«Пассажир» из Сан-Франциско

— Мартин, вы меня слушаете? — вернул его на землю Сергеев.
— Обижаете…
Мартин отшлифовывал чисто русские интонации.
— О’кей! — продолжил тот. — Побывал в ГУМе, где ничего не купил по причине дороговизны, затем отправился в «Макдоналдс» и пятнадцать минут общался с Алевтиной Верниковой. А, вот, как раз и она…
В его голосе появились нотки, заставившие Мартина внимательнее взглянуть на экран. Ах, вот оно что… Жидкокристаллические гормоны будоражат воображение.
На экране высветилась эффектная блондинка, одетая слишком изысканно для клиентки «Макдоналдса». Ее так же трудно было представить себе жующую гамбургер, как королеву Елизавету, отплясывающую канкан в каком-нибудь борделе. Индус поздоровался с ней запросто, как с давней знакомой, чмокнул в щеку, без позволения плюхнулся за столик, закинув ногу на ногу. Мартину почему-то очень захотелось, чтобы она отшила этого хренова погонщика засранных слонов, изображающего из себя чуть ли не раджу. Ему стало почему-то обидно за всех русских женщин, включая Ирину, к которой несправедлива его мать, и которую Маковский даже после развода придерживает на длинном поводке. До каких пор это будет продолжаться? Надо все упорядочить сразу же по возвращении в Штаты.
Еще он подумал, что эти женщины априорно заслуживают большего, что они удивительно доверчивы и им легко можно вешать лапшу на уши, вместо сережек с драгоценными камнями. Себя он в данном случае в виду не имел. Сценарий не тот. И не ему его переписывать. Хотя, как сказать. Там видно будет.
Но ничего подобного не произошло. Никто никого никуда не послал. Говорил в основном Индус, Алевтина хмуро слушала и молча кивала головой. И у Мартина испортилось настроение.
— Вот, смотрите, он передает ей коробку конфет, — опять указал Сергеев на монитор. — Видите?
— Вижу, — скучным голосом подтвердил Мартин. — И что?
— А то, — с видимым облегчением сказал Сергеев, — что далее Индус отправился в Шереметьево, где и провел все оставшееся время, контактов больше не имел и благополучно вылетел в Нью-Йорк. По вашу, так сказать, душу, — подытожил он.
— Его там ждут не дождутся, — уверил Мартин.
— Хочется надеяться, — с преимуществом отпускника перед уже отгулявшим заслуженный отдых бравировал Сергеев.
На экране монитора между тем вновь возник приглянувшийся американцу образ Алевтины — на этот раз в шикарном интерьере ночного клуба, что подходило ей куда лучше «Макдоналдса».
— Это в клубе «Луксор»… — объяснял Сергеев.
Снова поближе к деньгам, констатировал Мартин. Все-таки у русских это в крови: украсть, так миллион… Ну и далее по тексту.
— «Эльдорадо», — фыркнул он. — Все-таки фантазии у русских бизнесменов кот наплакал. А почему не «Якут-алмаз»? Простенько и со вкусом…
— Тлетворное влияние Запада, — вступился за своих Сергеев.
— Мели Емеля… — очень к месту вставил Мартин, который как раз штудировал сборник русских народных пословиц и поговорок, чтобы по приезде сразить Наташу наповал.
Но Наташа была далеко. И приезд не скоро. А Мартин привык вести пресловутый американский образ жизни, за который его и осуждать-то было нельзя. Да и не собирался никто этого делать…
— …Она там постоянно тусуется, — как нарочно поддал жару Сергеев. Или нарочно? — Мадемуазель ведет свободный образ жизни, однако как проститутка в поле зрения милиции не попадала. Круг знакомств обширный. Что интересно, в свое время проживала в Душанбе, училась там языку — не в курсе какому, ушла после третьего семестра, посчитав, очевидно, что на ее век иностранных слов хватит, через год переехала жить в Москву…
— Ночной клуб, в России… С этим я еще не сталкивался.
Мартин внимательно всматривался в изображение на экране, и Сергеев пообещал без злого умысла:
— Еще столкнешься!
  
