Училка и медведь

– Пошёл ты, Коленька, на все четыре стороны.
Я резко разворачиваюсь и быстро шагаю прочь. Концентрируюсь на ритмичном стуке собственных каблуков, пока беру ключ на вахте и поднимаюсь к себе в кабинет. Запираюсь изнутри, занятие у меня с ребёнком только в восемь сорок пять.
И тут уже не выдерживаю, падаю на стул, закрываю лицо ладонями и отпускаю себя в рыдания. Боль, обида, горечь душат, не давая продохнуть.
Ну какой же он действительно козлище!
Да чтобы ему пусто было!
Успокаиваюсь уже далеко за начало первого урока. Иду умыться, а потом наношу лёгкий свежий макияж. Выглядит не очень сверху на опухшее лицо.
До середины дня из кабинета не выхожу, никого видеть не хочется. Дети приходят на индивидуальные занятия и уходят, а я даже журналы не хожу брать в учительскую.
А когда всё же решаюсь сходить, понимаю, что это была плохая идея. В учительской встречаемся с Катей, а за спинами у нас две стажистки громко начинают обсуждать участие класса Кати в конкурсе в Москве. Хмыкают и умничают, что сейчас всё просто и конкурсы несерьёзные. Зато вот когда они раньше работали…
И тут у меня срывает планку. Обычно я не ссорюсь с коллегами, особенно со старшими по возрасту, но это обесценивание чужого труда заставляет меня вскипеть.
В ответ на свой выпад я получаю стандартное «мы своё отучаствовали» и «вы молодые, вот и работайте»
Всегда жутко раздражал такой подход. Зарплату-то мы все одинаково получаем.
Катя пытается меня как-то успокоить, но меня просто бомбит. Мы договариваемся уйти вместе с работы, заглянуть в супермаркет за бутылочкой вина и поговорить. Выговориться. Нам обеим это сейчас очень нужно.
Но день Карины Кузьменко так просто закончиться не может. И вот едва я собираюсь идти за сумочкой, меня вызывает наша директор Наталья Валентиновна и очень просит задержаться, чтобы сделать отчёт по деткам с ОВЗ, который крайне срочно понадобился соцслужбе.
Приходится остаться. Но я действительно чувствую себя клубком натянутых жестяных нервов, что-то наподобие той штуки в кухне, которой отчищают присохшее к тарелкам. Когда выхожу из школы, понимаю, что даже зубы толком разжать не могу - такое напряжение.
А потому я всё ещё намерена осуществить задуманное. Я покупаю бутылку вина и иду к Кате. Даже домой не захожу.
Катя открывает мне с таким видом, будто сама не прочь кому-нибудь оторвать голову голыми руками. И я, кажется, догадываюсь кому.
Я просто показываю ей бутылку, и она тут же кивает на кухню. Мы молча достает бокалы и нарезку из холодильника, откупориваем бутылку и разливаем.
Выдыхаем уже только после залпом выпитых бокалов и приходим единогласно к выводу, что пиздец. А у кого и какой, как раз сегодня обсудим.
Первой рассказывает Катя. Наглый мистер Орешек совершенно не желает оставлять её в покое. Катя сомневается, противится, понимая, что они из совершенно разных миров, но наглые ореховые клешни всё равно тянутся к ней и просто так сдаваться не собираются. Но самое сложное, что Катя, кажется, и сама начинает влюбляться в него.
А потом рассказываю я. От третьего бокала вина язык уже начинает заплетаться и цепляться за зубы, но мысль работает. Правда, в очень опасном направлении.
— Знаешь, мне надоело! - восстаёт моя разбуженная алкоголем внутренняя амазонка, и я решительно хватаю сумочку и закапываюсь внутри. Пошёл он, мудак. Не хочет отвалить по хорошему, сделаем по плохому.
И почему меня раньше такая мысль не посетила? Наверное потому, что я трезвая была.
Я достаю телефон и под ошалевший Катин взгляд, не анализируя собственные действия, чтобы не струсить, набираю номер рыжего здоровилы.
Трубку он берёт моментально.
— Приветик, - выпаливаю и прижимаю до боли зубами нижнюю губу, осознавая вдруг, что творю. Но поздно уже, поэтому продолжаю: - Это Карина, помнишь меня? Которая мисс розовые туфли.
Или миссис уже?
— Привет, Белочка, на деменцию пока не жаловался. Что-то случилось?
Его голос окутывает таким густым и теплым спокойствием, что я начинаю плыть. Очень надеюсь, он не сочтёт мою просьбу наглой.
— Слушай, а можно к тебе с просьбой обратиться? - он точно меня пошлёт. И туфли не отдаст. Зачем ему проблемы?
— Нужно, Белочка, но не сейчас, если ты не где-то одна посреди леса под дождём, - я чувствую неприятную горечь, что меня послали попросту. - Мы тут с моим другом с моста слетели, сейчас в больнице. Доктору очень не нравится, что я с телефоном. Давай, он шить меня закончит, и я перезвоню?
Закончит что-о?
    
8
Когда-нибудь мы будем вспоминать и надрывно смеяться с того, как пьяные пробирались по лестнице чёрного хода больницы, по которому нас провела моя двоюродная тётя Надя, что работает там санитаркой. Но сейчас нам с Катей очень страшно. Не особенно бы хотелось, чтобы нас заметили и вызвали полицию.
Я могу только представить лицо нашей директрисы в школе, когда она узнает, если такое случиться.
Когда Богдан сообщил мне по телефону, что они с Макарским попали в аварию и находятся в больнице, я, конечно же, сразу рассказала Кате. И она так распереживалась, места себе просто не находила, что мы решили, что надо ехать.
Но не только Катерина разволновалась. Мне тоже стало совсем не по себе, когда я представила, как огромный и непоколебимый мистер Медведь, весь окровавленный, сидит в кресле перед хирургом. Да ещё и мне на звонок отвечает.
Только вот кто нас пустит к Макарскому? У него там охрана под дверью. Но по другому к Орешку Кате в палату не попасть, и мы берём на абордаж с виду совсем неприступного охранника.
Он выражает сомнения, что мы подруги Макарского и нам срочно надо знать, как он. Говорю в основном я, потому что Катя совсем растерялась. В итоге мужик в таком шоке, что решает обратиться к начальству. И начальством этим оказывается Богдан.
– Да, Богдан Викторович, блондинка и рыжая. Понял.
Он отключает телефон и пропускает нас, указывая пройти по коридору чуть дальше. Катя хватает меня за руку и крепко сжимает, когда мы направляемся туда, куда нам указали. И это ещё раз доказывает мне, что моя дорогая подружка вляпалась по полной программе.
Как раз когда мы подходим, из палаты выходит женщина в полицейской форме, доктор и Богдан. Я отмечаю, что в моей грудной клетке происходит странное явление, когда я смотрю на похитителя своих туфель, сканируя, где у него видимые повреждения. Но кроме заклеенной пластырем брови ничего не обнаруживаю.
Катерина ныряет в открытую дверь палаты и прикрывает её за собой, а я подхожу к Богдану и… вдруг теряюсь. Чувствую себя рядом с ним какой-то совсем мелкой.
Он как гора, особенно сейчас - в рубашке, с закатанными до локтя рукавами, а на поясе сбоку кобура пистолета. Несмотря на травму, он сосредоточен и собран.