Кальде Длинного Солнца
— Спасибо. — Она взяла меч и подняла его вверх, отполированная сталь ослепительно сверкнула под горячими лучами солнца. — Сегодня гиераксдень, день, подходящий для заключительных погребальных обрядов. Мне кажется, можно считать мерилом отношения богов к майтере Роза именно то, что тень смерти застила ее глаза в тарсдень и ее последнее жертвоприношение происходит в гиераксдень. Но что о нас? Разве Писания не говорят и о нас? Разве гиераксдень не для нас, как и для майтеры? Мы знаем, что для нас. Мы знаем, что боги ничего не делают просто так.
— Видите этот меч? — Через нее говорило отвергнутое «я», и она сама — маленькая майтера Мята, которая много лет считала себя только майтерой Мята — слушала себя с таким же изумлением, как и толпа, не зная, что она скажет в следующее мгновение. — Вы носите такие же, многие из вас. И ножи, и иглометы, и маленькие свинцовые дубинки, которые никто не видит, но которые так сильно бьют. И только сам Гиеракс знает, что еще. Но готовы ли вы платить цену?
Она взмахнула мечом над головой. Среди жертв был белый жеребец; блеск клинка или какая-то нотка в ее голосе заставила его встать на дыбы и забить копытами по воздуху; захваченный врасплох даритель вскочил на ноги.
— Потому что цена — смерть! Не спустя тридцать-сорок лет, а сейчас! Сегодня! И эти строчки говорят, что я не должна съеживаться от страха ни перед кем! Я не раба, не корова, которую ведут к мяснику. Причините мне зло, причините зло богам, и вы умрете. Потому что я не боюсь ни смерти, ни вас.
Рев толпы, казалось, сотряс окрестности.
— Друзья, вот что сказали нам Писания, сказали у этого мантейона. Это и есть второе значение. — Майтера Мята вернула меч владельцу. — Спасибо вам, сэр. Замечательное оружие.
Он поклонился:
— Оно ваше, майтера, в любое время, когда понадобится вам, вместе с твердой рукой, которая держит его.
Майтера Мрамор, стоявшая у самого алтаря, подняла в воздух неглубокую чашу из полированной меди, фокусируя солнечный свет, и от расщепленного кедра поднялся завиток дыма. Пока майтера Мята глядела на него, появились первые бледные, почти невидимые языки пламени. Придерживая длинную юбку, она спустилась по ступенькам к Священному Окну и протянула к нему руки:
— О вы, все боги, примите в жертву эту святую сивиллу. Хотя наши сердца рвутся от горя, мы, родственники и ее друзья, мы довольны. Но мы просим, поговорите с нами, расскажите нам о тех временах, которые придут, как ее, так и наших. Что мы будем делать? Ваш самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением.
В голове майтеры Мята не было ни одной мысли — драматическая пауза, пока она не вспомнила смысл, хотя и не каноническую формулировку оставшейся части формулы; освященные Капитулом слова полностью испарились из памяти.
— Если вы не хотите говорить, мы и на это согласны. — Она опустила руки.
Со своего места за алтарем майтера Мрамор просигналила первому дарителю.
— Этот прекрасный белый козел будет пожертвован… — Память майтеры Мята опять подвела ее.
— Киприде, — подсказала майтера Мрамор.
«Киприде, конечно. Все три первые жертвы — Киприде, которая в сцилладень потрясла город теофанией. Но как же зовут дарителя?»
Майтера Мята посмотрела на майтеру Мрамор, но та, как ни странно, махала рукой кому-то в толпе.
— Очаровательной Киприде, богине любви, набожным просителем?..
— Лещом, — сказал даритель.
— …набожным просителем Лещом.
И вот, наконец, настало оно, мгновение, которого она больше всего боялась.
— Пожалуйста, майтера, не дашь ли мне?.. — Но жертвенный нож уже был в руке, и майтера Мрамор начала древний плач и затанцевала, металлические члены ударялись о тяжелый бомбазин ее одежды.
Козлы считались непокорными, и у этого были длинные изогнутые рога, которые выглядели очень опасными; тем не менее, он стоял спокойно, как какая-нибудь овца, и только смотрел на нее сонными глазами. Домашнее животное, без сомнения, или выращенное как домашнее.
Майтера Мрамор встала на колени рядом с ним и подставила под его шею самый лучший глиняный потир из тех, которые мантейон мог себе позволить.
«Я закрою глаза», — пообещала себе майтера Мята, но не закрыла.
Клинок скользнул в шею белого козла так же легко, как будто вошел в кипу белой соломы. Какое-то ужасное мгновение козел глядел на нее, преданный людьми, которым доверял всю жизнь; потом брыкнулся, забрызгав обеих сивилл кровью, покачнулся и упал на бок.
— Замечательно, — прошептала майтера Мрамор. — Клянусь богами, сам патера Щука не смог бы сделать лучше.
— Мне кажется, что я сейчас упаду в обморок, — прошептала в ответ майтера Мята, и майтера Мрамор встала, чтобы выплеснуть содержимое чаши в огонь, ревущий на алтаре, как очень часто делала сама майтера Мята.
«Сначала голову, с бессильными рогами, — напомнила она себе. — Найди сочленение между черепом и позвоночником. Хорошо, что оно есть, нож не может резать кость. Теперь копыта, весело выкрашенные золотой краской. Быстрее! Еще быстрее. С такой скоростью ты провозишься весь полдень». Она пожалела, что так мало готовила, хотя у них редко бывало много мяса, которое нужно было резать.
— Ты будешь должна взять следующего, сив, — прошипела она. — Ты на самом деле должна!
— Сейчас мы не можем поменяться!
Она бросила в огонь последнее копыто, оставив от ног бедного козла окровавленные косматые обрубки. Все еще держа нож, она, как и прежде, повернулась к Окну.
— Прими, о Добрая Киприда, в жертву этого прекрасного козла. Мы просим: расскажи нам о тех временах, которые придут. Что мы будем делать? Твой самый легкий намек стал бы драгоценнейшим откровением. — Она молча помолилась Киприде, богине, которая со сцилладня казалась ей почти двойником себя, только побольше. — Но если ты выбираешь другой путь…
Она дала рукам упасть.
— Мы согласны. Теперь мы просим: расскажи нам через жертву.
В сцилладень, во время похорон Элодеи, жертвоприношения принесли зловещие плоды, мягко говоря. Разрезая живот козла, майтера Мята страстно надеялась на лучшее.
— Киприда благословляет… — Громче. Они напрягаются, чтобы услышать ее. — Киприда благословляет душу нашей ушедшей сив. — Она выпрямилась и расправила плечи. — Она уверяет, что все зло, которое сделала майтера, было прощено.
Голова козла содрогнулась в огне, разбрасывая угольки: предзнаменование насилия. Майтера Мята опять наклонилась над телом, лихорадочно пытаясь вспомнить то малое, что она знала о прорицаниях — замечания, оброненные в минуты отдыха патерой Щука и патерой Шелком, и вялые лекции майтеры Роза, которая говорила так, как будто испытывала отвращение, обучая ее.
Предсказания правой части животного касались дарителя и авгура, выполнявшего жертвоприношение; левой — паствы и всего города. Эта красная печень предсказывала кровавые дела, а среди запутанных кровеносных сосудов находились нож, символ авгура — хотя она не была авгуром, — намек на квадрат, квадратный стебель мяты, почти определенно, и рукоятка меча. Умрет ли она от меча? Нет, клинок направлен от нее. Значит, она будет держать меч, но она уже держала его, разве не так?