Триумф зла

— Уверена, вы любите танцы не больше моего.
Он ответил:
— Правда, не люблю. Если вы не возражаете, лучше присядем где-нибудь в тени. Кажется, мы уже встречались.
— О да, — сказала она, — в церкви святой Магдалины; вы подняли мой молитвенник. Вы хотя бы ходите в церковь. Ах, я так устала от этой нескончаемой карусели балов и вечеров. Нельзя ли просто оставить меня в покое? Любопытно, нравятся ли вам балы.
— Отнюдь, — ответил маркиз, — такие вещи мне совсем не по душе. Я был обязан принять это приглашение, — и, покраснев и запинаясь: — Конечно, мадемуазель, я не хотел сказать…
В эту минуту к ним подошел герцог де Морлей, чтобы пригласить ее на танец, и тем спас его от произнесения «того, чего лучше бы не произносить».
Кончилось все это тем, что вскоре маркиз стал близким другом семьи. Барон постоянно приглашал его на ужин и использовал каждую возможность, чтобы оставить их наедине, думая, что они увлеклись друг другом и составляют прекрасную пару.
В каком-то смысле они и впрямь увлеклись друг другом. У них было много общего во вкусах: для нее было облегчением, после длинной череды самодовольных кавалеров, найти человека, заметившего ее интеллектуальные качества. А он, кажется, испытывал те же самые чувства к ней. Между ними возникли доверительные отношения. Как-то раз она сказала ему:
— Вы знаете, что я обладаю тою же решимостью, что и вы. Вы свободны, я — нет. Я намерена вступить в религиозный орден, но что же мне делать? Ведь родители держат меня в такой строгости, какой позавидует самый суровый орден, и продолжают настаивать на моем браке с одним из этих жалких созданий в стоячих воротничках и с пустыми физиономиями, при виде которых меня охватывает омерзение. Вы — единственный человек, который стал мне другом: а мать не хочет, чтобы я заводила дружбу с девушками, хотя если бы это произошло, не думаю, чтобы это мне понравилось. Их жизненный идеал отталкивает меня. Так что же делать? Только к вам одному, кто может меня понять, я обращаюсь за советом.
— Что ж, — не спеша ответил он, — эту сложность можно преодолеть только одним способом. Вы, наверное, будете удивлены, услышав мое предложение. Но, поразмыслив, вы придете к выводу, что в нем ничего особенного нет. А именно, вы и я заключим номинальный брак и поживем немного вместе как брат и сестра; потом вам будет вольно делать все, что угодно. Мы расстанемся и разойдемся каждый в свой монастырь.
Задрожав, она произнесла:
— Но если вам случится полюбить другую женщину, а я должна буду уйти в монастырь, то я останусь висеть на вас непосильным грузом.
Он отвечал:
— Я думал, что вы знаете меня достаточно, чтобы не строить таких предположений. Кроме того, в соответствии с законами церкви, если говорить напрямик, брак без осуществления утрачивает силу. Однако нет нужды об этом беспокоиться. Вы, кажется, сомневаетесь в моем призвании.
Она взяла его за руку и сказала:
— Я просто боялась за вас; если вы серьезны в своих намерениях — что ж, на то воля Божья.
Радости барона при вести о помолвке его дочери не было предела: и когда к нему пришел маркиз де Лаваль свататься к его дочери, он был настроен одарить своего единственного ребенка на свадьбу очень щедро. Каково же было его удивление, когда де Лаваль отказался принять какое бы то ни было приданое. После настойчивых просьб он, наконец, сказал:
— Ну что ж, если вы настаиваете, вы можете дать за ней приданое. И хотя мы желали бы провести торжество в самом узком кругу, если вам угодно видеть длинную процессию подружек невесты и торжественную мессу в исполнении целого оркестра, вы вольны заплатить за это. Но после того, как она станет моей женой, я не трону ни гроша из ее денег. Моего состояния — Dieu merci![7] — хватит на то, чтобы содержать нас обоих.
