Голос пойманной птицы
Он отвернулся от меня, заложил руки за спину и принялся мерить шагами библиотеку. На несколько минут замер спиной ко мне возле окна, наполовину закрытого ставнями. Он молчал. У меня дрожали колени, меня подташнивало от страха. Наконец он обернулся ко мне и впился взглядом в листок бумаги, который я держала в руках. Полковник подошел ко мне, вырвал у меня стихотворение, замахнулся и ударил меня.
В следующие недели синяки на моем лице из темно-сизых превратились сперва в лиловые, а потом в желтые. Сочинять я не прекратила, но стала гораздо осторожнее. Я писала стихи тайком и читала их про себя, чтобы выучить наизусть. Потом рвала листки на ленты, а ленты – на конфетти. По ночам, когда в доме все спали, вылезала на крышу и швыряла горсти разорванных на клочки стихотворений в переулок за домом. Но хорошие – по крайней мере, те, которые тогда казались мне таковыми, – складывала в несколько раз и прятала эти крохотные квадратики под матрасом.
Вскоре материны чаепития получили логичное завершение: Пуран сделали предложение. Однажды днем в наш дом в Амирие пришла группа женщин и официально попросила руки Пуран. «Теперь ты часть нашей семьи!» Бабушка жениха так и сияла. Усадила мою сестру рядом с собой на козетке, надела ей на палец кольцо и расцеловала в обе щеки. Пуран залилась румянцем.
– Мубарак! – воскликнули женщины. Поздравляем! – Ли-ли-ли-ли-ли-ли-ли!
Гостиную наполнили свадебные трели.
– Надо подсластить языки! – крикнул кто-то, и гостьи тут же стали передавать друг другу блюдо со сластями.
Наша мать кивала и улыбалась. Дело было решено. Помолвка Пуран состоялась.
Мать и Санам, не мешкая, принялись собирать приданое, хотя до свадьбы оставалось еще много месяцев, поскольку жениху нужно было завершить образование. Ранние браки уже тогда считались пережитком прошлого – везде, кроме самых старорежимных семейств, – однако помолвки по-прежнему заключали как можно раньше, дабы сберечь целомудрие невесты и доброе имя ее семьи.
До помолвки моя сестра видела жениха всего трижды, и все три раза – в противоположном конце нашей гостиной. И все равно от одного лишь его существования вкупе с подаренным ей красивым кольцом она впадала то в блаженный ступор, то в восторженное исступление. По большому счету жизнь ее почти не изменилась, однако теперь ей дозволялось днем бывать в городе в компании бабушки, матери и сестер будущего мужа. Они ходили по модным лавкам на бульваре Лалезар, а потом заглядывали на чашечку кофе глясе с пирожным в шикарный модный ресторан.
– Он называется «Дворец», и там зеркальные стены, представляешь, Форуг? – восклицала сестра. – А в глубине – чудесный цветник, там играет европейский ансамбль и полным-полно, честное слово, полным-полно элегантных иностранцев!
Когда сестра уходила в город, я оставалась дома в Амирие и угрюмо ждала ее возвращения. Наш мир поделился на девушек, которых уже просватали, и тех, кого еще нет, причем я, разумеется, относилась ко вторым. Не то чтобы мне так уж хотелось традиционным манером выйти замуж – я не собиралась ждать, пока меня выберет чья-нибудь бабка или мать, – но все равно, когда сестра рассказывала, как они гуляли по бульвару Лалезар и заходили во «Дворец», меня терзала зависть.
И все же радость Пуран оказывалась настолько заразительной, что, оставшись наедине в нашей комнате, мы беседовали далеко за полночь. В те годы брак для нас означал, что отныне мы можем носить платья с глубоким вырезом, чулки со швом и туфли на высоких каблуках. Можем сделать себе каре и выщипать брови. Можем красить губы красной помадой, подводить глаза и рисовать сурьмою мушки. Правда, после замужества нашим старшим кузинам на семейных праздниках разрешалось танцевать только с собственными мужьями, но мы с Пуран не задумывались о подобных запретах. Мы обсуждали, как будем краситься и одеваться, когда выйдем замуж, – и еще секреты брачного ложа.
В один прекрасный день нашей старшей кузине Жале поручили просветить Пуран в матримониальных вопросах. Жале была тремя годами старше нас и недавно вышла замуж. Не самая красивая из наших кузин, однако ж ее перманент, блестящая малиновая помада и черные лакированные лодочки казались нам воплощением шика.
Жале и Пуран удалились в мехмун хуне. Мне очень хотелось пойти с ними, но мать строго-настрого запретила, и я дожидалась снаружи, прижавшись ухом к двери. Прошло минут пятнадцать. Жале и Пуран шептались так тихо, что ни слова не разобрать. Вдруг дверь распахнулась, я покачнулась и едва не упала в гостиную.
– Так-так! В стенах мышки, у мышек ушки! – воскликнула Жале и добавила, обернувшись к Пуран: – Аллах всемилостив. Он так милостив, что однажды пошлет жениха даже твоей шайтан-сестрице.
Шайтан – то есть дьявол. Мать частенько кричала на меня: «Шайтан!» Я возмутилась было, но Жале подмигнула и улыбнулась. В ее устах это было не ругательство, а комплимент.
Я расплылась в своей коронной шайтан-улыбке.
– Что она сказала? – спросила я Пуран, едва мы остались одни.
– Сказала, что в первый раз у девушки идет кровь. Ну, когда муж…
– Не тяни!
– Когда он делает это.
Я кивнула.
– А дальше?
– Она сказала, не так уж это и больно, а потом надо будет показать, что у меня шла кровь.
– А дальше?
Пуран закусила губу.
– Дальше она не говорила. Сказала только, что, когда он закончит, будет кровь и он знает, как тут быть.
Я задумалась.
– Что еще она тебе сказала?
– Сказала, что в первую брачную ночь с женой мужчина испытывает неземное блаженство. – Она вновь закусила губу и нахмурилась. – Как думаешь, что это значит?
– Не знаю. Она разве не объяснила?
– Нет. Сказала только, после этого он меня полюбит.
Уже интересно. Я плохо себе представляла, что такое «это», но то, что оно действует так волшебно, меня изумило. Теперь я просто была обязана выяснить, в чем дело.
– Неужели она не рассказала подробнее? – уточнила я.
Пуран на миг задумалась, потом покачала головой. Видимо, на том и кончился их разговор с Жале.
В следующие дни мы обдумывали полученную информацию, крутили ее так и сяк, пытаясь соотнести с обрывками уже имевшихся у нас знаний. Под вечер, когда от зноя и долгого чаепития у женщин развязывались языки, мать с подружками принимались сплетничать, и порой нам удавалось их подслушать. Часто они шепотом рассказывали истории о первой брачной ночи. Мы знали, что «ночь консуммации», как ее тогда называли, порой оборачивалась скандалами и позором: если новобрачная не могла предъявить окровавленную простыню – доказательство целомудрия, ее прогоняли из дома супруга, братья ее избивали, отец отрекался от такой дочери. Иногда девушки исчезали по собственной воле, чтобы никогда не вернуться; имена таких беглянок не произносили даже их родные. Особенно их родные.