Похититель вечности
Мы встретились в его рабочем кабинете в субботу утром, где–то в середине 1895 года. Аверофф сидел за огромным столом из красного дерева и, когда я вошел, сразу же встал и сердечно пожал мне руку, что меня удивило. С тех пор, как мы виделись в последний раз, его седые волосы стали почти белыми, и я не мог отделаться от мысли, что он похож на американского писателя Марка Твена.
— Матье, — сказал он, подводя меня к удобному дивану и садясь в кресло напротив. — Рад вас снова видеть. Как давно мы не встречались?
— Около года, — нервозно сказал я, размышляя, должен ли я немедленно извиниться за свое поведение или лучше притвориться, что ничего не было. Человек в его положении, с его заботами, разумеется, слишком занят, чтобы помнить каждый намек, каждое слово, высказанное против него, успокоил я себя, решив в итоге, что пусть все идет, как идет. — На приеме у Кракова, если мне не изменяет память.
— Ах, да, — сказал он. — Ужасная история, верно? — (Петр Краков, министр правительства, несколько недель назад был застрелен на улице возле своего дома. Никто не взял на себя ответственность, но пошли слухи о каких–то подпольщиках, что вызвало всеобщее удивление, поскольку в этом городе жестокость была не в ходу.)
— Ужасно, — сказал я, почтительно кивнув. — Кто знает, в какие дела он мог ввязаться? Печальный конец.
— Что ж, не будем строить предположения, — быстро сказал Аверофф, точно ему все было и так хорошо известно. — Истина рано или поздно восторжествует. А праздные сплетни ни к чему нас не приведут.
Я посмотрел на него и подумал, колкость это или нет, но решил, что все же пока нет. Его стол был заставлен фотографиями в рамках, я попросил разрешения взглянуть. Он с улыбкой кивнул и жестом пригласил меня подойти.
— Это моя жена Долорес. — Он показал на улыбающуюся и красиво состарившуюся женщину. Черты ее лица были прекрасны — должно быть, в молодости она была потрясающе красива; такие женщины становятся поистине сногсшибательны, достигнув зрелого возраста. — А это мои дети. И их жены и дети.
Их было много, и я заметил, что когда он мне их показывал, его лицо светилось гордостью; я завидовал. Наши жизни были похожи: Георг Аверофф и я, оба мы были дельцами, оба нажили большие деньги, мы были ловкими предпринимателями, а все же эта сторона жизни от меня ускользнула. Я задумался, возможно ли, что после множества распавшихся браков и союзов я еще смогу стать отцом ребенка или обзаведусь счастливой семьей, как он. Может, это правда; может, для каждого мужчины существует лишь одна женщина, и я ее уже потерял. Не что чтобы я когда–то надеялся ее удержать.
— Итак, — с улыбкой сказал он, когда мы снова расположились друг напротив друга, — зачем же вы хотели меня повидать?
Я рассказал Георгу о событиях последних месяцев, поведал о блестящих планах Пьера и о том, что в итоге они могут пойти прахом. Показал ему письмо от кронпринца Константина, стараясь убедить его помочь нам, твердя о том, какие беды нас ждут, если игры станут Венгерскими. Я взывал к его патриотизму, напирая на то, как важны эти Игры для Греции; по правде говоря, мне не было нужды так усердствовать, поскольку он почти сразу же согласился.
— Разумеется, я помогу, — сказал он, широко разведя руками. — Это великое событие. Я сделаю все, что от меня зависит. Но скажите мне, Матье, почему это волнует вас? Ведь вы не грек?
— Я француз.
— Я так и думал. Так почему же вы ввязались в эти проблемы, чтобы помочь грекам и де Кубертену? Мне любопытно.
На миг я уставился в пол, размышляя, стоит говорить правду или нет.
— Несколько лет назад, — сказал я в итоге, — я был женат на сестре Пьера де Фреди. По правде сказать, мы до сих пор женаты. И я обошелся с ней… — я пытался подобрать верное слово, — …нехорошо. Я испортил то, что могло стать прекрасным браком, и обидел ее. Я не люблю обижать людей, Георг. И теперь пытаюсь загладить свою вину.
Он медленно кивнул.
— Понимаю, — сказал он. — И вы хотите вернуть ее?
