Похититель вечности

Я снял комнаты близ Дома правосудия [83] и по воле случая поселился над семейством Дженнингсов, с которыми впоследствии подружился. Ричард Дженнингс в то время работал помощником у Джозефа Пэкстона, создателя Хрустального дворца [84], они готовились к Великой выставке 1851 года. Я сблизился с Ричардом и мы провели немало счастливых вечеров, попивая виски за его или моим кухонным столом; я слушал его рассказы об экзотических развлечениях, которые ждут посетителей Гайд–парка на выставке, казавшейся в ту пору самой нелепой демонстрацией общества потребления за всю историю человечества.
— Какой же в этом смысл? — спросил я Ричарда при первом же удобном случае, когда мы заговорили о Выставке, которая уже была на слуху у всей страны, несмотря на то, что открытие и так отложили на несколько месяцев. Многие высмеивали это строительство, саму конструкцию и задавались вопросом, зачем нужно тратить столько денег налогоплательщиков на хвастливую демонстрацию национальных достижений. И можно ли извлечь из этого какую–то практическую пользу.
— Это гимн выдающимся мировым достижениям, — объяснял Ричард. — Грандиозная конструкция, в которой будут представлены предметы искусства, техники, живой природы — все, что вы только можете вообразить, ее вряд ли удастся обойти за один день. Экспонаты со всех уголков империи. Это будет величайший живой музей в мире. Символ нашего единства и возможностей. Того, чем мы по сути являемся, иными словами.
Величайший живой музей… Я подумал, что его собственный дом уже превратился в музей. Прежде мне никогда не доводилось видеть дома, настолько забитого различными вещами, и человека, столь увлеченно демонстрирующего собственность. Все стены были заставлены полками, на которых громоздились книги, безделушки, диковинные чашки и чайники, все виды коллекций, которые только известны человеку. Один внезапный порыв ветра мог вызвать хаос в комнате. Примечательно, что нигде не было ни пылинки; я понял, что Бетти Дженнингс, жена Ричарда, проводит всю свою жизнь, начищая все это добро. Все ее существование вращалось вокруг метелки, ее raison d’être [85] — поддерживать безукоризненную чистоту. Когда бы я ни зашел в их дом, она приветствовала меня в фартуке, вытирая вспотевший лоб, поскольку ее оторвали от мытья кухонного пола или подметания лестницы. Она держалась со мной приветливо, но сохраняла дистанцию: какие дела бы ни связывали меня с ее мужем — а чаще все сводилось к выпивке и доброй беседе, — это были мужские дела, и ей ни к чему в это вмешиваться. Мне же нравилось ее общество, и я не считал ее всего лишь уборщицей в облике жены.
Ричард и Бетти были гордыми родителями и говорили, что у них «две семьи». Эта средних лет пара, к тому времени, когда им было по девятнадцать лет, успела произвести на свет троих детей — дочь и мальчиков–близнецов, а одиннадцатью годами позже родилась еще одна пара, на сей раз — девочки. Из–за разницы в возрасте казалось, что младшие дочки — вторая семья, и трое старших детей скорее выступают в роли дядюшек и тетушек по отношению к младшим.
Я не слишком много общался с детьми, но довольно близко познакомился со старшей дочерью, Александрой. У Дженнингсов были весьма честолюбивые замыслы относительно детей, и назвали они их соответственно: мальчиков–близнецов — Джордж и Альфред, девочек — Виктория и Елизавета. Это были царственные имена, но, как и многие отпрыски европейских королевских домов, дети были болезненными: эти четверо вечно кашляли, простужались, умудрялись разбивать коленки, даже просто бегая по дорожке. Я не припомню случая, чтобы кто–нибудь из членов семьи не лежал в постели с какой–нибудь болезнью или недомоганием. Бинты и масло для растирания были привычными вещами в их буфетах. Настоящий лазарет.
В отличие от братьев и сестер, Александра за все то время, что я ее знал, не болела ни разу. Никаких физических недомоганий, по крайней мере. Своенравная семнадцатилетняя девушка, ростом она была выше обоих родителей, стройная; на таких всегда засматриваются на улицах. При верном освещении ее длинные темные волосы становились почти золотисто–каштановыми, и мне казалось, что она должна расчесывать их по тысяче раз каждый вечер, чтобы добиться этого удивительного сияния. Лицо у нее было бледное, но не болезненное, она умела контролировать свой румянец, и когда нужно, могла произвести впечатление непосредственностью и обаянием.
