Комсомолец 2 (СИ)

— Ну… помоги.
— Только у меня есть одно условие.
— Пимочкина?
Славка кивнул.
Таким серьёзным я его давно не видел — мне сразу расхотелось шутить.
— Да.
— Что ты хочешь, чтобы я с ней сделал? — спросил я. — Заставил в тебя влюбиться? Так не смогу: я не этот… не гипнотизёр.
— Отстань от неё, — сказал Аверин.
— Я?
— Да, ты.
Славка насупился. Напомнил мне моего младшего сына — то примерно с таким же серьёзным видом пытался поговорить со мной «по-мужски». Невольно вспомнил тот разговор, когда младшенький доказывал, что это я ушёл из семьи — бросил их ради… Не запомнил, что именно наговорила сыну обо мне моя бывшая жена. Обвиняла в супружеских изменах? Или в том, что променял семью на «пьянки с приятелями»? Слышал от неё разные версии. Помнил только, что о реальных причинах нашего расставания она детям не сказала.
Вздохнул.
— Я к ней и не приставал. И пирожки у неё не выпрашивал. Она их сама приносит — по собственной инициативе или по дурости.
— Поклянись, что отступишься от неё, — потребовал староста. — Поклянись! И считай, что зачёт по вышке уже у тебя в кармане.
Я вздохнул, покачал головой.
Старался не улыбаться.
— Чем ты меня слушал, Слава? — сказал я. — Сколько раз можно повторять одно и то же? Я не претендую ни на руку, ни на сердце Светы Пимочкиной — ни на прочие части её тела. Комсорг не в моём вкусе. Понимаешь? Мне нравятся другие девчонки.
— Такие, как Королева? — подал голос Паша.
Он вертелся около зеркала, укладывал расчёской свою рыжую шевелюру.
— Возможно, что и такие, как Нежина, — сказал я.
Пожал плечами.
Добавил:
— А Света Пимочкина — хорошая девчонка. Умная и красивая — с этим спорить не стану. Но она совершенно не интересует меня, как женщина. У меня на неё не сто… эээ… нет, и не будет никаких планов. Я вам об этом уже говорил. И повторяю снова. Кто её папа — меня тоже не волнует.
— Поклянись, — потребовал Аверин.
Смотрел на меня сверху вниз, пытался пригвоздить к кровати суровым взглядом.
— В чём? — спросил я. — В том, что Светка не в моём вкусе? Так и есть. Снова это повторяю. Запиши, чтобы не забыть. Чего тебе ещё от меня нужно? Спа… эээ… ходить я с ней не собираюсь. За это можешь не переживать. Но от её пирожков не откажусь — тут хоть режьте меня.
Могильный хмыкнул.
Слава махнул рукой.
Мне почудилось, что после моих слов он повеселел.
— Ешь свои пирожки, — сказал Аверин.
Кивнул на стол, куда вчера выложил гору газетных свёртков.
— Мамка тебе тоже пирог с рыбой передала. Съесть его нужно сегодня-завтра, чтобы не пропал. Она так сказала. Там ещё сало, копчёная рыба… и что-то ещё — я не смотрел. Ты лучше меня разбираешься, что можно долго хранить — что нельзя. Посмотришь.
Он поправил красную повязку на руке.
— А на счёт Феликса можешь не переживать: проставит он тебе в декабре зачёт, не отвертится. Вот это — я тебе обещаю.
Переглянулся с Могильным.
Парни усмехнулись — как те заговорщики.
— И кстати, мужики, — сказал староста, словно вдруг о чём-то вспомнив. — Спешу вас расстроить. Не получится у нас в пятницу махнуть на пикник — только не на этой неделе. Завтра и девчонкам об этом скажу. Потому что седьмого мы всей группой дружно пойдем на демонстрацию.
— Это ещё с какой такой стати? — спросил Могильный. — Нет, Слава, если не будет пикника, то я с отцом на рыбалку махну — на Михайловский ставок. Или поведу Ольгу в кино: в праздничные дни наверняка что-то интересное покажут. А может и в театр! Чего я на этих демонстрациях не видел?
— Меня сегодня в деканат вызывали, — сообщил Аверин. — По поводу грядущей годовщины Революции. И по поводу демонстрации. Велели провести с нашей группой беседу. Объяснить вам, что демонстрация седьмого ноября дело очень нужное и очень важное. И обязательное для всех студентов горного.
Пашка приоткрыл рот, собираясь возразить.
— А тех, кто на неё не явится — перед Новым годом лишат стипендии, — сказал староста.
Могильный выдохнул — словно сдулся.
— Вот гады, — пробормотал он.
Слава развёл руками — будто говорил: «Ну а я что могу сделать?»
 