— Не думаю, — сказал я. — По крайней мере, я этого не планировал. Мне просто хотелось ей чем–то помочь. Хотя нас, разумеется, снова свело вместе, и какие–то чувства ожили. Когда мы встретились, она оказала мне большую услугу. У меня есть племянник, Том, и ему не повезло в жизни. Его отец погиб при трагических обстоятельствах, когда он был младенцем, а мать потянулась к бутылке. Он пришел навестить меня в начале этого года, когда освободился из тюрьмы, где отсидел срок по пустяковому обвинению, и отчаянно нуждался в какой–то стабильности. Селин великодушно согласилась дать моему племяннику работу в своей конторе — для него это был дар небес, поскольку ему были нужны деньги и работа. По некоторым причинам мальчик отказывается иметь дело со мной или принимать от меня что–то, но она стала для него ангелом, в память о наших прежних отношениях. Думаю, что я… — Вдруг я ненадолго замолчал, поняв, что́ говорю. — Простите, — быстро сказал я. — Вам ни к чему это выслушивать. Простите, должно быть я выгляжу нелепо.
Аверофф пожал плечами и мягко рассмеялся.
— Напротив, Матье, — сказал он. — Очень интересно встретить совестливого человека. Даже необычно. Как вы к этому пришли?
Я посмотрел на него с некоторым изумлением, недоумевая, подшучивает он надо мной или нет, без сомнения вспомнив о нашей стычке в прошлом. Я неожиданно проникся к нему глубоким уважением и решился рассказать ему правду.
— Когда–то я убил человека, — сказал я. — Единственную женщину, которую когда–либо любил. И после этого поклялся никому не причинять боли. Так у меня появилась, как вы это называете, совесть.
Аверофф пожертвовал почти миллион драхм в фонд Олимпийских игр — они пошли на реконструкцию Панафинского стадиона, где должны были проводиться Игры. Стадион был построен в 330 году до рождества Христова, мало–помалу разрушался и в итоге практически исчез с лица земли. В знак признания заслуг Авероффа кронпринц установил рядом со стадионом памятник ему, созданный знаменитым скульптором Врутосом [52]: его открыли в первый день Олимпийских игр, 5 апреля 1896 года.
Меня восхитило, с какой легкостью мне удалось убедить Авероффа помочь нам. Я воображал долгие месяцы совещаний и обсуждений, месяцы, которые только приблизили бы нас к победе Будапешта, и то, что я смог вернуться уже через неделю, уже казалось великой победой. Пьер сохранит свою работу, Игры пройдут в Афинах, я смогу уладить отношения с Селин.
— Итак, — сказала она вскоре после моего возвращения, — ты наконец к чему–то применился. Ты видел, как счастлив Пьер? Он бы не вынес, если бы мы лишились Игр.
— Это меньшее, что я мог сделать, — сказал я. — Я в долгу перед тобой.
— Это верно.
— Возможно… — начал я, подумав, не лучше ли дождаться более романтической обстановки, чтобы начать разговор о примирении, но решил, что не стоит. Я всегда был твердо уверен в том, что важно ухватить момент. — Возможно, мы могли бы…
— Прежде чем ты что–нибудь скажешь, — поспешно оборвала меня Селин, заметно нервничая, — думаю, настало подходящее время, чтобы уладить наши брачные соглашения.
— Невероятно, — вымолвил я. — Я подумал о том же самом.
— Я думаю, нам нужно развестись, — твердо сказала она.
— Нам нужно что?
— Развестись, Матье. В конце концов, мы уже несколько лет не живем вместе. Настало время двигаться дальше, ты не думаешь?
Я ошеломленно посмотрел на нее.
— Но я же столько сделал для твоего брата! — воскликнул я. — Потратил столько сил, чтобы помочь ему устроить Игры в Афинах. Все это время я был ему истинным другом. Как насчет денег, что я получил от Авероффа?
— Можешь жениться на моем брате, если он тебе так дорог, — быстро сказала она. — А мне нужен развод, Матье, — повторила она. — Я… я люблю другого, и мы хотим пожениться.
Я не мог поверить своим ушам. Моя гордость была задета.
— Ты не можешь немного подождать? — взмолился я. — Посмотреть, как сложатся ваши отношения, прежде чем решаться на…