Солдат никому не пишет (СИ)

Подойдя к креслу неуверенными шагами, он перегнулся через кресло и поцеловал копну русых волос. Тело маленькой женщины непроизвольно вздрогнуло от неожиданности и через миг чёрные заплаканные глаза прожгли душу охотника. В ответ на его немой вопрос, выраженный в сдвиге бровей и огне глаз, она столь же молчаливо подняла с подола своей юбки неизвестный свиток и протянула его мужу. В первую очередь в глаза кинулся герб города, несколько терявшийся на фоне пожелтевшей бумаги. По спине Рохарда вихрем пронёсся рой мурашек, волосы всего тела в полной солидарности встали дыбом, а горло в мгновение ока пересохло перед ужасным лицом, осенившей Рохарда догадки. Но нет, нет-нет, Судьба не может так жестоко с ним поступить, сыграть столь злую шутку. Лелея в сердце пустую надежду, неумолимо опровергаемую доводами рассудка, он с затаённым страхом смотрел на лист пустыми глазами, боясь приблизить роковой миг, от чего лишь больше впадал в вязкую пучину страха и отчаянья, выход из которого был лишь один — утвердится в своём опасении раз и навсегда.
Скрепя сердце, охотник начал медленно читать, столь медленно, что мог посоревноваться в этом со слепым столетним старцем, с каждой последующей буквой утверждаясь в правоте своей догадки. Лист, вернее письменный приказ, уведомлял его о том, что ему выпала величайшая из великих радостей, которые только могут быть в Кеменладе, а именно, быть призванным в ряды ополчения и безвозмездно защищать благословенные пределы Северной Земли от её коварных и злокозненных Восточных и Южных Соседей. Лист бумаги бесшумно выскользнул из обессилевший руки. Единственная мысль, которая заглянула в сей час в голову охотнику, было замечание о том, что зря старый Берген научил его чтению.
— Они сказали, что придут завтра рано утром, — неожиданно заговорила жена охотника, увидевшая перемену в облике Рохарда. — Видимо, твоя слава лихого охотника приготовила нам это несчастья. — После этих слов, видимо, не будучи в силах вытерпеть душевные муки, она предоставила им свободный выход в виде потока слёз.
Рохард собирался было ускользнуть из объятий Родины в далёкие земли чужбины, но ревнивая Родина настигла его прежде того, как планы блудного сына претворилась в жизнь.
  
В пути
 
Длинной, нескончаемой змеёй тянулась медленная процессия из неказистых телег, ежечасно вязнущих в грязевых объятиях распутья, отчаянно прыгающих на каждой кочке, грозя отправить пассажиров в малоприятный полёт в один конец, и надрывно ревущих своими несмазанными спицами, словно моля о пощаде в виде целительной ложки дёгтя, ну, или на худой конец, о прекращении мучений в этом бессмысленном и жестоком мире. Как говорилось, грунтовая дорога после вчерашнего шторма были решительным образом сменила своё агрегатное состояние из твёрдого в жидкообразное, что значительно понижало как эстетические, так и скоростные характеристики. Подле этих чудес флодмундского транспорта, скакали верхом сержанты, имеющие предписание препроводить ополченцев в тренировочный лагерь и обучить их азам воинской премудрости. Окружающие путь поляны так же явным образом свидетельствовали о недавнем неистовстве стихии, пестря палками, обломанными сучками и ветками, принесёнными из ближних и дальних лесов, одиноко валяющимися черепицами, тряпками, бельём и другими подобными продуктами цивилизации. Хоть небо и продолжало пребывать под властью серых облаков, однако они значительно потеряли былой боевой запал и теперь обессиленно плелись по горным пастбищам, предоставляя солнцу право периодически робко озарять сквозь бреши подоблачные земли. Где-то далеко позади терялись низкие крыши сельских домов, поющих славу духам за избавление от угрозы нашествия двунадесяти голодных армейских ртов. Вполне естественно, что спеть славу фуражиру, предусмотрительно позаботившемся об путевом провианте, им голову не приходило. Шествие процессии то и дело прерывалось из-за застревания транспорта в непроходимых местах и выпадения ополченцев с своих роскошных мест, особенно осадки усиливались перед каждым холмом, когда люди сыпались с повозок подобно граду и приходилось нещадно гнать животных, чтобы они смогли осилить вязкий подъём. Впрочем, пора вновь вернутся к нашему главному герою, хотя найти его в бесконечной массе телег и человеческих тел — задача не из лёгких. Нет… опять нет… вновь нет, ага! Вот он, сидит прямо посреди чрева Левиафана в компании с четырьмя другими особами, — два, как подсказывает логика, должно быть, уже успели вылететь и навсегда углебнуть в непроницаемых недрах жадной до человеческих жизней грязи. Кажется, компания нечто бурно обсуждает.
 
