Лучший из худших

Поляк, что ли? В принципе, почему нет, у нас в городе кого только нет: полный фарш, от китайцев до афро-африканцев. Только у меня на курсе четверо таких учились. Прикольные ребята, кстати.
– Станислав Сигизмундович, у меня что-то голова совершенно не соображает. Можете пояснить, что, собственно, приключилось и почему меня содержат в тюряге? Мне казалось, что все обвинения с меня давно уже сняты… Или открыли какое-то новое дело?
Я постарался произнести эту фразу максимально корректно. Не хватало ещё, чтобы меня записали в психи и отправили в какую-нибудь Кащенко, или Кащиенко… блин, вечно путаю эти фамилии.
– Боюсь, кто-то неправильно вас информировал. – Взгляд поляка стал суровым. – Ни о каком снятии обвинений речи даже не могло идти. Шутка ли, речь идёт об убийстве сразу пяти верноподданных его величества, да ещё и совершённых при помощи магии! – Его голос вдруг загремел, Станислав Сигизмундович стал похож на телевизионного диктора: – Сам государь император следил за этим процессом. Вам повезло, что он давно отменил смертную казнь для высшего дворянства, но, поверьте, двадцать пять лет тюрьмы строгого режима… Некоторые предпочитают смерть. Вам будет очень тяжело, Анатолий. Примите приговор его величества с мужеством.
Я понял, что ещё немного, и упаду со стула.
 
Глава 2
 
Похоже, я сошёл с ума. Какие-то пять трупов, какаято магия, император… Четвертак тюремного заключения…
Понял. Батю пробило устроить мне розыгрыш. Наверное, «Холопа» пересмотрел. С его баблом можно позволить себе такое развлечение. Ну-ну, я тоже в кинотеатры хожу, и не только, чтобы целоваться. Щаз вместе похохочем.
– Где микрофон и камера, Станислав Сигизмундович?
– Я ваш адвокат, Анатолий, – оскорбился поляк. – Никто не вправе записывать мои переговоры с клиентом. Это уголовно наказуемо.
– Наказуемо, да?
Я повёл головой, пытаясь высмотреть, куда здесь могли прилепить аппаратуру. В стены, что ли, вмонтировали, ироды? Визуальных признаков нет: голые стены, покрытые краской, и шершавый, словно корова лизнула, потолок. Такое чувство, что белили по старинке, веником.
– Сообщить номер уложения? – спросил адвокат.
«Стряпчих», которых батя подключал, чтобы вытащить меня из тюряги, я успел узнать в лицо. Этот был какой-то новенький, что ли. Прежде не видел. Хотя… Какой из него адвокат – дешёвый актёришка из провинциального театра, отыгрывающий передо мной роль.
Я ещё раз осмотрелся. Гаджетов не видно. Только удивляться нечему. Техника за последнее время так продвинулась, что в тебя шприцом килограмм всяких чипов могут закачать.
Подобравшись и сделав морду кирпичом, я прорычал:
– Батя, если ты меня сейчас слышишь или услышишь потом, знай: то, что ты творишь, ни хрена не смешно. Это я тебе точно говорю!
Станислав Сигизмундович покачал большой умной головой.
– Анатолий, если вам плохо, могу вызвать врача. Или договорюсь, чтобы вас поместили в тюремную больницу.
– Иди в … со своими советами! – совершенно искренне посоветовал я.
Глаза адвоката недовольно сверкнули.
– И всё-таки вам точно нужен врач.
Меня просто распирало от злости. После всего, что со мной произошло, после смерти любимой девушки, ареста, СИЗО, покушения, этот грёбаный мудак намекает, что у меня с кукушкой не в порядке. А играет-то как бесподобно! Пожалуй, это уже не провинциальный театр, тут МХАТом попахивает.
Никогда не замечал за собой столько агрессии. Катя – царствие небесное! – любила подшутить надо мной, говорила, что я плюшевый и мягкий. Но сейчас внутри сконцентрировалось столько ярости, что я уже не мог её удержать. Пальцы сами собой сложились в кулак, и я закатил такой прямой в челюсть адвоката, что он опрокинулся вместе со стулом, сверкнув напоследок передо мной подошвами лакированных туфель.
Шума и грохота было преизрядно.
Почти сразу с лязгом распахнулась железная дверь, находившаяся за спиной поляка, в комнату влетели двое дюжих мужичков в угрёбищной серой форме с погончиками, а главное, с резиновыми «демократизаторами» в руках.
 
