Фрида
Мысли Эрнеста переключились на новую прислугу, снующую по дому: экономка, няня, садовник, который приходит косить газон. Он безуспешно пытался подражать жене, которая относилась к наемным работникам немного свысока и вместе с тем сочувственно. Эрнест завидовал и восхищался ее аристократической легкостью. Предпринимая неловкие попытки выглядеть столь же раскованно, он чувствовал себя не в своей тарелке и старался переложить общение с прислугой на плечи жены.
Ему нравилось думать о Фриде. Сколько у нее энергии! А удивительное свойство присутствовать в каждом уголке дома одновременно!.. Носится вверх и вниз по лестнице, как землетрясение. Конечно, все это отвлекало от работы, но в отсутствие жены он только о ней и думал.
После отъезда Нуш Фрида, казалось, утратила всю свою жизненную силу. Видимо, она почувствовала себя униженной из-за того, что Нуш выставляла напоказ свои роскошные костюмы и шляпки. Конечно, ее сестра сделала лучшую партию. Пусть старый, но богатый муж-аристократ с заметным дуэльным шрамом на левой щеке. О таком муже мечтал барон фон Рихтхофен для каждой из своих трех дочерей.
– Надо больше работать, – сказал себе Эрнест. – Взять больше часов в экзаменационной комиссии или попросить еще один класс в вечерней школе для рабочих. И тогда Фрида сможет заказать новую шляпу в Лондоне. С изысканным плюмажем по краю. С перьями белой цапли…
Когда Фрида играла с детьми, ее глаза так и сияли. Только вчера он пришел домой и увидел, что она лежит на полу с разметавшимися юбками, болтая в воздухе крепкими ногами в чулках. Монти объяснил, что мама изображает велосипед. Неприлично и недостойно матери семейства, конечно. Но Эрнеста так обрадовал ее беззаботный смех, что он промолчал.
Его всегда удивляла глубина материнских чувств Фриды. Она любила детей с неукротимой энергией, которую Эрнест не вполне понимал. Глядя на жену, он осознавал свою внутреннюю слабость, погребенную под слоями опыта, который он приобрел на неуклонном пути к респектабельности, к положению джентльмена. Эта слабость, неопределенная, толком не сформулированная, мучила, как комариный укус под тесной одеждой.
Мимо, нарушив течение мыслей, прогрохотал малиновый трамвай. Эрнест поспешил к рыночной площади. На мгновение перед глазами встали пышные бедра супруги. Он тряхнул головой. Нужно подумать, что такого могла сказать Фриде ее сестра? Ему не особенно импонировало сочетание хищной злобы и кокетливого высокомерия Нуш. В ней было что-то безбожное. Что-то смутно аморальное. В сознании всплыли слова из Библии. Даже в доме Моем Я нашел нечестие их, говорит Господь… По крайней мере, Фрида усвоила моральные устои матери, а не бессовестную распущенность отца или сестры.
По рынку пронесся порыв ветра, играя полями его хомбургской шляпы и норовя выдернуть торчащий из нагрудного кармана платок. Эрнест перехватил ручку зонта и оглядел оставшиеся открытыми киоски. Ни тюльпанов, ни гвоздик. Корзина с вялыми листьями щавеля и еще одна, с зелеными стеблями ревеня. Скелеты кроликов на прилавке; на костях остались кусочки полупрозрачной плоти.
– Скелет, – пробормотал он. – Происходит от греческого слова σκελετός: «остов, скелет», первоначально «высохший, сухой».
Эрнест поймал сердитый взгляд мужчины за прилавком и быстро отвернулся. Дождь припустил сильнее, нужно уносить ноги. Уже собравшись уходить, он заметил женщину, которая складывала в корзину вязаные крючком вещи.
– Я бы хотел купить кружев, – сказал он, стараясь, чтобы голос звучал уверенно и в то же время безразлично.
Женщина сунула ему кружевной квадратик мышиного цвета.
– Последняя мода в Лондоне.
Эрнест откашлялся. Квадратики походили на носовые платки, однако что-то подсказывало ему, что это не они. Для подставок или салфеток великоваты.
– Накидки на стулья. Там, где спинка соприкасается с головой, – пояснила женщина.
– Я возьму четыре.