* * *
Вечером шестого ноября я дождался, пока Аверин и Могильный уйдут на очередное патрулирование города, запер на ключ дверь комнаты. Достал из-под кровати чемодан, вынул из него свёрток с обрезом — развернул плед. Убедился, что укороченная с двух сторон винтовка системы Мосина мне не приснилась. Не держал её в руках с того дня, как вернулся от Каннибала — стал уже сомневаться, действительно ли хранил среди своих вещей огнестрельное оружие, или то были мои фантазии.
Обрез выглядел настоящим. Как и запах оружейной смазки. Я погладил рукой гладкую поверхность древесины. Подушечками пальцев ощупал вмятины на ложе. Провёл пальцем по стволу — там, где остались следы от крепившейся раньше на винтовке прицельной планки. Планка сейчас отсутствовала. Да она и не была мне нужна. Даже не думал изображать снайпера, как там, в тире. Из обреза я собирался стрелять почти в упор — по большой мишени: помнил, что Горьковский душитель был крупным мужчиной.
Высыпал из платка на плед патроны. «Калибр семь шестьдесят два». Такие же патроны я использовал при охоте на кабанов, когда ездил со своими начальниками в заповедник. Вот только тогда у меня была винтовка с оптикой. Да и патронов побольше, а не жалкая кучка, как сейчас. Пересчитал боеприпасы, коснувшись каждого взглядом. Пять штук — одинаковые, как близнецы. Отодвинул затвор. Один за другим стал загонять патроны в магазин. Не спеша, но уверенно. Подумал: «Пяти выстрелов мне завтра будет более чем достаточно».
  
Глава 21
 
Утром седьмого ноября, зевая и недовольно ворча, мы прошли по привычному для нас маршруту — к институту. Именно там строились в колонны студенты Зареченского горного для участия в массовом шествии в честь главного в Советском Союзе праздника — Дня Великой Октябрьской социалистической революции. Во двор института мы явились одними из первых. Славка, как староста, возглавлял нашу процессию, состоявшую из трёх хмурых комсомольцев и трёх не выспавшихся комсомолок.
Все лавочки около института оказались заняты (мы явились всё же не первыми). Наша компания прогулялась к бюсту Ленина — решили дожидаться одногруппников около него. Староста и комсорг вскоре бросили нас, помчались к входу в главный корпус института — каждый по своим делам. Укутанная в плащ с приподнятым воротником Оля Фролович повисла на локте Паши Могильного. Невозмутимо озиравшаяся по сторонам Надя Боброва мой локоть проигнорировала (меня это не расстроило).
К возвращению «лидеров» наша группа собралась около памятника вождю мирового пролетариата почти в полном составе. Подошла к нам и вечно свежая и улыбчивая Альбина Нежина — квартет нарядных парней (все в костюмах, при галстуках) тут же бросился к ней навстречу. Королева обменялась с одногруппниками приветствиями. И лишь меня вновь обделила вниманием. Да я и сам бы на себя не взглянул. В своём единственном полосатом свитере выглядел бедным родственником в окружении расфуфыренных студентов.
Явились Пимочкина и Аверин — раздали нам плакаты с кричащими крупными надписями, флажки и уже надутые воздушные шары. Мне достался один флажок и красный шар. Славка велел держать его крепко, словно боялся, что шар унесёт меня в небо, как того Пятачка в мультфильме. Могильный и Аверин развернули большой транспарант, гласивший: «Великому Октябрю слава!» Фролович прочла эту надпись вслух, усмехнулась и сказала: «Великому Октябрю не только Слава, но и Паша». Пимочкина погрозила подруге пальцем.
* * *
Около института мы стояли почти до полудня — ждали, когда «появится наше окно». Колонны советских граждан с транспарантами, флагами и портретами вождей Революции проходили по проспекту Ленина нескончаемым потоком. Нарядные, шумные, весёлые (некоторые, как мне показалось, уже «навеселе»). Следовали к Площади Революции — от Зареченского горного института до неё нужно было ехать четыре остановки на автобусе… или идти пешком, как предстояло нам. Со стороны это массовое перемещение людей выглядело впечатляюще. Я следил за ним с интересом. В прошлой жизни я подобные людские массы наблюдал только по телевизору — во время парадов на Красной площади в Москве.