Белая карта

Второе событие, которое отметило тот черный год не только для мичмана Колчака, но и для всего флота, – было кораблекрушение броненосной лодки «Русалка». Она затонула в шторм на полпути из Ревеля в Гельсингфорс. Считалось до той поры, что море перед стальными кораблями с паровыми машинами – бессильно. Ан, нет… Потрясало и то, что никому не удалось спастись…
Девятнадцатилетний офицер прибыл в петербургский 7-й флотский экипаж. Весной 1895 года получил назначение на только что спущенный на воду крейсер «Рюрик».
В мичманах Колчак ходил три года. В декабре 1898 года он приколол на погоны лейтенантские звездочки. Но флотской жизнью своей был крайне недоволен: рутина, тина, тишь да гладь…
 
Глава третья. «НА ВАХТУ НАРЯЖЕН МИЧМАН КОЛЧАК!»
Ночь. Свеаборгский рейд. Крейсер «Рюрик», прикованный к морскому дну двумя становыми якорями, спит вполглаза. Ночную вахту – с полуночи до четырех утра, самую мучительную для человеческого организма и потому «собаку» – отстоял мичман Антонов. Буркнув сменщику – мичману Матисену – «Все в порядке. На вахту свистали. Книга приказаний в рубке» – он ныряет в палубный люк, и не теряя минуты, блаженно засыпая на ходу спешит в свою каюту. «Собака» хороша тем, что на ней меньше всего распоряжений и дерготни – начальство почивает и слава Богу. А вот на вахту мичмана Матисена приходится побудка, приборка, подъем флага да и спать хочется зверски – не меньше чем, на «собаке». Но зато сменщику – мичману Колчаку – достанется пик утренней суеты.
Темна осенняя финская ночь. На шкафуте при тусклом свете электрических лампочек строится в две шеренги заступающее на вахту отделение. Новый вахтенный офицер выкрикивает номера матросов, распределяя их по постам огромного корабля.
Первый час этой вахты – самый тяжелый: голова сама собой клонится на грудь. Если присесть на минуту в рубке, хотя это и запрещено, то можно сквозь смеженные веки увидеть обрывки прерванного сна. Но только на минуту, делая вид, что читаешь книгу приказаний старшего офицера. И хотя большая часть приказаний относится к дневным вахтам, все же новый «вахтерцер» должен заглянуть в нее для порядка. Мичман Матисен, хоть и без году неделя на крейсере, но уже хорошо знает, как опасен соблазн посидеть в рубке. К черту книгу приказаний! Лучший способ прогнать дрему – сделать десять приседаний. И обойти всех вахтенных, а там и рассвет скоро…
За двадцать минут до склянок, с которыми закончатся его томительное бдение, Матисен подзывает вахтенного унтер-офицера:
– Доложи мичману Колчаку, что без 20 восемь.
Скатившись по трапу в офицерский коридор бывалый унтер осторожно стучит в дверь колчаковской каюты. Тишина. Повторный более громкий стук не вызывает в каюте никаких шумов, свидетельствующих о жизни ее хозяина. Тогда вахтенный распахивает дверь и перешагнув комингс, решительно трясет спящего за плечо:
– Так что изволите вставать, вашблародь! На вахту вам! Без двадцати восемь!
Он сочувственно смотрит на свою жертву – в такую рань самый сладкий сон. Особенно, если лег заполночь. На столе у мичмана ученые морские книги, опять зачитался, как барышня…
– Однако, ваш блародь…
– Уже проснулся… – Обманчиво бодрым голосом откликается мичман. – Ступай себе…
Однако унтера не проведешь.
– Пожалуйте на вахту! Время выходит…
– Отстань! – Сердится все еще спящий офицер. – Сказал же – встаю!
Сказал – еще не встал. Посланец вахтенного начальника подзывает вестового:
– Духопельников, не дай ему уснуть! Понял?! С тебя взыщется!
Матрос вырастает у изголовья оставленного на минуту в покое и потому крепко спящего барина. Он укоризненно смотрит на него, потом решительно стаскивает одеяло.
– На вахту опоздаете! Времечка-та вона сколько! – Пугает он барина и тот, наконец, протирает глаза, хватает часы, и убедившись что на все-про все остается 12 минут, проворно вскакивает в брюки, натягивает рубашку, бросается к умывальнику.
