишних движений раскалывающуюся голову, я бросил взгляд в сторону. Слева от моей койки стоял повёрнутый спинкой вперёд стул. На нём сидел рыжеволосый молодой человек. Он расположился, положив подбородок на согнутую на спинке стула руку. Вторая рука спряталась за толстым слоем гипса и недвижно висела у груди, поддерживаемая специальной повязкой. Заметив, что я наконец обратил на него внимание, парень посмотрел мне прямо в глаза.
Я увидел карюю радужку с небольшими золотыми вкраплениями и, поражённый, всё же повернулся в сторону парня. Виски заныли от боли с ещё большей силой.
Мне очень хорошо были знакомы эти глаза, так как раньше мне часто доводилось фотографировать их обладателя. При ярком свете они обычно приобретали яркий янтарный оттенок, а в вечернее время их цвет постепенно тускнел до тёмно-коричневого орехового.
Уже несколько лет когда-то сделанные снимки хранились в альбоме вместе с прочими фотокарточками вещей и мест, которые я оставил позади. Фотографии с этим человеком были единственными в альбоме, на которых был запечатлён кто-то живой. За исключением моментов, когда мне хотелось поразвлечься, как в случае со сбором компромата на надоевшего босса, после расставания с ним людей я больше никогда не фотографировал.
На самом деле именно факт того, что я, несмотря на неприятные воспоминания, всё же не решился избавиться от его фотографий, положил начало тому, что я стал коллекционировать снимки всего того, что я некогда предпочёл похоронить в прошлом. В целом можно было сказать о том, что именно этот человек окончательно научил меня действовать исходя из собственных прихотей и ни о чём не сожалеть. Однако мне до сих пор было отрадно признавать, что я всегда специально пролистывал первые страницы альбома особенно быстро, когда вставлял в него новые фотокарточки. Другие фотографии не будили в памяти никаких мыслей о былом, однако каждый раз, когда я брал альбом в руки, я не мог отделаться от подсознательного страха столкнуться с когда-то любимым взглядом на старых снимках.
Теперь я в упор смотрел в глаза, которые уже довольно долго старательно пытался забыть. Разыгравшаяся головная боль требовала как можно скорее прикрыть веки и ни о чём не думать, но такое поведение не было в моём характере.
— Марк… Что ты здесь забыл? И почему ты вообще в городе? — выдавил из себя я неестественно севшим голосом.
Шесть лет назад этот человек прямо перед своим внезапным отъездом сообщил мне, что не хочет больше ограничивать свою жизнь существованием на одном месте, которое уже порядком успело ему опостылеть. С увесистым чемоданом в руках он без какой-либо горечи сказал, что больше не может выносить привычный мир, ограниченный моим обществом и масштабами нашего города, поскольку уже давно его перерос. В один момент он решил заменить знакомые нам с детства улицы и окрестности туманными перспективами учёбы за границей. Настроен он был более, чем решительно, и мои мысли о том, что он вряд ли вернётся на родину, если переведётся в иностранный университет, оправдывали себя до настоящего момента.