Новая жизнь, или обычный японский школьник

— Спрашивай, я слушаю. — повторяю я.
— А… ну так вот — говорит сестричка Хината, откинувшись назад на выпрямленные руки и начав качать ногами, свисающими с кровати: — так как ты в этом теперь разбираешься, то вопрос у меня будет о любви.
— А? Что с ней не так? — я ухожу от воображаемого хука в голову, ныряю под следующий и втыкаю короткий удар в воображаемую печень воображаемого противника. Правой, блин, рукой. Кулаком. Все-таки рефлексы изжить трудно. Нельзя бить кулаком — еще недельку как минимум. Расслабить пальцы, наносить удар открытой ладонью… наносить удары внешней стороной кистевого сустава, так называемая форма «кокен» — я не решаюсь. Здесь у Кенты дела еще хуже, чем со сжатым кулаком. Так что — ладонь, локоть, колено. Голова. Кстати голова — самая твердая часть тела. Надо применять. Тем более что мыслей умных в ней нет, значит можно бить. А еще я в нее ем.
— Ты такой уверенный стал — говорит Хината: — аж дрожь берет. Понимаю, почему девчонки из твоего класса по тебе сохнут?
— Что за глупости… — джеб, джеб, кума-дэ, удар локтем снизу вверх, с шагом вперед. Замереть, проанализировать. Ноги. Ноги отстают, рука уже пошла с локтем, а ноги еще шаг не сделали. Что же, есть над чем работать.
— Никто по мне не сохнет. — говорю я, качая маятник с левой на правую: — это еще откуда?
— А мне парень знакомый рассказывал. Он в твоей школе учится. Говорит вся школа в курсе что ты Дзинтаро рожу расквасил. Говорит, что тебя сила любви изменила, но еще говорит, что твоя девушка — шлюха. Ты знал об этом? А то ты не знаешь, а она тебе сердце разобьет.
— Пф… — говорю я, снова взяв в руки полотенце. Пот льется с меня водопадом, тело Кенты привыкает к нагрузкам, это хорошо: — да плевать я хотел на его мнение. Вот пусть мне в лицо это скажет. И вообще, даже если бы она была шлюха — вот может мне нравятся такие.
— Братику нравятся легкодоступные женщины. — Хината говорит так, словно надиктовывает на диктофон заметку. Звездная дата тридцать три восемьсот сорок три, запись номер семьдесят три, братик любит легкодоступных женщин.
— Ну конечно братику нравятся легкодоступные женщины. — отвечаю я, вытираясь: — это ж очевидно с точки зрения эффективности ухаживания. Если предположить, что целью любого процесса ухаживания является выстраивание отношений до уровня любовников, то чем быстрее и легче этот процесс пройдет, тем лучше. Нафига нам труднодоступные женщины? Что за попытки усложнять себе жизнь на ровном месте?
— А еще братик стал разговаривать лекциями. — диктует новую заметку Хината: — и машет руками в своей комнате.
— Такое ощущение, что ты за мной шпионишь. — говорю я: — так чего тебе надо было?
— Девчонки из класса интересуются. — отвечает та, продолжая раскачивать ногой: — говорят, что надо знать, что именно в человеке сила любви меняет. Как воздействует.
— Да никак не воздействует. — развожу руками я: — никакой любви пока нет.
— Субъект отрицает очевидные вещи, путается в показаниях. — диктует заметку Хината: — голос неуверенный, сам красный как помидор. И потный, фу…
— Я тренируюсь, на минуточку!
— Начал грубить сестре, ведет себя неадекватно… вот что любовь с людьми делает. А какая она? Я слышала, что у нее огромные сиськи и жопа и что она может засунуть между сиськами банку с газировкой и пить оттуда без трубочки. — продолжает выводить меня из себя Хината.
— Да, а между ягодицами она грецкие орехи колет. — вздыхаю я: — нету у меня никакой любви, а Томоко на меня даже не глядит.
