Защитник

Первым с палубы на палубу прыгнул персидский капитан, за которым последовали несколько человек. В их глазах Фемистокл увидел отчаяние. Персов остановили щитами, а потом изрубили мечами. Тела сбросили в море, а большое красно-черное пятно на палубе смыла соленая вода, и на досках остались только розовые полосы.
Келейст прокричал новый приказ, и весла ударили в другую сторону, разводя два корабля. Будь у них больше времени, команда с удовольствием обыскала бы персидскую галеру. Персы носили много золота, и Фемистокл старался не обращать внимания на звонкие побрякушки, уже появлявшиеся на его гоплитах. Сам он считал, что эти люди, пожелай они того, могли бы заполучить весь мир.
Второй персидский корабль попытался затеряться в хаосе сражения. Ему даже удалось развернуться, хотя Фемистокл заметил, что весел на одной стороне нет, что и объясняло невысокую скорость. Какой-то греческий таран прошелся по борту, ломая весла и убивая державших их гребцов. Скорости, чтобы уйти, персам явно недоставало, и они просто отползали подальше. Фемистокл поймал себя на том, что ухмыляется, когда его триерарх развернул корабль им вслед. Погоня на море – дело обычно долгое, но только не в том случае, когда у преследуемого сломана половина весел и трюм полон трупов.
Воспользовавшись затишьем, Фемистокл снова оглядел поле боя – точно так же, как сделал бы это на суше. Будучи стратегом, он старался держать в уме картину всего действа. Для воина в строю есть только те, кто вместе с ним, слева и справа, и тот, кто напротив. Командующий должен видеть дальше – и это правило справедливо не только на суше, но и на море.
Персы привели сюда огромный флот, и только узость пролива позволяла грекам продолжать вести сражение. Фемистокл понимал это. При нынешнем положении дел враг не мог использовать свое подавляющее преимущество. Эвакуация на Саламин дала афинянам временную передышку, но врагов все равно было слишком много! Корабль за кораблем персы перемалывали союзный флот. Такова была общая картина. Коринфяне потеряли половину своих – двадцать из сорока. Десятки афинских галер были потоплены или взяты на абордаж и сожжены. Афиняне понесли самые большие потери и уничтожили больше врагов, сражаясь как сумасшедшие на глазах у женщин и детей. Не с таким ли страхом и изумлением смотрели со своих зубчатых стен жители Трои? Крови при Саламине пролилось не меньше. Тел и обломков было местами столько, что галеры расталкивали их носами.
В момент просветления Фемистокл с полной ясностью понял, что они не смогут победить, – и его накрыла паника. А потом он начал думать, использовать данный ему гениальный ум, сделавший его первым в Афинах представителем того золотого поколения. Спартанцы всегда жаловались на афинскую хитрость, напомнил он себе. И разве он не величайший афинянин? Должен был быть способ переломить ход битвы.
Нагоняя незадачливого перса, Фемистокл снова посмотрел на берег, откуда сам Ксеркс наблюдал за тем, как в смертельной схватке истребляют один другого два флота. Половина персидской армады еще не вступила в бой и, держась в стороне, как акула, ожидала своего часа, чтобы войти в пролив.
Над городом, который Фемистокл так любил, поднимался дым. Конец всему, что он знал, приближался с неотвратимостью падающего молота.
Глава 3
– Перикл, не стой так близко к краю! – резко бросила Агариста. – Что я скажу твоему отцу, если ты разобьешься насмерть о камни?
Младший сын обернулся и взглянул на нее из-под бахромы густых черных волос, свисавших до самых глаз. Он всегда смотрел как будто из тени, смотрел с негодованием, ощущавшимся почти физически. Агариста ждала, не позволяя себе отвести взгляд, пока юноша не решил, что ясно выразил свое мнение, и, пожав плечами, не отступил на полшага назад. Она одернула сына не столько из страха за него, сколько для того, чтобы успокоить нервы.
В шестнадцать лет Перикл напоминал угря – плотный, мускулистый, гибкий. Она знала, что сын умеет плавать, поэтому не боялась, что он упадет в воду. Но все же камни внизу остры как ножи. Эта женщина не была суеверна, но судьба Афин решалась в проливе у Саламина, и Агариста страшилась увидеть алую кровь в тот день, когда ее муж рисковал жизнью в сражении против превосходящих сил врага. Греки ждали от богов могущества и победы. Ждали, что боги нашлют бурю и рассеют персидский флот.
Ксантипп был где-то там и, возможно, уже пал. Агариста не знала наверняка, но допускала такую мысль и терзалась из-за этого. Почувствует ли она его смерть, ощутит ли его последний вздох, последний миг света перед уходом во тьму? Ксантипп был суров и неумолим, но, видят боги, он стал тем мужчиной, которого она когда-то разглядела в нем. Ее отец считал его недостойным дочери рода Алкмеонидов, но она заметила стержневое качество молодого Ксантиппа – вероятно, самодисциплину вкупе с амбициями.
Агариста ощутила прилив гордости. Она вышла за мужчину непозволительно доброго и мягкого и медленно поворачивала его на углях брака, пока он не закалился. Он стал таким мужем, какой и требовался, ее величайшим творением. Но потом вмешался Фемистокл, провел голосование в собрании, и Ксантиппа изгнали из города, оторвали от семьи и дома. Агариста поджала губы – тяжелые воспоминания. Утраченные годы не вернуть. Фемистоклу никогда не будут рады ее родные, во всяком случае при ее жизни.
Перикл снова прокрался вперед, чтобы наблюдать за морским сражением. Она понимала его беспокойство, но ничем не могла помочь. Прикрыв глаза ладонью от яркого утреннего солнца, сын не отрываясь смотрел на вражеские корабли.
Он хотел быть с флотом и даже пытался остаться на борту, когда Ксантипп привел триеру к пристани и, опустившись на колени возле сыновей, наказал им защищать мать и сестру Елену. Агариста видела, как мальчики приняли ножи из его рук. Думали ли они о том, для чего предназначены эти клинки? Смогут ли они убить мать и сестру, если женщинам будет грозить рабство? Агариста нахмурилась. Она сознавала опасность – и для себя, и для Елены – и все же отобрала бы у них ножи, если бы они попытались выполнить отцовское поручение. Женщины умеют выживать. Выход есть всегда. Всегда.
Агариста предупреждающе вскинула ладони, увидев, что Перикл поскользнулся. Но он сумел удержать равновесие, широко раскинув руки.
– Иди сюда! – сердито потребовала мать.
Было видно, что Перикл и сам в смятении от случившегося. Он покраснел, отступил на несколько шагов и грациозно растянулся на песке. Его старший брат Арифрон раздраженно отвернулся. Он воспринимал долг как груз ответственности, и выходки младших детей его только злили. Агариста видела, что он переживает из-за их глупостей.
Арифрон тоже хотел уйти с отцом. Ему исполнилось семнадцать, и он должен был в скором времени получить право голоса в собрании. Ксантипп, однако, приказал сыну остаться. Еще несколько парней того же возраста составили ему компанию – кучка угрюмых и недовольных всем на свете юнцов среди тысяч эвакуированных горожан. Зато на службу отправились рабы-мужчины и вся личная стража. Агариста слышала, как ее муж обещал свободу каждому, кто встанет на защиту Афин от захватчиков.