 
Я заинтересовался работой Ричарда, и он пригласил меня в Гайд–парк осмотреть Хрустальный дворец, поскольку работы продолжались вплоть до открытия Выставки в мае. Мы договорились, что я приду с Александрой, которой тоже было интересно посмотреть на строительство. Она так много слышала от отца о радостях, которые сулят грядущие торжества, что меня удивило, почему же ей не пришло в голову сходить туда раньше. Я вышел вместе с нею из дома чудесным февральским утром; воздух был слегка морозным, земля схвачена тонким льдом.
— Говорят, он такой большой, что даже огромные дубы Гайд–парка окажутся под его куполом, — сказала Александра, пока мы шли, целомудренно держа друг друга под руку. — Сперва они хотели спилить все деревья внутри Хрустального дворца, но потом просто решили сделать потолок повыше.
Этот факт произвел на меня впечатление. Некоторые дубы росли здесь уже не одну сотню лет. Большинство из них старше меня; впечатляющее достижение.
— Вы, должно быть, специально изучали этот вопрос, — сказал я, поддерживая обычную беседу с девушкой. — Ваш отец будет рад.
— Он все время разбрасывает планы по всему дому, — высокомерно заявила она. — Вы знаете, что он несколько раз встречался с принцем Альбертом [86]?
— Да, он упоминал об этом.
— Принц консультируется с моим отцом почти по всем вопросам.
Ричард рассказывал, что участвовал в нескольких совещаниях по поводу Выставки, и заседаниями совместно руководили принц–консорт и Джозеф Пэкстон, ведущий конструктор. Он с явным удовольствием вспоминал о своем общении с членом королевской семьи, но никогда не преувеличивал степень этого знакомства, всегда настаивая, что его роль в деле, хоть и весьма важная, главным образом заключалась в том, чтобы следить, как проводятся в жизнь планы Пэкстона. У них были некоторые разногласия насчет того, где следует разместить секцию британских товаров с учетом освещения, вентиляции и обзора. Альберт советовался со специалистами, и в итоге для нее выбрали западную часть.
— Разумеется, вы будете его гостем на церемонии открытия, — сказал я, еще не подозревая о том, что нас ждет в ближайшие месяцы. — В этот великий день он будет счастлив видеть рядом свою семью. Надеюсь, я тоже там буду.
— Между нами говоря, мистер Заилль, — Александра заговорщически склонилась к моему плечу, когда мы входили в главные ворота Гайд–парка, — я не уверена, что смогу присутствовать. Я должна выйти замуж, понимаете. За принца Уэльского. И это подходящий момент для нашего побега, поскольку его мать никогда не согласится на такой брак, вы же понимаете.
Двести пятьдесят шесть лет — долгий срок. При такой продолжительности жизни человеку приходится встречаться с самыми разными людьми. Я знавал и честнейших людей, и пройдох; я был знаком с добродетельными людьми, впавшими в безумие, которое привело их к гибели, и лживых мошенников, которых выводил на путь спасения единственный благородный поступок; я знался с убийцами и палачами, судьями и преступниками, работягами и бездельниками; я встречался с людьми, чьи слова поражали мое воображение и побуждали к действию, чья вера воспламеняла искру в других, заставляла их бороться за перемены или права человека, и слушал шарлатанов, читающих по бумажке, заявлявших о великих устремлениях, но неспособных воплотить их в жизнь; я знавал мужчин, которые лгали своим женам, женщин, которые изменяли мужьям, родителей, проклинавших детей, отпрысков, ненавидящих предков; я видел, как рождаются дети и умирают взрослые, я помогал нуждающимся, я убивал; мне ведомы все типы мужчин, женщин и детей, все грани человеческой натуры, которые только существуют, — я наблюдал за ними, прислушивался к ним и внимал их словам, видел их поступки и покидал их, сохраняя лишь воспоминания, которые ныне пытаюсь запечатлеть на этих страницах. Но Александра Дженнингс не подходила ни под одно из этих описаний — это была уникальная, единственная в своем роде девушка, такую можно встретить лишь раз в жизни, даже если проживешь на свете 256 лет. Она была фантазеркой — в каждом слове, каждой фразе, сходившей с ее губ, был вымысел. Не ложь, поскольку Александра не была лживой или бесчестной девушкой — она просто ощущала потребность выдумывать жизнь, совершенно отличную от той, что она вела на самом деле, и пыталась убедить окружающих, что это правда. И лишь поэтому — несмотря на краткость нашего знакомства — я вспоминаю о ней по сей день, полтора века спустя.