Вот сука! Я понял, что огребу сейчас по полной программе. Эти хмыри не парились ни секунды, даже не задумывались, что мой папа при желании сделает так, чтобы они жрали собственное дерьмо, просто накинулись на меня. В их пустых глазах читалось неприкрытое желание отхреначить меня дубинками. Да они от этого явно получали удовольствие.
Врёшь, не возьмёшь. Менты это или ряженые, но обращаться со мной по беспределу нельзя.
Я подорвался с места, вытащил из-под жопы стул и выставил перед собой как щит. Первые удары дубинками пришлись по нему.
Ну, козлы, сейчас покажем вам триста спартанцев.
За спиной у меня оставалось пару метров пустого пространства. Я сделал шаг назад и крутанулся, со всей дури зазвездюлив стулом в башку первого мордоворота. Это тебе, сука, на долгую память. Тот аж к дверям отлетел вместе со своей резиновой палкой. Надо бы тебе её в жопу вставить да провернуть до характерного треска.
А вот второй оказался изворотливей, пригнулся и, пока я вращался юлой, саданул мне «демократизатором» по почкам. Тут, как и с яйцами, никакой пресс не спасёт.
Я как-то разом потерял интерес к жизни и заорал благим матом. Второй удар сработал как тумблер выключателя, отправляя меня спатеньки. Последнее, что я вспомнил перед тем, как вырубиться, обещание вывернуть наизнанку матку этого урода.
Надеюсь, они не сотворят чего-то подобного с моим бесчувственным телом.
Пробуждение было из цикла «началось в колхозе утро». Почему-то вспомнилось лермонтовское (не зря «Бородино», выходит, в школе зубрил) «тогда считать мы стали раны, товарищей считать…»
Посчитать было что. Начнём с дискомфорта в местах, которые в шутку называют мягкими. Дикой боли, чтобы прямо лезть на потолок, я не ощущал, но это ничего не значило, могли наколоть всякими препаратами. На текущий момент, по субъективным оценкам, не ужас-ужас, просто терпимо.
Попинали меня, конечно, славно. Поработали от души, что уж там, оттянулись как следует. Я мог себе даже представить, как это происходило, с каким наслаждением эти хмыри в сером лупасили по мне, тем более что не могли получить сдачи.
С другой стороны, сам напросился. И это уже объективная реальность. Что такое на меня накатило, откуда взялся этот приступ безумства, что за наваждение охватило меня?.. Я, конечно, не Рики, не Мартин, то есть не белый и не пушистый, но вроде и на безбашенного психа не похож. Чтобы раздраконить меня до такой степени, надо оч-чень постараться и делать это долго, методично и со вкусом. А в кабинете с адвокатом я вспыхнул как спичка, ярко и быстро, и точно так же сгорел за считаные секунды.
Дело ясное, что дело тёмное. Осталось понять, где я нахожусь. Для этого пришлось приподняться на локтях: встать сразу на ноги показалось мне не самой удачной идеей.
Шконка, на которой я лежал, не походила на тюремную, а вот решётка на окне, расположенном почти у самого потолка, наводила на нехорошие впечатления. Скорее всего, тюремная больница. Зашибись, короче!
Нет, отец обязательно что-то придумает, выцарапает меня отсюда, долго этот кошмар продолжаться не может. Я вообще привык на него полагаться, всегда считал, что он способен решить любую проблему, и дело даже не в его деньгах. Просто с самого начала он был пробивным, шёл на таран и сносил все преграды. Мне очень хотелось походить на него, но я отдавал себе отчёт: в моём случае и труба пониже, и дым пожиже. Может быть, когданибудь… Но пока я оставался его блеклой тенью.
Ладно, всё будет пучком.
Но тут меня ждал новый сюрприз.
В далёком детстве я сильно порезал левую ладонь: строгал какую-то дощечку, не рассчитал и полоснул по руке ножом. Ничего страшного, так, в итоге заимел шрам. Мне советовали свести его при помощи лазера, но я каждый раз отмахивался: дескать, зачем, шрамы украшают воина.
Сейчас, разглядывая ладонь, я вдруг понял, что это… не моя рука. Шрам куда-то делся… Сам по себе рассосаться он точно не мог. Да и пальцы, они у меня не были такими чересчур вытянутыми, как у профессионального музыканта.