Свой среди своих

– Какую именно?
– Не попасть курсором мыши по рабочему полю дисплея.
Старший референт хрюкнул и вернулся к работе.
 
Глава 13
Ему, невинному тогда еще,
попались гнусные товарищи…
В столовой Егор взял столичный салат, солянку и стакан апельсинового сока, заплатил за всё это изобилие тридцать семь рублей сорок копеек и подсел к Малахову, расположившемуся за столиком возле окна напротив сосредоточенно жующего капитана Смирнова из Службы собственной безопасности.
– А что, Касьян, – майор сдвинул поднос, освобождая место Малькову, – невесты в академии [117] есть?
– Кому и кобыла – невеста, – тут же отреагировал Смирнов, процитировав дворника из «Двенадцати стульев». – Кстати, а зачем тебе это? Хотя да, ты ж развелся недавно…
– Мне как раз незачем, а вот моему подопечному… – Малахов кивнул на Малькова. – До сих пор не окольцован.
– Непорядок, – сохраняя серьезное выражение лица, заявил капитан ССБ. – С таким отношением к браку и семье мы его на работу за границей не утвердим.
– И это правильно! – На стул рядом со Смирновым опустился майор Кривин, заместитель начальника третьего отдела ССБ, который возглавлял Сергей Сергеевич Петренко. – Нет «заложника» – сиди дома.
Егор проглотил салат и молча принялся за солянку.
Шуточки насчет «заложников» в виде членов семей, без которых в КГБ-ФСБ якобы не отпускали сотрудников работать за рубежом, были стандартны. Основой для них послужили многочисленные истеричные статьи и «показания очевидцев», выплеснувшиеся на страницы газет в первый год перестройки. Тогда большой популярностью пользовались субъекты с замутненными галоперидолом и аминазином глазами, вещавшие о своей «работе на КГБ» и о тех «преследованиях», коим они подверглись после того, как решили «порвать с бериевскими последышами».
По причине полного идиотизма публикаций их даже не попытались опровергнуть, и тупой стереотип утвердился в сознании псевдодемократической общественности на многие годы.
– А ведь действительно, – капитан облизал вилку, – почему наш юный друг не женится?
– Ist das Verhor [118]? – Мальков на секунду отвлекся от солянки. – Тогда я буду отвечать только в Присутствии своего адвоката. И что это за намеки на работу за границей? У нас что, теперь есть иностранное представительство ИАСа?
– Нет, серьезно. – Кривин приступил к винегрету. – Тебе уже двадцать пять, пора бы…
– А его девушки боятся, – засмеялся Малахов. – Как представят себе, что им до конца дней своих придется именоваться «мадам Малькова», так и отваливают.
– Хамское замечание, – хмыкнул Егор, чья фамилия во все времена была предметом для шуток. – Я внесу тебя в список своих личных врагов…
Над столом у Малькова действительно висел исполненный разноцветной тушью маленький плакатик с заголовком «Враги ст. лейт. Е. В. Малькова», в котором значились директора ЦРУ, АНБ, ФРС, Ми-5 [119] и DGSE [120], несколько видных российских демократов во главе с правозащитником по кличке «Очкарик», он же – «Адамыч», и парочка смывшихся от греха подальше из России владельцев медиа-холдингов – Индюшанский и Березинский.
Референт был далеко не единственным сотрудником Управления, кто художественно оформлял свое рабочее место.
У заместителя начальника Службы контрразведки, к примеру, слева от его рабочего стола висел разделенный пополам вертикальной чертой лист ватмана размером два на полтора метра, в левой части которого был нарисован человек в белой тоге, с лирой за пазухой и с нимбом над головой, а в правой – небритый субъект в черном плаще, из-под которого выглядывали оканчивающиеся копытами ноги, с рогами и окровавленным ножом в руке.
Над «святошей» значилось «Наш агент», над его противоположностью, соответственно, – «Их агент».
– Но хоть девушка у тебя есть? – спросил Смирнов.
– И не одна, – бодро ответил Егор. – Не переживай.
