Снова в школу (ЛП)

— Что еще?
— Толстый, — уверенно говорит Гаррет.
— Толстый — это хорошо?
Он кивает.
— Толстый — это очень хорошо. Попробуй выразить это в предложении.
Я подключаюсь к своему внутреннему грязному доктору Сьюзу (писатель).
— У Гарретта толстый член.
Он показывает мне большой палец вверх.
— Я одобряю это сообщение.
И мы оба смеемся.
Немного погодя Гарретт спрашивает:
— Почему ты до сих пор не замужем?
Я фыркаю, приподняв одну бровь.
— Моя сестра поговорила с тобой, не так ли?
Из горла Гарретта вырывается смешок.
— Почему ты до сих пор не женат?
— Нет веской причины. — Он легко пожимает плечами, как и всегда. — Я просто не встретил той, на ком хотел бы жениться. Или ту, которая хотела бы выйти за меня.
— То же самое.
— Значит, никаких серьезных отношений?
Теперь моя очередь пожимать плечами.
— У меня были отношения. Не знаю, можно ли назвать их серьезными.
— Значит, ты хочешь сказать, что я все еще нравлюсь тебе больше всех? Я все еще парень номер один?
— Это имеет для тебя значение?
— Ты знаешь меня с тех пор, как мне исполнилось пятнадцать лет. Когда это быть номером один не имело для меня значения, Кэлли?
Я закатываю глаза, уклоняясь от вопроса. Потому что Гарретт итак достаточно самоуверен… И да, он все еще номер один в моей книге жизни.
~ ~ ~
А потом, позже, мы сидим в своих креслах, лицом друг к другу. Воздух стал тише, как и наши голоса. Снупи спит на земле между нами, пока я глажу его длинными, медленными движениями.
Гарретт поднимает руку, проводит большим пальцем по моей верхней губе, по маленькому белому шраму над ней.
— Это что-то новенькое. Что произошло? Безумная ночь с девчонками?
— Нет. На меня напали.
Гарретт замирает и напрягается.
— Что? Когда?
Я поднимаю подбородок к звездам, вспоминая.
— М-м-м. Это был мой последний год в аспирантуре. Я шла домой из кампуса ночью, и тот парень просто появился из ниоткуда, ударил, разбил мне губу, забрал мою сумку и мой компьютер.
Гарретт хмуро смотрит на шрам, как будто хочет его отпугнуть.
— Могло быть и хуже. Мне понадобилось всего четыре шва.
— Господи, твою мать, Кэлли.
А потом я говорю ему то, о чем никогда не думала, что скажу.
— Я хотела позвонить тебе, когда это случилось.
Слова оседают между нами в течение тихого мгновения, тяжелые и многозначительные.
— Я не сказала своим родителям или Коллин, они бы взбесились. Но после того, как это случилось… Мне так сильно захотелось позвонить тебе. Чтобы услышать твой голос. На самом деле, я взяла свой телефон и начала набирать твой номер.
Взгляд Гарретта пристально скользит по моему лицу. И голос у него был хриплый, но нежный.
— Почему ты этого не сделала?
Я качаю головой.
— Прошло шесть лет с тех пор, как мы в последний раз разговаривали. Я не знала, что ты скажешь.
Он судорожно сглатывает, затем прочищает горло.
— Хочешь знать, что бы я сказал?
И это похоже на то, что мы находимся в пузыре машины времени — как будто все наши версии, прошлое и настоящее, юные и взрослые Кэлли и Гарретт, сливаются воедино.
— Да, расскажи мне.
Большой палец Гарретта снова скользит по шраму, затем вниз, касаясь моего подбородка.
— Я бы спросил тебя, где ты находишься. И тогда, я бы сел на самолет, или поезд, или лодку, или, черт, пошел бы пешком, чтобы добраться до тебя, если бы мне пришлось. И когда я был бы рядом с тобой, я бы заключил тебя в свои объятия и пообещал, что ничто и никто никогда больше не причинит тебе боли. Не тогда, когда я рядом.
Мои глаза становятся влажными, но я не плачу. Эмоции пронзают мою грудь, это чувство заботы, защиты и желания. И кости в моей грудной клетке становятся мягкими и жидкими от всей нежности, которую я испытываю к нему.
— Ты всегда была моей девочкой, Кэлли, даже после того, как тебя больше не было рядом. Ты понимаешь, что я имею в виду?
Я киваю.
— Да, я точно знаю, что ты имеешь в виду.
Мы продолжаем говорить о важных и глупых вещах. Мы заполняем трещины, годы и все недостающие части между тем, где мы были, и тем, где мы сейчас.
 