— Да? А что это за новый контакт у тебя в телефоне «Торопыжка»?
— Не, не, не. Тут вопрос не так ставится. Тут надо так вопрос ставить — какого черта ты в моем телефоне копаешься?! — не то, чтобы мне было что скрывать, но нарушение личных границ и вообще, так она скоро совсем мне на голову сядет.
— Ээ… я случайно. Он все равно на столе лежал. И незаблокированный! И пароль у тебя простой, мог и заменить, вдруг кто-то захочет взломать? — выдает объяснение Хината: — вот я тебя и спасла. Хорошо, что я почитала, а вдруг кто-то другой бы почитал. Она так много тебе пишет всякого. Тебе пора бы ее уже на свидание позвать.
— Вот еще глупости. — понимая, что тренировка закончена — я сажусь на рабочее кресло перед столом, напротив кровати: — зачем мне это делать?
— Ну… разве она тебе не нравится? — выдвигает железобетонный аргумент Хината.
— Мало ли кто мне нравится. Мне вон наша школьная медсестра нравится, что теперь ее тоже на свидание звать? Мне половина девочек нашего класса нравится… эстетически говоря.
— Все-таки вы мужики, такие неразборчивые… — говорит себе под нос Хината: — и такие идиоты.
— Вот сейчас по ушам получишь — говорю я, вспоминая, как Кента и его сестренка когда-то вели себя в далеком детстве.
— Ой, прямо страшно! — сужает глаза Хината, явно провоцируя меня. Хорошо, думаю я, провоцируете — получите. И одним быстрым движением просовываю здоровую левую руку ей подмышку и ….
— Ах-ха-ха! Отстань! Прекрати! Не могу! Аааа! Была неправа! — пищит Хината и валится на кровать, сжимаясь в комочек. Я валюсь рядом, едва успев выдернуть руку, а то еще бы растяжение было бы — связки у Кенты девичьи, хрупкие.
— Вот дурак! — бьет меня Хината в плечо своим кулачком: — я чуть не подавилась! Чего на тебя нашло, мы же не маленькие теперь!
— Будешь меня доставать — буду тебя щекотать. — отвечаю я, сдвигая брови к переносице, так, чтобы выглядело грозно. Хината некоторое время смотрит на меня и вдруг снова начинает хохотать.
— Тише ты. — говорю я: — маму разбудишь.
— Да ну. Рядом с ней сейчас из пушки можно стрелять. — отмахивается Хината, но хохотать прекращает.
— И не забывай — с тебе парфэ. — говорит Хината, вставая с кровати и поправляя свою пижамку: — завтра суббота, вот завтра и сводишь меня в кафе.
— Ну… слово царя тверже сухаря… поведу конечно, куда ж я денусь — пожимаю плечами я, мысленно подсчитывая свои финансы. Финансы поют романсы, но на кафе хватить должно. Надо работать над собственной финансовой независимостью, но как? Самый простой способ — найти что-то, чего в этом мире нет, а в нашем есть и извлечь выгоду из разницы потенциалов. Вот только петь как Юнми я не умею, Гуанинь меня в макушку не целовала, да и жизнь айдола меня ну ни капельки не прельщает. Тут я фыркаю от смеха. Конечно, сижу тут на кровати и рассуждаю — не привлекает меня жизнь айдола, ага. Вот только и туда меня не приглашают, нафиг им такой вот нужен. Черты лица у Кенты грубоватые, будто топором высечены, все изящество и красота дома Такахаси досталось сестренке Хинате, что меня в принципе устраивает.
— Ты чего смеешься? — подозрительно спрашивает сестренка, уже собравшаяся уходить: — не думай свалить из дома с утра пораньше! У нас с тобой — парфэ!
— Да, да, конечно. А что такое парфэ? Это напиток или еда? — спрашиваю я рассеяно, массируя правую кисть: — дорогая штуковина?