Слепой. Волчанский крест
– Думаю, да, – сказал Палыч, бросил еще один быстрый, косой взгляд на охранника и вдруг, подняв левую руку, трижды ущипнул себя за мочку уха.
Со стороны этот жест выглядел совершенно невинно. Люди вечно хватают себя за разные места, особенно когда задумаются и перестанут следить за своими руками. Но у Палыча, во-первых, была привычка в задумчивости массировать переносицу, а во-вторых, вот это движение – три щипка за мочку левого уха – было между ними оговорено давным-давно.
Это, черт его подери, был сигнал к вполне определенным, конкретным действиям.
– Палыч, – неожиданно охрипшим голосом произнес охранник, – мне бы в сортир на минутку. Ты не против?
– Против, – сказал Палыч. – Я против того, чтоб ты обмочился прямо тут и испортил нам все удовольствие от сделки. Давай, только быстро.
– И расстегнуться не забудь, – добавил бородач, явно почувствовавший себя здесь своим в доску – чуть ли не деловым партнером. – А то неприятно, когда в ботинках хлюпает.
Охранник не обратил внимания на это напутствие и поспешил скрыться в подсобном помещении, на ходу вынимая из висящего на поясе чехла теплую от соседства с телом трубку мобильного телефона.
* * *Захар Макарьев сидел на переднем сиденье, справа от водителя, – на том месте, которое принято называть «хозяйским», – и сквозь забрызганное грязью окно смотрел на проплывающие мимо московские улицы.
Москва ему не нравилась – была она слишком большая, шумная и суетная да вдобавок ко всему еще и неожиданно грязная – словом, совсем не такая, какой Захар привык видеть ее по телевизору. А уж черных-то, черных!.. В самом деле, кавказцев тут было столько, что Макарьев, ей-богу, не понимал, против кого, собственно, чеченские террористы проводят свои террористические акты. Ведь тут же, куда эту треклятую бомбу ни подложи, непременно зацепишь парочку своих земляков! В метро куда ни глянь – черные. На улице – черные. В магазине – опять они. А уж на рынках-то, на рынках!.. Да мать моя, мамочка, чего про рынки говорить, когда подойдешь к менту дорогу спросить, а он обернется – ба! – и этот черный! По-русски лыка не вяжет, а туда же, погоны нацепил, страж порядка.
И машины. Это же сосчитать невозможно, сколько их тут! И все несутся как на пожар, хотя в правилах дорожного движения черным по белому написано: в черте города – шестьдесят кэмэ в час, и не больше. Читать они, что ли, не умеют или тут, в Москве, законы не такие, как во всей России?
Машин Захар побаивался даже тогда, когда шел по тротуару, отделенный от проезжей части широким газоном с деревьями и даже с металлическим ограждением. Что ограждение, когда они несутся, как из пушки? Не дай бог, откажет на такой скорости рулевое – никакое ограждение не спасет. На такой скорости можно сквозь кирпичную стену проехать.
Сейчас, когда он находился внутри несущейся по Тверской машины, а не снаружи, ему было ненамного веселее. Таксист гнал как сумасшедший, совершая такие маневры, за которые в родной Захаровой Волчанке его бы непременно догнали, выволокли за шиворот из машины и ввалили бы ему по первое число – так, чтоб забыл, где у машины перед, а где зад. Впрочем, другие участники движения в долгу не оставались, и только мужская гордость мешала Захару Макарьеву зажмуриться и сидеть так, пока они не прибудут по назначению.
Такси наконец остановилось, напоследок окатив погребенный под огромным сугробом газон потоком грязной талой жижи из-под колес. На противоположной стороне улицы Захар разглядел зеркальную витрину и вывеску с названием магазина – «Эдем». Это вроде бы рай. Ну-ну.
– Подождем, – сказал он таксисту.
Тот в ответ только равнодушно пожал плечами. Ему была обещана двойная оплата, счетчик щелкал, так почему бы и не подождать? Как говорится, солдат спит – служба идет.
Захар Макарьев выковырял из-под одежды трубку мобильника, казавшуюся в его мосластой ладони маленькой и несерьезной, вроде одноразовой китайской зажигалки, неуклюже потыкал пальцем в подсвеченные красным клавиши и с важным до комичности видом приложил трубку к уху.
