Дом яростных крыльев (ЛП)
Я не осознаю, что уже отпустила руку Фибуса, прошла вглубь помещения и теперь стою под птицей, полностью сделанной из металла.
— А-а. Так вот что вывело тебя из равновесия.
Он придвигается поближе ко мне.
— При создании этой безвкусной статуи ни одно животное не пострадало, Капелька.
Мурашки бегут по моей коже, когда я замечаю яркий блеск в лимонно-желтых птичьих глазах.
— Почти как живая, да? — Фибус переводит взгляд на распушённый хвост птицы.
Я задерживаю дыхание. Я даже не знаю, почему. Ведь статуи не могут ни каркать, ни кусаться.
— Более чем, — бормочу я, пораженная сходством, которого удалось добиться художнику.
Кажется, будто живую птицу мумифицировали в железе. При одной мысли об этом комок подступает к моему горлу.
— Как думаешь, какую птицу она изображает?
Мой язык пульсирует в такт сердцебиению, которое, в свою очередь, заставляет мой голос трепетать, потому что я знаю ответ до того, как Фибус успевает произнести:
— Вóрона.
Никаких колебаний.
Я перевожу на него взгляд.
— Моя мать рассказывала мне об этом. В детстве я ходил вместе с ней в подвал. Я, похоже, был тогда совсем маленьким, потому что я помню, как она сажала меня на бедро, чтобы я мог получше разглядеть это существо. Боже, какие истории она о них рассказывала! Они могли бы заставить даже тебя пересмотреть свою любовь к животным.
Данте, действительно, суждено стать королем, а мне — его королевой. Не знаю, смеяться мне или плакать из-за того, что я совсем не властна над своей судьбой.
— Я слышала эти истории.
Тембр моего голоса всё ещё видоизменен моим учащённым пульсом.
— Мы сидели за одной партой в школе, забыл?
— Директриса Элис рассказывала нам адаптированную версию. Поверь мне.
Он указывает на загнутые когти, которые сверкают, как шипы, а затем на клюв птицы.
— Этих птиц тренировали убивать, и они знали, каковы на вкус сердца фейри.
Я прижимаю ладонь к своему беспокойному животу.
— Зачем кому-то изображать эту птицу?
— Чтобы оставить напоминание о том, через что мы прошли? И кого победили?
Он пожимает плечами, как будто не уверен в своих словах.
— Похоже, когти и клювы срезали с настоящих птиц.
— Каким нужно быть извращенцем, чтобы срезать клюв и когти с животного?
Фибус прищуривается и смотрит на меня.
— Я только что рассказал тебе о том, что эти хищники пожирали сердца фейри, а тебя волнует то, что кто-то отрезал их конечности?
Я на секунду закрываю глаза. Фибус прав. А ещё он пристально меня разглядывает. И если я хочу выйти отсюда с этой птицей, которая определённо не влезет в мой карман, мне надо завоевать его доверие.
Мой пульс учащается и подступает к горлу. Я всерьёз ожидаю, что Фибус позволит мне снять его со стены? А смогу ли я снять его оттуда и подложить в сумку, когда он отвернётся? Что если шипы так глубоко вошли в камень, что мне понадобится какой-нибудь инструмент, чтобы вытащить их?
У меня есть два варианта: вернуться сюда без него и забрать статую позже (если я, конечно, смогу миновать прислугу и повторить танец, который станцевали пальцы Фибуса на замке), либо сказать ему, что эта статуя каким-то образом может посадить Данте на трон. Данте ему такой же друг, как и я. Конечно же, он поможет мне украсть эту статую. Но что насчёт кучки людей, которых я приговорю?
Ох. Ох. Ох.
— Ты выглядишь так, словно тебя сейчас стошнит твоим обедом.
— Я с утра ничего не ела.
— Это просто выражение, Фэл. Почему ты так расстроена?
Я смотрю в его зелёные глаза.
— Ты же знаешь, как я отношусь к животным.
— Точно. Тогда почему бы тебе не выйти из подвала?
Он нежно обхватывает моё плечо и сжимает.
— Я возьму пару монет, и мы…
— Эта статуя входит в твоё наследство?
Он не убирает руку с моего плеча, но перестает его разминать.