Глава четвертая
 
Конец 80-х прошлого века
Самолет парил над горной грядой. Снег на вершинах искрился в солнечных лучах, как бриллиантовая пыль. Красивый представительный мужчина лет сорока, не отрываясь, смотрел в иллюминатор уже минут двадцать, забыв, раззява, о папке с документами у себя на коленях. Мечтатель-хохол, рассеянный чудак — определила его для собственного внутреннего пользования крейсирующая по проходу краса «Аэрофлота» Несколько листов упало, но он этого даже не заметил, стюардесса подняла их, протянула пассажиру. Теперь уже с ближнего расстояния окинула его оценивающим взглядом: костюм явно импортный, взгляд уверенный, ручка из кармашка торчит золотая. И что он забыл в Катманду?
 
— Ну как, удалось увидеть Шамбалу? — спросила она единственное, к чему можно было прицепиться — а вдруг судьба?! — подавая ему листы.
Он поднял голову, удивленный. Не часто встретишь стюардессу, которая слышала про Шамбалу. Бытующие легенды о «стране мудрецов» не то, чтобы запрещались, а так, не поощрялись на его советской Родине — ни в книгах, ни в газетах о ней было не прочесть. Впрочем, если она часто летает в Непал…
Кстати, нога под ней…
— Какое там, это доступно только избранным…
— В каждом рейсе я надеюсь ее увидеть…
И все остальное…
— И верите, что это когда-нибудь произойдет?
— Мечтать не вредно, — со значением улыбнулась она ему и перевела мечтательный взгляд в иллюминатор.
Нос, может быть, чуть-чуть курнос… И румянец ярок, даром что естественный… Отдает орловщиной…
— Верить мало, надо еще иметь хорошую опору, — он тем не менее окинул ее общим поощрительным взглядом…
Мужчине показалось, что в глазах стюардессы мелькнул отклик взаимопонимания, но тут кому-то приспичило в медвежьем углу салона, кнопка вызова дала о себе знать.
— И так всегда! — ничуть не удивившись, сказала девушка. — Извините…
А Баринов не стал делать намеков на возможность дальнейшего продолжения беседы. К чему? Стюардесса как стюардесса. Значит, не очень-то и понравилась. Он еще раз кинул взгляд на фантастический вид за окном, от которого его оторвали ложные прелести стюардессы, — закат уже начал окрашивать снежные вершины в нежно-розовый цвет, — и снова уткнулся в многочисленные бумаги. Убедившись, наконец, что все по его линии в порядке, он аккуратно сложил листы в фирменную папку с логотипом «Спорткомитет СССР», сунул ее в портфель и с хрустом, который не вселил оптимизма, потянулся затекшими членами: в конце концов, не исключено, что в Непале ему предстоит несколько дней смертельной скуки. Так что не стоит особо привередничать…
В Катманду Баринову понравилось. По крайней мере, здесь он не испытывал чувства глубокого стыда за свою страну, как на Западе. Глядя из окна автомобиля на грязные улочки, на которых могли разминуться разве что два груженных торбами ишака, на немногочисленных прохожих, одетых в живописную рванину — мечту сгинувших в небытие хиппи, он наконец-то ощущал себя по-настоящему «белым человеком». Все так необычно, так непохоже на цивилизованную Европу. Да и Москва по сравнению с этой высокогорной дырой Европе дышала в затылок. И повсюду — ладно бы только в храмах! — эта не испаряемая, обволакивающая, настраивающая на философский лад эссенция Вечности, стойкости аромата которой может позавидовать самый дорогой парфюм.
Мужчина, встретивший его в аэропорту и далее не отходящий ни на шаг — то ли переводчик, то ли агент местного КГБ, довольно увлекательно рассказывал о местных традициях и обычаях. Был он высок, худ и лыс, звался Лахтья, прекрасное знание русского объяснял учебой в одном из московских университетов, в каком — Баринову добиться так и не удалось.
По гостинице внаглую бегали тараканы, а когда он попытался мягко указать на этот казус принимающей стороне, Лахтья намекнул, что они приближенные Вечности.
От такого бреда представитель спорткомитета развеселился, сделал неофициальное приглашение Лахтье посетить Россию на предмет ознакомления последнего с приближенными к вечности уездных отелей, описанных, если тот помнит, еще Николаем Васильевичем Гоголем. И хотя все расходы за этот тур принимающая сторона брала на себя, Лахтья ответил вежливым отказом, ссылаясь на то, что несколько лет прожил в общежитии все того же безымянного московского университета. Фамилия Гоголь не вызвала у него никаких ассоциаций.