– Ну, – сказал он недовольно, дождавшись ответа, – где ты лазишь? Я уже на месте. Что?.. Ага, вижу.
Он уже действительно разглядел Горку, который, вынырнув из стеклянных дверей какой-то забегаловки, торопливо шлепал по снеговой жиже к машине. Одной рукой Горка прятал в карман телефон, а другой – утирал влажные, лоснящиеся губы. Жест был очень характерный, и Захар подумал, что зря, наверное, взял с собой этого алкаша. Нужно было позвать кого-то другого, но кого? Кто в Волчанке не алкаш? Зато Горка – свой в доску, пуд соли вместе съели. И главное, он один из немногих, кто полностью в курсе – не чуть-чуть, не более или менее, а полностью. Больше Захара и Горки про все эти дела знал разве что мэр Волчанки Николай Гаврилович Субботин да этот его здоровенный прихлебатель, который, если верить Горке, в данный момент обретался внутри «Эдема».
Горка был невысокий, щупленький, весь какой-то сгорбленный, скрюченный, краснорожий и носатый. Из-за этой несерьезной внешности его, собственно, и звали Горкой – не Егором, не Егоркой даже, а именно Горкой, причем все, от мала до велика. Просто в голову никому не приходило назвать этого шибздика полным именем. Даже участковый как-то раз, составляя протокол за выбитое по пьяному делу соседово окошко, так и написал в своей филькиной грамоте: Горка. Потом, конечно, спохватился, зачеркнул и написал как положено.
Зато фамилия у Горки была знатная – Ульянов. Из-за этой фамилии, ясное дело, пытались его Лениным дразнить, однако кличка не прижилась – не похож он был на вождя мирового пролетариата, хоть убей. А еще Горка был охотник – чуть ли не первейший на всю волчанскую округу. Хаживал он и на лося, и на кабана, и на медведя – даже, между прочим, с рогатиной. Белку, бывало, бил в глаз с тридцати шагов – ясно, до тех пор, пока не начал всерьез закладывать за воротник. Зато с ножом Горка до сих пор управлялся, как никто. Ну, чистый артист! При желании мог прямо на ходу шкуру снять – неважно с кого.
Словом, если подумать хорошенько, лучшего напарника для поездки в Москву Захару Макарьеву было днем с огнем не найти.
Пока Горка, плюхая по слякоти растоптанными, сто лет не чищенными башмаками и поминутно оскальзываясь, шел к машине, Захар успел вспомнить все это и еще кое-что. То, например, как в метро их остановил милиционер – слава богу, не черный, а свой, русский, хотя тоже тот еще козел. Остановил, как водится, для проверки документов – принял, надо полагать, за гастарбайтеров из Украины или Белоруссии. Паспорта у них оказались в порядке, железнодорожные билеты тоже, так что все обошлось благополучно. А могло ведь и не обойтись, потому что у Горки, чтоб ему пусто было, при себе имелся пакет. Обыкновенный такой пакет – полиэтиленовый, черный, обтерханный и мятый, и этот пакет он непринужденно перекладывал из руки в руку прямо перед носом у мента, пока искал по карманам свой паспорт. Раз пять, наверное, переложил – будто нарочно, ей-богу. А Захар стоял рядом, обмирая, и ждал, что менту все это вот-вот надоест и он просто так, от нечего делать, пожелает взглянуть, что там, в этом пакете, лежит. А дальше – как в песне: «Вот пуля пролетела, и – ага.» Захар в тот момент едва-едва в штаны не навалил, а Горке – ну хоть бы что!
В последний раз поскользнувшись на узенькой, пробитой наискосок через толщу сугроба тропке и едва не сев при этом тощим задом в ледяную лужу, Горка уцепился одной рукой за дверную ручку, а другой – за крышу кабины. Пакет при этом с глухим стуком ударился о дверцу. Он так и ходил пропустить сто граммов с этим пакетом. Вот ведь сволочь отмороженная, прости господи!
Дверной замок негромко щелкнул, машину слегка качнуло, и Горка плюхнулся на заднее сиденье. Едва он закрыл дверь, как по салону разнесся отчетливый запашок – смесь ароматов только что выпитой водки и давно не мытого тела.
– Ну? – не оборачиваясь, спросил Захар.
– Туточки он, – дыша перегаром, скаля в довольной ухмылке мелкие гнилые зубы и шурша пакетом, доложил Горка. – В магазине.