И вот так мы начинаем. Вот как мы начинаем.
Как мы снова становимся самими собой….
  
Глава девятая
 
Гарретт
 
Я должен был поцеловать ее.
Проклятье.
Я хотел этого больше, чем хотел своего следующего вздоха — и каждого последующего. И был момент, когда я отвез Кэлли домой, и мы посмотрели друг на друга при тусклом свете крыльца ее родителей, когда я понял, что она хотела, чтобы я ее поцеловал. Я почувствовал это притяжение.
Но я, черт возьми, колебался.
Это величайший грех, который может совершить квотербек — самый верный способ получить по заднице. Сдерживаться. Сомневаться.
Это на меня не похоже. Я действую инстинктивно — на поле и вне его, — и мои инстинкты никогда не ошибаются. Я играю, потому что даже плохая пьеса лучше, чем никакой игры вообще.
Но не прошлой ночью.
Прошлой ночью я ждал — слишком много думал — и момент был упущен.
Черт возьми.
Это невероятно раздражает меня на следующий день, все воскресное утро. Это жужжит в моем мозгу, как назойливый комар во время пробежки. Это отвлекает меня в "Магазине рогаликов", и это повторяется в моей голове за завтраком на кухне моей матери.
Нежный, розовый язычок Кэлли, словно ягода просто ждет, когда я попробую.
Интересно, так ли она хороша на вкус, как раньше?
Держу пари, так и есть.
Держу пари, она еще вкуснее.
Дважды проклятье.
Ближе к вечеру я заставляю себя перестать думать об этом. На самом деле у меня нет выбора, потому что у меня урок вождения, и эта студентка требует моего полного внимания.
Старая миссис Дженкинс.
И когда я говорю "старая", я имею в виду, что ее правнуки пришли и купили ей уроки на ее девяносто второй день рождения.
У миссис Дженкинс никогда не было водительских прав — мистер Дженкинс был единственным водителем в их доме, пока не скончался в прошлом году. И в Нью-Джерси нет никаких возрастных ограничений для лицензий. До тех пор, пока ты можешь сдать экзамен на зрение, они вложат тебе в руку эту ламинированную маленькую карточку и сделают тебя воином дороги. Это ужасающая мысль, на которой я стараюсь не зацикливаться.
— Привет, Коннор. Хороший денек для поездки, не правда ли?
Да, это наш шестой урок, и она все еще думает, что я — это мой брат. Я поправлял ее первую дюжину раз. Теперь я просто соглашаюсь с этим.
— Привет, миссис Дженкинс.
Я открываю водительскую дверцу ее блестящего темно-зеленого Линкольна Таун Кар, и миссис Дженкинс кладет свою подушку на сиденье — ту, благодаря которой она может видеть поверх руля. Обычно я вывожу своих студентов на прогулку в служебной машине, той, с двойными педалями и рулевыми колесами, на которой по бокам ярко-желтым цветом красуется надпись "Учебная машина", но миссис Дженкинс и правнуки подумали, что для нее будет безопаснее учиться на машине, на которой она на самом деле будет ездить, чтобы она не запуталась. Думаю, что это было обоснованное замечание. Кроме того, она не демон скорости.
После того, как мы оба пристегнулись, миссис Дженкинс включает радио. По ее словам, фоновая музыка помогает ей сосредоточиться. Она не играет с кнопками во время вождения, она заранее выбирает одну станцию и придерживается ее. Сегодня это канал 80-х, на котором Jefferson Starship поют о том, как они построили этот город на рок-н-ролле.
А потом мы едем.
— Вот так, миссис Дженкинс, Вам нужно включать поворотник примерно за тридцать метров до поворота. Хорошо.
Я делаю пометку в своем блокноте, что она хорошо сигнализирует другим водителям, а затем мне приходится сдерживаться, чтобы не перекреститься. Потому что мы собираемся свернуть направо на въездную рампу на Нью-Джерси-Парквей, где живут самые большие придурки и самые дикие водители в стране. Когда мы выезжаем на правую полосу, движение небольшое — поблизости находятся только две другие машины.