– «Не одна» значит, что ты морально неустойчив. – Кривин поскреб ложечкой в стакане со сметаной. – И легко можешь угодить в "медовую ловушку [121]".
– У меня с девушками чисто платонические отношения. – Мальков пожевал маслину.
– А как же зов плоти? – притворно удивился Смирнов.
– Сублимирую избыток гормонов в ударный труд по месту службы, – Егор выловил из солянки тонкую дольку лимона. – Потому столько успеваю сделать.
– Мда-а, – протянул Кривин. – И ведь не придраться.
– Угу. – Мальков отложил цедру на край тарелки. – А если попытаетесь, я Панину рапорт накатаю: так, мол, и так, вместо исполнения своих прямых служебных обязанностей сотрудники ССБ склоняют меня к любовным утехам со знакомыми мне женщинами. Или, что еще круче, подбивают на регулярные занятия онанизмом, предлагая обеспечить меня соответствующими фото – и видеоматериалами. Прошу принять меры к вышеуказанным товарищам, число, подпись…
Смирнов и Кривин расхохотались.
– Уел ты нас. – Заместитель Петренко отпил глоток чаю. – Молодец. Не хочешь к нам перейти? На майорскую должность. Капитана досрочно получишь…
– Но-но-но! – вмешался Малахов. – Ты это брось! За попытку переманивания сотрудников тебе Рыжиков голову открутит. К тому же у Егоруса и так скоро присвоение очередного звания…
– Когда обмываем? – осведомился Смирнов.
– Весной, наверное, – прикинул Мальков, которому подходил срок прикреплять к погонам четвертую звездочку. Пока маленькую.
***
Спившийся художник-маринист Иван Морковкин, известный среди алкоголиков и бомжей Черноморска под кличкой «Айвазовский», опустил кисточку в банку с водой, икнул и тупо уставился на листы бумаги, на которых ему предстояло изобразить нечто высокохудожественное и посвященное Новому Году. За изготовление основы для стенгазеты пятого отдела внутренних дел Пролетарского района Морковкина пообещали отпустить домой, вернуть изъятые у него вещи и даже дать бутылку водки.
Использование задержанных бухариков на различных хозработах было обычной практикой.
И благодаря ей пятый отдел всегда сверкал свежевымытыми полами, на лестнице и во дворе нельзя было обнаружить ни одного окурка, патрульные машины радовали глаз своим ухоженным видом, газон перед центральным входом был прополот и вскопан, а стены здания раз в два месяца белились на высоту человеческого роста.
– Ну? – Сержант Крамаренко, назначенный ответственным за наглядную агитацию, потряс застывшего Морковкина за плечо. – Придумал стишок?
В голову Ивана, кроме дурацких строчек «Хэллоу, мусора, нажрались вы вчера…», ничего не лезло, и потому он уже минут десять находился в глубоком ступоре.
– Вспоминаю, – сипло сказал худой, как жердь, и сутулый Морковкин. – Без горючего сложно.
– Сделаешь – получишь, – пообещал молодой, но уже начинающий заплывать жирком милиционер. – Но не раньше. А то я тебя знаю…
– Может, без стихов обойдемся? – с надеждой спросил художник.
– Не, без стихов никак нельзя. – Крамаренко покачал немного сплюснутой с боков головой, принявшей такую форму после знакомства со щипцами подвыпившего акушера из областной больницы, помогавшего двадцать семь лет назад появиться на свет маленькому бутузу, выросшему в сержанта патрульно-постовой службы. – Замнач сказал, чтоб обязательно были.
– Тогда можно классику взять. «Однажды в студеную зимнюю пору я из лесу вышел, был сильный мороз…» – безучастно продекламировал Иван.
– Лермонтов? – глубокомысленно обозначил милиционер свои широкие познания в русской литературе. – Не пойдет. Надо что-нибудь поновее… Жизнеутверждающее. Я вот тут прикинул, – «знаток поэзии» полез в нагрудный карман куртки. – Ты послушай…