Младшая сестра Смерти

Одну руку в черной перчатке она тянет ко мне, а другой поднимает заслонку на шлеме. Глаза у нее точно два горящих угля в серебристой золе подводки.
— Дай сюда! — гулко доносится из-под шлема. — Живо!
Приказной тон действует на пай-девочку, живущую внутри меня: хочется подчиниться и протянуть мотоциклистке свиток. Но я не делаю этого. Как там завещал классик? Надо по капле выдавливать из себя раба. Наверное, поэтому я прижимаю ключ-таблетку к выемке, прыгаю за ворота и тяну калитку за собой, чтобы она поскорее закрылась. Щелк! Если мотоциклистка живет тут, мне хана. Сейчас откроет, догонит, повалит и забьет ботинками. Чутье подсказывает: она может.
Я бегу по тоннелю. Шагов за спиной вроде не слышно, но сердце так бухает, разве тут разберешь. Оборачиваюсь на ходу. Незнакомка стоит у калитки и смотрит мне вслед, слегка покачивая головой.
А может, свиток — это любовная записка, адресованная ей?
Ха, скорее инструкция, как ограбить банк.
Оглядываюсь снова. Кошачьи уши больше не маячат за воротами. Мотоцикл срывается с места и исчезает из виду.
Я несколько секунд стою на месте, ошарашенная своей то ли глупостью, то ли дерзостью. Свиток нежно лежит в ладони. Не знаю, как объяснить, но, стоило мне взять его, я почувствовала: он мой. Поняла, что нельзя его отдавать.
Может, питерский воздух толкает людей на странные поступки? Неспроста же его закатывают в банки и продают как сувенир. Одна такая баночка стояла в серванте в доме моей подруги. Давно это было. Тогда со мной еще дружили. Вернее, делали вид.
Мне не терпится развязать ленту, но я решаю, что лучше подняться в квартиру. В доме слишком много окон, выходящих во двор, а я хочу обойтись без свидетелей. Тем более начинает накрапывать дождь.
Влетаю на пятый этаж с прыткостью Пиноккио, ставшего наконец настоящим мальчиком, — ноги были деревянными, а теперь очухались и запружинили.
Прямо в кедах прохожу в свою комнату, сажусь на лежанку и тяну за розовый атласный хвостик. Свиток раскручивается, но не до конца. Кладу его и распрямляю руками.
Всего одна строчка. Написана каллиграфическим почерком, но с крохотной кляксой в конце. Читаю:
 
Твое первое задание: выпустить сатира Сен-Жермена.
 
