Новая жизнь, или обычный японский школьник

— А ты неплох — такими словами встречает меня Хироши: — весьма неплох. Ты даже напоминаешь мне меня самого, но в молодости. Когда я был еще юн, наивен…
— О чем это ты? — спрашиваю его я. Он явно хотел, чтобы я задал ему этот вопрос, так что я и сопротивляться не стал — все равно же расскажет.
— Я о том, что все эти идиоты подумали, что ты и вправду хочешь с ним драться, а ты просто развел здоровяка, и теперь будешь до конца учебного года ходить с бинтом, а потом переведешься в другую школу. — говорит Хироши: — а при этом он сам скорее будет защищать тебя от других желающих надрать тебе задницу… ты почти так же хорош, как я в детском садике, когда заставил всех детей отдать мне свой десерт, подсадив на свой паука.
— Я думаю, что недели достаточно — отвечаю я: — ну или двух — как заживать будет — молодой организм показывает чудеса восстановления и на самом деле рука у меня уже не болит. У меня болят мышцы, но это пройдет. Мне нужны эти две недели скорее не для наращивания мышц — мышцы не успеют вырасти. Не для укрепления связок, которые тоже не будут укреплены достаточно, даже не для наработки привычки к агрессии. Мне нужны эти две недели для того, чтобы мои старые рефлексы были перенесены в новое тело, чтобы приспособиться к новым размерам и возможностям. Да, будет лучше, когда это тело станет сильнее, быстрее и крепче, но единоборства изначально были созданы для того, чтобы люди со слабым телом побеждали тех, кто сильней. За счет знания. За счет техники. А знания и техника у меня уже с собой, и я могу победить даже с телом Кенты, таким, какое оно есть сейчас. Первая тренировка показала, что это так. Нобу-сенсей даже спросил, не занимался ли я раньше боксом или иным боевым искусством. Пришлось соврать, что тренировался дома самостоятельно, перед зеркалом. Это объяснение вполне удовлетворило его, и он доверительно заметил, что знать технику удара и уметь ее делать — две большие разницы и что я молодец, что знаю, но вот силы и скорости мне не хватает. Что и требовалось доказать. Так что заставлять Дзинтаро ждать полгода я не буду, да и напряжно это будет — в первую очередь для Томоко, потому что у меня есть план, как заставить ее перестать сжиматься в комочек и жить с гордо выпрямленной спиной. У меня есть план, мистер Фикс.
— Что? — округляет глаза Хироши: — ты и вправду решил с ним биться. Вот серьезно. Я забираю свои слова о том, что ты умный и возвращаю свое мнение о том, что ты глупый. Но храбрый. То есть — отчаянный парень.
— Да, я понял. Слабоумие и отвага — наш девиз. — киваю я: — от тебя Хироши я иного мнения и не ожидал.
— Если превратить это в событие, то можно и денежек срубить на билетах — рассуждает вслух Хироши: — так и назовем «вечер избиения Кенты»… или нет — «Гордость и предубеждения Кенты и его падение»… хотя нужно короткое название для афиши… скажем — «Боль» или «Страдание». Уверен, билеты разлетятся как горячие пирожки.
Я не обращаю внимания на его треп и смотрю на переднюю парту, где сидит Томоко с закаменевшей спиной.
— Правда я не совсем понимаю твоих мотивов. Ты садомазохист? Любишь одеваться в сетчатые колготки и стегать себя хлыстом? Что с тобой не так? — заливается Хироши.
— Нет такого понятия — садомазохист. Есть садисты и мазохисты. Что в общем тоже не совсем верно — отвечаю ему я, потому что если не заткнуть Хироши, то это будет продолжаться долго. Лучший способ заткнуть человека — прочитать ему лекцию. Желательно скучную, нудную и долгую. Монотонным голосом, не обращая внимания на то, что он говорит. Метод глухаря на току.
— Половое поведение человека это всего лишь продолжение социального поведения. Изначально это такая же потребность, как и еда, сон, дефекация… с одной лишь разницей. Весь этот секс — это явление социальное, пожрать ты можешь и в одного, и поспать тоже. А вот секс в одного уже не получится, потому что то, что ты делаешь вечером под одеялом, Хироши — сексом не является. Пусть даже при этом ты и представляешь маму соседа. Ей, кстати уже пятьдесят пять, постыдился бы.
— Что? Да я … — Хироши аж задохнулся от неожиданности, но взял себя в руки.
— Это, дружище, так и называется — онанизм. А для секса тебе партнер нужен. Вот с едой попроще, хочешь пожрать — берешь и ешь. Бутерброд не скажет тебе «я устала, у меня голова болит и вообще не хочу». С другим человеком же придется договариваться, а у нее свои тараканы в голове, свои взгляды, свои принципы. Вот поэтому секс из разряда потребностей переносится в сферу чего-то запретного, постыдного и сложного. На самом деле все просто. Старина Фрейд в свое время говорил, что мы все делаем либо из страха смерти, либо от желания секса. Бояться смерти — вообще непродуктивно, рано или поздно все помрем… что и приводит меня к тому, что секс — штука для гордых и смелых людей. Так что я восхищаюсь твоей страстью к мамочке соседа. Что же до потребностей человека делать больно себе или другим — это уже совсем другая история, но я могу тебе рассказать, если ты настаиваешь…
— Пожалуй не надо — осторожно говорит Хироши: — я уже понял, что ты довольно много знаешь … для девственника.
— Пфф… — машу рукой я: — подобного рода выпады не могут поколебать дух настоящего девственника-теоретика. Лекцию о девственности и ее значении в истории и культуре человечества?
— Я пас — поднимает руки Хироши: — потом расскажешь, как меня рядом не будет. Вон сколько желающих. — в классе и впрямь царит тишина, а наша староста, Наоми — смотрит на меня, открыв рот и сделав такие круглые глаза, что я почти вижу в них свое отражение.
— Такахаси-кун! — наконец не выдерживает она: — минус в дисциплинарный журнал за непристойное поведение!
— У нас есть дисциплинарный журнал? — спрашиваю я у Хироши. Тот пожимает плечами и поворачивается к старосте.
— У нас есть дисциплинарный журнал, Наоми-тян? — повторяет мой вопрос он.
— Э… я его только что завела! — отвечает староста: — чтобы бороться с такими… непристойностями и грубостями!
— Да я ж ни слова непристойного не сказал. — удивляюсь я. Вот как в классный чат выкладывать фото полуголой одноклассницы и писать, что шлюха — так ничего, а стоит только о сексе поговорить громко — так сразу ужас-ужас и неприлично как. Вот это все у них из-за культуры бумажных стен — все в этих домишках слышно, потому они и делают вид, что ничего не замечают. Слышал я, что иначе было бы невозможно в таких вот домиках любовью заниматься без того, чтобы с утра все только ваши ночные упражнения не обсуждали. А так выработали японцы в себе социальную слепоту и глухоту. Потому, кстати и в метро девушек могут ощупать и поприставать — все делают вид что это их не касается, как и сама жертва. Приучены. И у нас тоже — фото в закрытом чате класса, надпись тоже, вслух никто ничего не сказал, но все осудили — и замечательно. Внешние приличия соблюдены, никто ничего не заметил.
— Все равно! — говорит староста: — нельзя о таком вслух!
— А как же тогда? Шепотом под одеялом? — снова удивляюсь я: — хотя ладно. Если вас смущает, больше об этом не буду.
— Буду благодарна! –заявляет староста. Благодарности в ее голосе совсем не слышно. Она садится на место и сердито скрещивает руки на груди, всей своей позой показывая как она негодует.