– Что ж ты, Духопельников, так миндальничаешь?! – Сердится Колчак. – Я ж тебе наказывал – лей воду на грудь и кричи «Потоп!»
– Жалко вас больно…
– А то, что я сейчас без завтрака останусь – не жалко?!
– Успеем еще, Лександр Васильич, это мы за минуту управимся. – Вестовой в мгновенье исчезает. Колчак облачается в тужурку, хватает с вешалки шарф, кортик, фуражку и рысью в кают-компанию, где Духопельников уже поджидает его со стаканом горячего кофе, двумя булочками и ломтиком сыра с розочкой из чухонского масла. На бутерброд нет ни минуты, весь завтрак нужно прикончить за сорок секунд. Опоздание на вахту – единственное преступление в мичманском кодексе, которое не имеет никаких извинений, все остальные грехи подвержены компромиссам. Хрустящая хорошо пропеченная булочка исчезает во рту до половины и запивается обжигающим кофе. Вестовой сочувственно наблюдает за сверхскоростной трапезой – эх, не успеет барин булочку-то доесть, вон уже старший офицер принимает доклад вахтенного:
– Ваше высокоблагородие, через пять минут подъем флага без церемонии.
– Доложи командиру, – кивает старший офицер, поправляя фуражку. Только тут он замечает мичмана, судорожно проглатывающего кусок булки.
– Александр Васильевич, ты на вахту?
На крейсере все офицеры на «ты». На «вы» переходят лишь тогда, когда отношения резко портятся или в сугубо официальных случаях.
– Так точно, Николай Александрович!
На вторую булочку остается двадцать секунд, но ее уже не съесть. Начинается инструктаж:
– Затупишь на вахту, спусти паровой катер, а номер «раз» подними. Второй гребной катер – послать на берег на песок, выдраить его как следует. На нем же отправь мыть артиллерийские чехлы. Боцман знает какие. Маты тоже не забудь.
– Есть, есть!… – Отвечает мичман, пытаясь запомнить сквозь сонную одурь скороговорку распоряжений.
– И последнее: к 9 утра капитанский вельбот к трапу, командир едет к адмиралу. Не забудь «шестерку» послать за провизией пораньше. А то склады на обед закроют, а наши балбесы с ленточками «Рюрика» будут два часа по городу шататься, неровен час на начальство нарвутся.
Сверху доносится крик Матисена:
– На флаг! На гюйс! Смирно!!
Всё – пора наверх. Командир уже вышел.
– Флаг и гюйс – поднять!
Торжественно закурлыкал медный горн. Все, кто на палубе встали к борту с поднятыми к козырькам ладонями.
– Вольно! Свистать на вахту!
Это последняя команда Матисена, и он отдает её с превеликим удовольствием. С первой же трелью боцманской дудки фуражка мичмана Колчака появляется над комингсом люка, поправляя кортик, он бодро подходит к однокашнику.
– Здорово, Федя!
– И тебя тем же концом… Принимай вожжи. Все распоряжения до подъема флага выполнены. Все о, кей! Второе отделение на вахте.
При слове «распоряжения» новый вахтенный начальник чувствует некоторое смущение, поскольку не совсем уверен, что запомнил все, что ему поручил в кают-компании старший офицер.
Уточнить бы у него еще раз, но это лишний повод дать ему понасмешничать. Староф и без того остер на язык. Да и поздно. Он уже у командира на утреннем докладе. Заглянуть в книгу приказаний? Это мысль! Но увы, в книге по его вахте еще ничего не записано. Что же делать? Он всего столько наговорил… Разве запомнишь на дурную со сна голову? Духопельников, верблюд, поздно разбудил. Говорят, если хорошо растереть уши, то это обостряет память.
Мичман Колчак яростно трет уши, они горят рубиновым огнем, но кроме того, что капитанский вельбот к трапу да постирать чехлы, ничего не вспоминается. Последняя надежда – старший боцман Никитюк.
– Рассыльный, позвать старшего боцмана!
Но Никитюк сам идет вперевалку навстречу.
– Серафим Авдеич, не говорил ли вам старший офицер насчет работ на утро?
– Так точно, ваше благородие, говорили. Паровой катер спустить, гребной поднять. Чехлы мыть.
Да, да – поднять, спустить, молодец боцман. Но что-то еще было.
– И все?