— Надеюсь, хоть кто-нибудь здесь знает, куда нас везут, — спросил Рохард у соседа.
— Ясное дело, что в тренировочный, Рохард, не будут же нас, в самом деле, с кондачка кидать в гущу сражения.
— Это же надо так вляпаться, — возмущённо затараторил невысокий человек, изрядно смахивающий на семигротдора, блистающий своей прекрасной лысиной, некогда покрытой, как говорит предание, тропическим лесом каштановых волос, — попасть в загребущие лапы этого ненасытного государства! Трах-тах и ты уже в рядах ополчения, которые пошлют Швайдис знает куда, чтобы только перемолоть нас, как перец в ступе.
— Бренделл, не неси чепухи, Правитель никогда не отправил бы нас на верную смерть, — степенно заметил человек среднего возраста, пребывающий в самом расцвете сил, как телесных, так и духовных.
— А почём нам знать? — неугомонно гнул свою линию Бренделл, успевший уже покрасть от переизбытка эмоций на столь короткий промежуток времени. — Если мне насильно всучили какую-то распроклятую бумажонку, расписанную непонятными каракулями, из-за которых меня бесцеремонно выдернули из тёплого дома и кинули на трясущейся адской повозке Швайдис пойми куда, не спросив даже, а хочу ли я этого?! — Последние слова произносились уже в верхних пределах человеческого голосового диапазона и грозили перейти в истошный крик, если бы не своевременное вмешательство третьего собеседника, котовидного звереся.
— Тише-сс, Бренделл, ты же не хочешь, чтобы твои вопли услышали сержанты? — резонно заметил он, самодовольно шевеля чётко обрисованными на чёрном фоне белыми усами.
— Что шевелишь усами, как таракан, — взорвался невольный ополченец, — укоротить ли тебе их, мохнатый тапок, чтобы они не мешали?!
В этот самый момент, как чёртик из табакерки, или, верней, как lupus in fabula, возле телеги действительно всплыла стройная фигура сержанта, словно призванного неведомым заклинанием. Проезжая мимо телеги, он смерил всех присутствующих испытующим и недоверчивым взглядом, в целом, характерным для людей его звания, но в связи с предшествовавшими событиями, имеющим более грозную трактовку. К счастью, сержант слышал только реплику Бренделла об укорочении усов, поэтому с миром проехал дальше, к следующей телеге, где также происходила оживлённая сцена.
Немолчно наблюдая за буйством своих сотоварищей, Рохард лишь закатывал кверху глаза, ожидая скорейшей развязки драмы и вспоминая отбытие на этой колымаги от родных земель и крыш. Это было всего пару часов назад, но казалось, что бездна вечности отделяла его от того мига. Разношёрстная толпа людей теснилась на окраине города, обступив со всех сторон телеги, ещё не нагруженные своим человечки багажом. Плач, рыдания, слова напутствия или крики радости, — чего только не было слышно в толще людского моря, волнуемого страстями. Семья Рохарда, однако, причин для веселия совсем не имела, ведь лишалась в его лица единственного кормильца и защитника, поэтому лица членов семейств были тронуты глубоким следом печали. Дети постоянно цеплялись за отца, взбудороженно тарахтя просьбы не покидать их. Жена молча стояла подле и проливала горькие слёзы разлуки, слушая неуверенные утешения мужа. Наконец, среди пёстрой толпы появились угрюмые лица сержантов, резко приказавших гражданским отойди от телег. Ветром пролетели последние слова прощаний, обетов, клятв и заклятий, не остался в стороне и Рохард. Глубоко тронутый переживаниями своих родных, он решительно крикнул на прощанье, что непременно вернётся домой, поклявшись в том жизнью.