Итак, они торжественно сочетались браком, и отчеты об этом появились во всех газетах. После этого они отправились в его шато возле Нанта в Бретани, где мать Лаваля была изумлена тем обстоятельством, что они заняли отдельные комнаты. В самом деле, единственный раз он был в ее комнате, чтобы вместе почитать требник в приуготовление к монашеской жизни. Потом они отправились в путешествие по Италии. На свой спокойный лад они очень развлеклись и нашли между собой еще больше общего, чем думали раньше. Не заводя новых знакомств, они вскоре обнаружили, что не могут обходиться друг без друга, в буквальном смысле став братом и сестрой, за исключением того, что, как часто случается между братьями и сестрами, между ними ни разу не произошло ссоры.
 
Наконец, когда их браку исполнился год, они вернулись в свой парижский дом. Они решились на последний шаг. Селестин предложил Серафине, полушутя, полусерьезно, облечься в одежды францисканского ордена, чтобы посмотреть на нее в монашеском одеянии; она облеклась. При взгляде на нее слезы покатились из его глаз.
— О Серафина! — воскликнул он. — Я так сильно буду тосковать по тебе.
Неожиданно она обхватила его руками и в первый раз поцеловала со всей страстностью.
— Нет, дорогой, — вскричала она, — я не могу оставить тебя. Я не могу жить без тебя!
В эту минуту зазвонил звонок, и раздался громкий стук в дверь. Она сошла вниз в своем монашеском одеянии. Какая-то нищенка убегала по улице; Серафина споткнулась о лежавший на пороге сверток. Жалобный крик исходил от него; она подняла сверток: в нем был годовалый ребенок, завернутый в грязные лохмотья: он тянулся к ней своими ручонками: когда она взяла его на руки, он сразу замолк. Она принесла его наверх и без слов положила на колени мужу. Дитя потянулось своими мягкими цепкими ручками к Селестину, глядя на него своими незабудковыми глазами; оно лежало совсем тихо. Серафина без шума вышла из комнаты. Вскоре она вернулась, наряженная в свадебное платье. Она присела рядом с мужем и положила ребенка между ними. Так они и сидели, очень долго, взявшись за руки, в полнейшей тишине.
 ВИОЛА Д’АМОРЕ 
Когда-то в моде была отличавшаяся особенно нежным тоном разновидность скрипки или, вернее, нечто среднее между виолой и виолончелью. Сейчас их уже не изготавливают. Думаю, что это — история последней такой виолы. Довольно необычный этот рассказ, возможно, послужит некоторым объяснением тому, почему такие инструменты больше не делают. Но пусть я поэтесса и, следовательно, склонна верить в невозможное, не думаю все же, что такова была история всех виол д’аморе. Могу лишь добавить, что присущая им нежность тона достигается дублированным звучанием струн, натянутых под грифом, и еще одним отзвуком внутри деки. Но обратимся же к рассказу.
Однажды я была во Фрейбурге — том, что в Бадене. Как-то воскресным днем я отправилась на торжественную мессу в местном соборе. Струнный квартет великолепно исполнял потрясающую бетховеновскую Мессу до-мажор. Я была особенно впечатлена игрой первой скрипки — величавого, среднего возраста мужчины с необыкновенно красивым лицом, которое напоминало один из портретов кисти Леонардо да Винчи. Он был облачен в черную мантию, похожую на те, что носили в средневековье; и играл он с таким вдохновением, какое редко доводится встретить у музыкантов. Там же пел дискант, самый прекрасный из всех, что я когда-либо слышала. Мальчишеским голосам, с их ни с чем не схожим тембром, немного не хватает выразительности. Так вот в этом голосе тончайший тембр соединялся с полнейшей выразительностью. Я собиралась остановиться во Фрейбурге у своих знакомых. Но исполнитель, игравший первую скрипку, возбудил во мне любопытство. Я узнала, что он итальянец, из Флоренции, и происходит из древнего дворянского семейства да Риполи. Но сейчас он занимается изготовлением музыкальных инструментов, что приносит ему совсем небольшой доход, — и все же он играет в соборе из любви, не за деньги; а тот прекрасный дискант принадлежит его младшему сыну, — от умершей жены скрипачу осталось пятеро детей. Он заинтересовал меня, и я захотела ему представиться, чего добилась без труда.