Попал (СИ)

— Что, Феодора Савватеевна, труба зовет? — сказал я, увидев озабоченную Бабу Ходору, торопливо что то складывающую в некое подобие санитарной сумки.
— Нюрка Кирьянова девчонка еще, семнадцать весен недавно исполнилось. Первородка. Надо помочь. А ты давай одевайся, отведу тебя домой к деду Софрону. По пути нам. Ленька пусть поспит. Не трогай его — сам проснется.
И мы пошли. Так началась моя новая жизнь.
  
Глава вторая
 
«Деревня, где скучал Евгений была прелестный уголок». Я не аристократ Онегин, скучать мне не статусу. Да и село (именно село, а не деревня, поскольку есть церковь) Сосновка на прелестный уголок не тянула. Неряшливая какая то, пыльная в сухую погоду и грязная в дождливую, она была разделена на две примерно равные половины широкой площадью с проторенной посредине дорогой, что вела в Солтон и далее в Спасск — городишко золотоискателей. Южная половина села и была собственно Сосновкой, хотя ни одной сосны я там не видел, да и в ближайшей округе сосен не наблюдалось. До ближайшего соснового бора было километров десять, то бишь верст; про километры здесь слыхом не слыхивали.
Северная половина села называлась Мшанкой по имени маленькой речки скорее ручья на берегу, которой она и расположена. Речка Мшанка брала свое начало из пресловутого Ведьмина Омута, который же, не смотря на свое странное название, был обыкновенным, хотя и довольно глубоким озером, располагавшимся в километрах четырех от села. До озера добраться можно было лишь по тропинке, петляющей между зарослями кустов и деревьев.
У озера была дурная слава, и местные жители редко навещали его. Лишь вездесущие мальчишки регулярно наведывались туда, чтобы половить громадных карасей, искупаться и потом хвастать, что они не испугались побывать в страшном месте. Собственно и Архипка с Ленькой пошли на озеро за тем же самым. И в Ленькином случае, недобрая слава Ведьмина Омута нашла подтверждение. Но полной информацией о случившемся владеет только Баба Ходора. Разглашать ее у Бабы Ходоры нет ни какого резона, поскольку и сама она находится под подозрением в колдовстве.
В ученики к ней я втерся без труда. Просто на следующий день она пришла к нам, попила с дедом чаю, поговорила по душам, а по ее уходу дед сказал мне:
— Пойдешь к Савватеевне. Учить она тебя будет. Смотри — не балуй. А то, летна боль, таволожка по твоей заднице давно соскучилась.
Таволожка это гибкий прямой прут из кустарника, который местные называют таволожником. Почему его так называют я так и не понял. Из прошлой жизни таволга, почему-то ассоциируется у меня с травой. (Поэт Игорь Кохановский. «Подпеваю иволге. Обрываю таволгу».) Все мои знания об таволге только из этих стихов. Дедовскую таволожку фиг оборвешь. Прутик очень крепкий. Дед с его помощью шерсть взбивал, закладывая валенки. Предмет в воспитании молодого поколения сибиряков, видимо не последний. Ленька, управляющий в это время тельцем, инстинктивно почесал упомянутое место и на следующий день поскакал к Бабе Ходоре. Та для начала скормила пацану кружку козьего молока с хлебом, затем достала из сундука самую настоящую азбуку, отпечатанную типографским способом, только не цветную, показала ему буквы, заставила повторить за ней несколько раз, потом поводила перед его лицо ладошкой, усыпляя. Обратившись ко мне, сказала требовательно:
— Вылазь варнак!
— Ну что ты, Феодора Савватеена, все — варнак да варнак. Слово это у нас уже не употребляется, но значение его видимо ругательное. Ты никак обидеть меня норовишь? Не старайся! Обидеть меня трудно, хотя в этом тельце я все воспринимаю очень остро. Как говорится, и небо голубее и морковка слаще.
— Это как не употребляется. А как же каторжников зовете?
— Да нету у нас каторжников. Бандиты есть, убийцы есть, мошенников не сосчитать, а каторжников нет. Да каторги никакой нет.
— Ишь ты! Как же без каторги то? — удивилась Баба Ходора.
— Обходимся как то. Но бог с ними, с варнаками, ты расскажи, почему Ленька с дедом живет, родители его где?
 