— Ты не сможешь выкрасть её так, чтобы мои родители не узнали.
— О. Это не то… Я не собиралась её красть.
Уголок его губ снова приподнимается.
— О.
Сердце начинает стучаться о мои рёбра.
— О?
— Я только что понял, что ты хочешь с ней сделать.
Я сильно в этом сомневаюсь, но приподнимаю одну бровь, чтобы заставить его рассказать мне о его соображениях, пока я не успела рассказать ему всё сама.
— Ты собираешься бросить её в канал, чтобы её больше никто не увидел?
Я сглатываю. Заманчиво.
— Переплавить её в оружие, чтобы припугнуть распускающего руки капитана?
— Хм-м.
Я по-настоящему об этом задумываюсь, поглаживая подбородок, что заставляет Фибуса улыбнуться ещё шире.
Всё это, конечно, забавно, но что если именно так Данте должен захватить трон? Что если её надо переплавить в оружие, которое должно убить короля? Как жаль, что Бронвен не сильно вдавалась в подробности. Я бы не отказалась от буклета с инструкциями.
— Так что?
— Я даже не знаю, где я могу её переплавить.
Я же не могу просто наведаться в кузницу Исолакуори, или засунуть птицу в свою печь?
— Я уверен, что в Раксе полно кузнецов, которые будут более чем рады забрать её у тебя и при этом хорошо за неё заплатят.
Глаза Фибуса становятся такими же блестящими, как у ворона, когда он говорит:
— А знаешь что? Давай это сделаем!
Мой следующий вздох застревает у меня в горле, и я закашливаюсь.
— Это невероятно разозлит моих родителей и избавит меня от источника моих кошмаров. Это что-то типа очищения.
Его руки поднимаются к чёрному штырю, а я моргаю, так как моё лицо словно обдает какой-то волной.
Он собирается отдать мне птицу. Это слишком легко. Если это так легко, то из этого не может получиться ничего хорошего. Бронвен, должно быть, как-то повлияла на эти пророческие поиски сокровищ.
Я поднимаю руки к чёрному шипу, но застываю, когда Фибус шипит:
— Обсидиан. Он токсичен для людей.
— Только вот я не человек.
— Ты наполовину человек, так что лапы прочь.
Фибус упирается ногой в стену, и по тому, как покраснел его лоб, я понимаю, что ему приходится приложить усилие.
— Когда твоя семья возвращается из Тареспагии?
— В следующем месяце.
Спасибо тебе, Котел. Или спасибо, Бронвен.
— Ах да, ворон целиком сделан из железа, поэтому, что бы ты ни делала, не трогай его или твоя кожа слезет. Я бы не хотел, чтобы твои руки выглядели так же ужасно, как и ноги на предстоящем свидании.
Свидании с моим будущим мужем. Нереально. И всё же… железные вороны существуют.
— Как же глубоко засел этот шип! — бормочет Фибус, пот стекает у него со лба.
Скорее всего, он не может его снять, потому что воронов должна собрать я. Я оглядываю шип, и у меня чешутся руки схватиться за него. Но что если… что если он меня отравит?
Фибус пыхтит и стонет.
— Ты похож на спаривающегося медведя.
Он затихает, и мне приходится проверить, не упал ли он в обморок от перенапряжения.
— Спаривающегося медведя, — повторяет он и фыркает.
Я улыбаюсь, и моя улыбка прогоняет волнение, которое нависло надо мной с тех пор, как я вошла в этот подвал.
— С другой стороны, если Гвинет будет проходить мимо, она решит, что мы её вешаем. Отличное прикрытие.
Проходит ещё минута, во время которой я осматриваю помещение в поисках какого-нибудь инструмента, которым можно было бы отрубить шип, как вдруг Фибус протяжно объявляет:
— Алли-мать-его-луйя!
Он отрастил лиану длиной с моё предплечье, и она выдернула шип из стены, словно пробку.
Птица, которая волшебным образом не погнулась и не сломалась, повиснув на одном крыле, падает прямо на меня. Из её раскрытого крыла торчит дротик из чёрного дерева.
— Берегись! — вскрикивает Фибус в тот самый момент, когда железные когти ворона врезаются в моё обнаженное предплечье, а подставка царапает костяшки моих пальцев.
ГЛАВА 22