Перечитываю три раза и ощущаю, как в груди растет разочарование. Не знаю, чего я ждала, но точно не этого. Неприятно, будто заглянула в чужую переписку. Похоже, так оно и есть. Собственные чувства обманули меня: свиток не должен был попасть в мои руки.
Скорее всего, мотоциклистка с друзьями играет в уличный квест и собирает задания, гоняя по городу. Представляю, как она удивилась, когда одну из задачек умыкнула какая-то девица.
Я словно вижу себя глазами мотоциклистки. Вот она, воровка свитков, во всей красе. Ясные круглые лупешки, не замутненные интеллектом. Курносый нос с вечными конопушками. Торчащие волосенки, вкривь и вкось постриженные в провинциальной парикмахерской. И огромная потертая джинсовка, в которой утопают косточки. Жалкое зрелище.
Ну что ж. Девушка в кошачьем шлеме позлится, расскажет обо всем друзьям, они поржут вместе — и все забудется. Это вообще моя мантра по жизни: не волнуйся, о тебе не будут помнить долго, позубоскалят за спиной, и все уляжется.
Вытащив из пакета мыло, я направляюсь в ванную, благо Крис включила воду. Потом вставляю наушники, включаю пылесос и прохожусь по всем комнатам. Заканчиваю на коврике у входной двери и наконец разуваюсь, оставаясь в носках с принтом в виде арбузных долек.
Дверь открывается, и входит Крис. От нее пахнет вином и шоколадом, в руках коробочка.
— Тирамису, это Грипп. Грипп, это тирамису, — торжественно произносит она.
Глаза у Крис стеклянные. Не думаю, что от выпитого. Скорее от усталости. Я беру коробку, отношу на кухню, ставлю в холодильник и возвращаюсь. Крис возится с молнией на сапоге.
— Ну как ты тут? — Она поднимает взгляд.
— Да вот, — шаркаю ногой по полу, — пропылесосила.
— Супер. Значит, я не зря притащила тебе тортик. Заслужила. — Крис улыбается, но кривовато и вымученно. Я думаю, это из-за молнии — из-за того, что ее заело, — но все оказывается гораздо хуже.
— Родион звонил, — признается мачеха.
Чувствую, как каменеет лицо. Первая мысль: не хочу ничего знать. Вторая… а второй просто нет. Пустота.
— Ты взяла трубку? — помедлив, уточняю я.
— Это не я взяла, а три бокала «Россо», — пытаясь пошутить, оправдывается Крис. — В общем, он спросил, как мы добрались…
— Не хочу ничего знать, — отчеканиваю я.
Крис кивает и наконец справляется с сапогом.
Родион — мой отец. И тот человек, кто открыл мне правду. Сказал прямо в лицо: «Ты проклята и опасна для окружающих. Мне придется тебя…» Задавливаю воспоминание, но оно все лезет и лезет. Проверенный способ избавиться от него — уткнуться лицом в подушку, закусить ее зубами и порычать. Оказавшись в своей комнате, я так и делаю.
    
Глава 3. Выпустить сатира Сен-Жермена
  
Запах свежего, только из коробки, постельного белья почему-то мешает мне заснуть. Ворочаюсь с боку на бок, рискуя свалиться на пол. Похоже, придется уступить бессоннице. Беру телефон, хотя отложила его минуту назад, и держу в ладони, не включая. Что делать-то? Слушать или смотреть ничего не хочется, да и лень искать наушники. Фотки Изи — он сейчас в Новосибирске, на пути к Байкалу, — уже изучены вдоль и поперек. А больше друзей у меня нет. В подписчиках — случайные люди и пара бывших одноклассниц.
Как-то раз я услышала фразу: «Если тебя нет в соцсетях, значит, тебя просто нет». Давно пора удалить аккаунт и исчезнуть. Только возможность подглядывать за жизнью брата останавливает меня.
Ладно, хватит рефлексии, лучше займусь просвещением. Зажигаю экран и набираю в поисковике: «сен-жермен». Оказывается, был такой граф и авантюрист. В Википедии нет ни слова про сатира, зато много про политические интриги и алхимию.
Снова захожу в гугл и пишу: «сен-жермен сатир питер». Появляются фотки какого-то дома, окруженного деревьями. О, еще и фонтан во дворе. Симпатично.
Открыв первую попавшуюся статью, я узнаю, что в Питере есть садик «Сен-Жермен». Там когда-то тусовались Ахматова и Шаляпин, а потом Гребенщиков и Цой. Листаю фотографии дальше и тут натыкаюсь на изображение каменной рожи с тремя подбородками и распахнутым ртом. Внутри поднимается волнение, будто не только я смотрю на странное существо, застывшее в немом крике, но и оно смотрит на меня. Не сатир ли это? Интуиция подсказывает: он самый!
Под рожей написано: Domus propria domus optima. Я быстро нахожу перевод: «Свой дом — лучший дом». Еще поисковик предлагает русский аналог: «В гостях хорошо, а дома лучше». Сразу же вспоминается коттедж в Краськове. Когда я была маленькая, он определенно мог претендовать на звание лучшего места в мире. Там жило счастье. Но потом оно умерло и начало разлагаться. А мертвое счастье — это даже хуже, чем никакого.