— Вот как раз из-за варнаков он и сиротствует. — И Баба Ходора поведала историю Леньки.
Шесть лет назад заболела жена деда Софрона — Ленькина бабушка. Дед послал весточку дочери с просьбой приехать, та с мужем и Ленькой жила в соседнем селе в верстах тридцати от Сосновки. Ленькины родители собрались и отправились к деду. Не доехали до села верст семь. Там их и нашли убитыми мужики из Солтона, шедшие с обозом в Барнаул, и видимо спугнувшие убийц. Они привезли в Сосновку тела Ленькиных родителей и самого пацана, с разбитой головой и с трещинами в ребрах.
Дед Софрон отвез Леньку к Бабе Ходоре, поручил сыновьям готовиться к похоронам сестры и зятя, а сам ускакал на поиски бандитов. Вернулся через пять дней, почерневший от усталости и чуть живой от потери крови. Баба Ходора сбилась с ног, выхаживая его с внуком, но выходила, заполучив в лице деда надежного защитника. А по деревне разнесся слух, что Софрон Щербак нагнал сбежавших с каторги варнаков, убил четверых, а пятый скрылся, пырнув его в бок ножом. Приехавшие из Бийска дознаватели, расколоть деда не смогли, и оставили его в покое, тем более что бежавшие каторжники убили кроме Ленькиных родителей, еще двух стражников. После этого деда в селе стали побаиваться.
Ленькина бабушка не пережила гибели любимой дочери и через две недели умерла. Ленька же перестал после этого говорить. Не мог просто. Начинал дико заикаться и замолчал. Из детей общался только с Архипкой Назаровым — эдаким Томом Сойром сибирского разлива, выдумщиком и шкодой. Шкодничали вместе, вместе и получали от деда Софрона или от Степаниды Назаровой, рослой и суровой вдовы, в одиночку тянувшей двух пацанов: Архипку и четырехлетнего Егорку.
Кроме Архипки был у Леньки еще один верный друг — трех годовалый пес неизвестной породы, крупный, лохматый и молчаливый — в хозяина. Дед назвал пса Кабыздох, но пес на это слово не отзывался, а выдумщик Архипка сократил кличку до Кабай. Эту кличку пес признал и сейчас ждал хозяина во дворе Бабы Ходоры.
Рассказав Ленькину историю, хозяйка расспрашивать о будущем меня не стала, разбудила мальчишку, наказав ему выучить дома азбуку, отправила со двора. Заскучавший Кабай хозяину обрадовался и попытался облизать, но был поставлен на место и потрусил рядом.
Дома нас дожидался Архипка, притащивший с озера удочки и изнывавший от любопытства. Ленька рассказал ему, что Баба Ходора учит его читать и принялся рисовать щепкой на земле буквы, произнося вслух их названия. Архипка с интересом смотрел, слушал, и даже старался повторять. Обучение азбуке было прервано матерью Ленькиного приятеля, которая заставила друзей поливать огород.
Заниматься скучным делом пацанам не хотелось, но деваться было некуда и они, пыхтя, крутили колодезный ворот, доставая тяжеленное деревянное ведро, разливали воду в ведра поменьше и таскали их на грядки.
В прошлой жизни у нас, вернее не у нас, а у жены была так называемая дача, по сути — обыкновенный огород в три сотки с небольшим домиком, где Ленка пахала все лето как маленький трактор. Пыталась приобщить к этому делу и меня. Я же как мог сопротивлялся, поскольку к сельхоз-работам с детства питал стойкое отвращение. Но обстоятельства были сильнее меня, поэтому приходилось весной копать землю под грядки, летом поливать иногда, а осенью убирать урожай.
Так, что я, можно сказать, опытным взглядом осмотрел огород тетки Степаниды. Большую часть огорода, как и положено, занимала картошка. Широко были здесь представлены: и капуста, и свекла, и морковка с редькой, ну и репа; куда же без нее. Не было привычных помидоров, зато огурцы сидели на высокой грядке из навоза в лунках засыпных землей. А что, вполне технологично, навоз прел и нагревал грядку, огурцы быстро росли, поливай только, если дождя нет. А вот малины по периметру не было. Вместо нее колосилась высоченная конопелька. Более того, мак вольно рос среди картошки и даже цвел отдельным клином. И никому не было до этого дела. Дикие люди! Цивилизация не коснулась их. Значит, и я не буду просвещать, пусть прозябают в своем неведении. Достаточно им религии, которая, как известно, и есть опиум для народа. А мак пусть кушают в хлебобулочных изделиях.