Эрнест отвлекся и задумался о происхождении слова «четыре». Вероятно, от греческого tetarēs. Или латинское quattuor? А до этого? Мысли пронеслись сквозь языковые хитросплетения ушедших времен – латынь, греческий, древнескандинавский, древнефризский…
Все еще думая об этимологии слова «четыре», он вдруг заметил, что стоит в прихожей и протягивает Фриде намокший сверток с кружевами.
Она разорвала бумагу и с застывшей улыбкой посмотрела на кружевные квадраты.
– Ноттингемские кружева считаются лучшими в мире, – объявил Эрнест, испытывая прилив гордости.
Это была гордость за Англию, за империю и за себя – английского джентльмена, взращенного им за годы брака. Он вел отсчет со дня своей свадьбы, когда увидел в глазах барона фон Рихтхофена неприкрытое сожаление.
Фрида бросила бумагу в мусорную корзину.
– Да, дорогой, – сказала она. – Наверное.
Она вышла из прихожей с поникшими плечами, будто одолеваемая смертельной усталостью. Да, надо отправить ее в Мюнхен. Пусть отдохнет от забот. Мюнхен – вот ответ на все вопросы.
Глава 5
Фрида
После визита Нуш Фрида постоянно вспоминала день, когда встретила Эрнеста. Чистя его шляпу, складывая зонты, полируя маленькое зеркальце, которое он держал у себя в кабинете, она закрывала глаза и представляла себе фонтан, где они впервые встретились. Она ясно помнила ощущение нагретого солнцем камня и упругого мха под пальцами. Эрнест, непринужденно опираясь на трость, рассматривал резной носик фонтана. Ей понравились задорно торчавшая в углу рта трубка, шелковый галстук-бабочка и лихо сдвинутое набекрень канотье. Он заговорил с ней по-немецки, потом по-французски и, наконец, по-английски. Это ей тоже понравилось – ум и утонченность.
Она бросилась домой и взахлеб рассказывала сестрам, какой он ученый – четыре университета, работает над множеством серьезных книг, а недавно получил должность профессора современных языков в английском городке с экзотическим названием.
– Он еще умнее, чем ты, – заявила она Элизабет.
Она не стала говорить ни о возрасте, ни о синих венах, бьющихся у Эрнеста на висках, ни о просвечивающем под редеющими волосами блестящем черепе.
Когда мать сказала, что мистер Уикли просит ее руки и хочет увезти в Англию, Фрида оторвалась от томика стихов и улыбнулась, вообразив себя женой-вдохновительницей, которая принесет в жизнь великого ученого легкость и радость. В свои восемнадцать лет, уверовав в его гениальность, она мысленно рисовала картины: они гуляют среди английских холмов, погруженные в дискуссию – философия, поэзия, политика, с легкостью переходя с одного языка на другой. Позже Фрида ощутила трепет победы над сестрами, поверив эту мысль одному только дневнику:
«Я первой выйду замуж, первой сброшу бремя девственности!»
– Конечно, он не нашего круга, – вздохнула баронесса. – С другой стороны, не требует приданого. Беднякам не до капризов.
Фриду деньги не волновали. Она хотела яркой жизни, приключений, разговоров, любви. Эрнест мог предложить ей все эти радости. А еще – Англия: само слово дышало тайной, славой, страстью. Она уже слышала зов земли Шекспира, Вордсворта и Байрона. Страна-королевство. Империя, которая простирается до самого края земли. Державный остров… почти рай… драгоценный камень в серебряной морской оправе. «Англия, Англия, Англия…» – вновь и вновь с трепетом повторяла она.
Позже, после знакомства с родителями Эрнеста в Дувре, во время которого его благочестивая матушка смущенно комкала заштопанные перчатки, а сгорбленный отец смущенно сутулился в прохудившейся от частых стирок рубашке, баронесса в бешенстве вернулась в Мец. Когда Фрида приехала домой, родители дали понять, что больше не одобряют Эрнеста. Они подшучивали над его очевидной девственностью, называли его родителей нищебродами, а низкое происхождение считали преступлением.
А Фрида увидела в скромном браке мистера и миссис Уикли надежду: трогательные жесты любви и преданности, заботливость, с которой отец Эрнеста чернил плиту для своей жены, а та каждое утро причесывала ему бороду и разглаживала складки на брюках, когда он вставал. Маленькие знаки верности и любви, которых она никогда не видела раньше.