Дом волчиц
Амара, прерывисто дыша, отводит взгляд. Возможно ли, что ее хозяин когда-то торговал своим телом? Что он жил той же жизнью, что и Парис? Она боится заговорить, боится напомнить ему о своем присутствии, но не меньше пугает ее и затянувшееся молчание.
— Что произошло с твоей матерью? — слабым голосом спрашивает она.
— Она умерла, когда мне было десять лет. — Феликс упирает остекленевший взгляд в красную стену. Его горе настолько ощутимо, что Амара забывается. В это мгновение она видит перед собой лишь испуганного мальчика, потерявшего мать и мучимого отцом, и ее сердце сжимается от жалости. Она нежно касается его плеча.
— Мне жаль, — говорит она.
Феликс резко приходит в себя.
— Не трогай меня! — рявкает он, вставая. Амара неуклюже вскакивает на ноги и отстраняется, боясь, что он ее пнет. Он пристально смотрит на нее, и оба они знают, что она видит стоящие в его глазах слезы. — Убирайся.
Она опрометью выбегает из комнаты.
Амара закрывает за собой деревянную дверь из его покоев и останавливается на тротуаре, прислонившись к ней спиной. Чувства — невольное сочувствие Феликсу, скорбь по Крессе — разрывают ее на части. Мысль о том, чтобы пойти в лупанарий, взглянуть в глаза Британнике, сделать гибель Крессы реальной и заново увидеть, как та падает в воду, рассказывая о случившемся остальным, кажется невыносимой. Она быстро, но бесцельно бредет вдоль по улице. Ей вспоминаются объятия и любовные признания Руфуса. Но беспокоить его посреди дня в его собственном доме отвратительным рассказом о беременности и гибели шлюхи недопустимо. Она едва не сворачивает на улицу, ведущую к дому Друзиллы, чувствуя, что куртизанка ее не прогонит, но вовремя осознает, что, в сущности, почти ее не знает. Ноги сами несут Амару к гончарной лавке на виа Помпеяна. К Менандру.
Она останавливается на улице и видит его в лавке пересмеивающимся с какой-то молодой рабыней. Рустика нигде не видно. Сердце Амары болезненно замирает. Возможно, это его новая возлюбленная. У нее нет никакого права его осуждать; она вообще не должна была являться сюда, чтобы обременять его своим горем. Она уже собирается уйти, когда Менандр замечает ее и выбегает из лавки.
— Тимарета! — Он окликает ее и, догнав, видит, что ее лицо залито слезами. — Я не могу разговаривать перед лавкой, — произносит он. — Подожди здесь. Прогуляемся до фонтана.
Он возвращается в лавку, прежде чем она успевает возразить. Амара видит, как он говорит что-то рабыне за прилавком, и та, с любопытством взглянув в ее сторону, дает ему ведро.
— Пошли, — произносит Менандр, снова подойдя к ней. — Нам сюда.
Они быстро идут вдоль по улице.
— Прости, — говорит Амара. — Прости за то, что произошло между нами.
Они подходят к фонтану, где уже околачивается кучка сплетников. Это излюбленное место сборищ праздных рабов.
— Сейчас это не важно, — отвечает он, увлекая ее в сторону, чтобы пропустить нетерпеливого прохожего. — Расскажи мне, в чем дело. Тебя кто-то обидел? — спрашивает он с такой искренней заботой, что на ее глазах снова выступают слезы.
— Кресса мертва, — говорит Амара. — Она была беременна. Мы вместе пошли в гавань… — Амара умолкает, не желая описывать последние мгновения жизни Крессы, ее мимолетно мелькнувший плащ, вспенившуюся воду. — И она утопилась…
— Вы были только вдвоем? С вами на пристани никого не было?
Амара кивает.
— Никто не помог. Ни один человек. А когда этот мужчина спросил меня, почему я расстроена, я сказала, что не знала ее. — Она прячет лицо в ладонях, не в силах простить себе это последнее предательство. Менандр ставит ведро на землю и обнимает ее. Она, прижавшись к нему, плачет у него на плече.
— Ты не сделала ничего плохого, — говорит Менандр. — Все в порядке. Ты не виновата.
— Никто не помог, всем было плевать, — повторяет Амара. — Они только разозлились, что она столкнула в воду амфору с оливковым маслом. Ее жизнь ничего не значила. А теперь ее больше нет, и после нее ничего не осталось. Она будто никогда не жила.
— Это не так, — говорит он. — Ты любила ее, она была дорога тебе и своим подругам.
— Я не помогла ей, я позволила ей утонуть…
— Ты не могла ей помочь, — говорит он. — И она сама хотела умереть.
Амара стоит в объятиях Менандра, пока не замечает, что их окружили зеваки, несомненно, прислушивающиеся к каждому их слову. Она выпрямляется и вытирает слезы. Менандр поворачивается к небольшой толпе, собравшейся возле них с ведрами в руках.
— Просто оставьте нас в покое!
— Пошел ты, — сквозь зубы отзывается один из рабов, но зеваки расходятся, давая им возможность свободно поговорить. Никому не хочется нарываться на драку, тем более что всех их ждут хозяева.
— Ты не сделала ничего плохого, — повторяет Менандр и, взяв ее за плечи, заставляет поднять взгляд. — Слышишь меня? Ты ни в чем не виновата.
Глядя в его доброе лицо, в темные глаза, которые она так старалась забыть, Амара понимает, что никогда не сможет полюбить Руфуса так, как любит этого мужчину.
— Прости, что я прислала Дидону, — говорит она. — Мне очень жаль. Я должна была сама тебе сказать. — Она видит, насколько его ранили ее слова, только когда уже поздно брать их назад. — Я не люблю его, — произносит она. — Но я перед ним в долгу.
— Он купил тебя, — говорит Менандр, выпуская ее из объятий. — Я понимаю.
Амара имела в виду не только деньги. Это не единственное, за что она обязана Руфусу. Он вправе ожидать от нее некоего подобия преданности и честности. Но она не хочет причинять Менандру еще больше боли. Он наклоняется, чтобы наполнить ведро, нужное ему разве что в качестве оправдания для Рустика.
— Я не хочу, чтобы ты даром тратил на меня свои чувства, — произносит Амара, пока он накачивает воду. — Ведь мне нечего тебе дать. — «Как бы я ни хотела подарить тебе целый мир», — мысленно добавляет она. — Прости, что я пришла сюда, вытащила тебя из лавки, обременила тебя. Но случившееся с Крессой было настолько невыносимо, что я забыла… Забыла, что не должна видеться с тобой. Что должна оставить тебя в покое.
— Ты всегда можешь поговорить со мной. — Менандр снимает ведро и отходит от колодца. — Всегда. И я знаю, что тебе необходимо заботиться о себе. Я это понимаю.
Амара опускает взгляд. Она чувствует, что он отпускает ее, но не хочет расставаться.
— Ты для меня единственный, — говорит она, не в силах признаться ему в любви. — У меня нет никого дороже тебя.
— Ты тоже дорога мне, Тимарета. — Он наклоняется, быстро целует ее в лоб и, подняв ведро, поворачивается, чтобы уйти. — Пожалуйста, береги себя. И не нужно себя винить.
* * *
Едва увидев Амару, Британника чует неладное.
— Кресса? — пронзительным от тревоги голосом спрашивает она. — Кресса?