Время и боги. Дочь короля Эльфландии
Так все люди и платили привратным стражам пошлину – рассказывали праздные истории, а потом беспрепятственно входили в город целыми и невредимыми. И в известный час ночи, когда король того города просыпался, и быстрыми шагами расхаживал взад-вперед по опочивальне, и взывал к умершей королеве, стражи должны были запереть ворота, зайти в покои короля и, усевшись на полу, рассказывать ему все истории, собранные за день. Король слушал их, и на него нисходило умиротворение, и он слушал еще, а потом снова ложился и наконец засыпал, и тогда стражи молча вставали и выскальзывали из опочивальни.
Странствуя, подошел я недавно к воротам этого города. И в тот самый момент какой-то человек как раз собирался заплатить дань стражам. Они сидели на земле между ним и воротами, по-турецки скрестив ноги, каждый был вооружен пикой. Близ него на теплом песке ожидали два других путешественника. И вот что рассказал этот человек:
«И город Номброс отказался поклоняться богам и обратился к Богу. Потому боги скрыли мантиями лица и быстро покинули город. И вступили в легкий туман, окутавший холмы, и ушли через оливковую рощу в забвение. Но, уже оставив землю, обернулись и в мерцающем свете сумерек последний раз взглянули на свой город; взглянули с гневом и сожалением, потом отвернулись и ушли навеки. И послали назад Смерть с косой, сказав ей: „Умертви половину города, предавшего нас, но другую половину отпусти с миром, чтобы помнили старых отвергнутых богов“.
Но Бог послал ангела разрушения, дабы доказать, что это Он Бог, и приказал ему: „Лети вниз, и покажи силу моей длани тому городу, и умертви в нем половину жителей, другую же половину оставь с миром, – пусть знают, что Я Бог“.
Ангел разрушения немедля потянулся за мечом, и меч вышел из ножен с глубоким вздохом. Так вздыхает могучий дровосек, изготовясь нанести первый удар по гигантскому дубу. Потом ангел простер руки вниз и, склонив между ними голову, упал вперед с края небес. С силой оттолкнулись упругие лодыжки, за спиной забили крылья. И сквозь вечер спускался он на землю, вытянув вперед меч и напоминая брошенный неким охотником дротик, что стремится на землю. Почти коснувшись земли, поднял он голову, и повернул крылья нижними перьями вперед, и опустился над берегом широкой Флавро, которая течет через город Номброс. И вдоль берега Флавро летел он низко, как стервятник над свежескошенным кукурузным полем, над оставшейся без пристанища мелкой живностью, и в то же время вдоль другого берега реки шла Смерть, размахивая косой.
Они сразу заметили друг друга. Ангел свирепо воззрился на Смерть, Смерть отвечала ему злобным взглядом, и ярко-красные огоньки в глазах ангела освещали туман, лежавший в пустых глазницах Смерти. Они ринулись друг на друга, скрестив меч с косой. И ангел захватил храмы богов и воздвиг над ними знак Божий, а Смерть завладела храмами Бога и устроила в них церемонии и жертвоприношения богам; а столетия мирно шли мимо, неся к морю воды Флавро.
И теперь иные поклоняются Богу в храме богов, иные – богам в храме Бога, и ангел не вернулся в ликующий хор, а Смерть не воссоединилась с мертвыми богами; бьются они по всему Номбросу, и все еще жив город, раскинувшийся по берегам Флавро».
И стражи в воротах сказали: «Входи».
Потом другой путешественник поднялся и проговорил:
«Торжественно плыли огромные серые облака между Хухенвази и Ниткраной. И величественные горы, божественный Хухенвази и Ниткрана, король вершин, приветствовали облака и называли братьями. И облака радовались их приветствию, потому что редко встречали товарищей в пустынных небесных высях.
Но вечерние испарения сказали туману: „Что за тени осмелились двигаться над нами, да еще в сторону Ниткраны и Хухенвази?“
И туман ответил вечерним испарениям: „Это всего лишь туман, который обезумел, оставил теплую и уютную землю и в безумии своем возомнил, будто место его – вровень с Хухенвази и Ниткраной“.
„Некогда, – сказали вечерние испарения, – там проплывали облака, но было то много-много дней назад, как говорили наши предки. Возможно, этот безумец считает себя облаком“.
И откликнулись дождевые черви из теплых глубин грязи: „О туман, ты и есть облака, и нет других облаков, кроме тебя. А что до Хухенвази и Ниткраны, то их я не вижу, значит они не высоки, и нет в мире гор, кроме тех, что каждое утро извергаю я из глубин грязи“.
И туман, и вечерние испарения с радостью внимали голосу дождевых червей и смотрели на землю, веря их словам.
И правда, лучше быть туманом и ночами держаться поближе к теплой грязи и слушать утешительные речи дождевых червей, чем скитаться в угрюмых высотах, – лучше оставить горы наедине с их пустынными снегами, и пусть обретут они уют в созерцании раскинувшихся под ними городов людей и в шепоте неведомых далеких богов, какой слышат вечерами».
И стражи в воротах сказали: «Входи».
Тогда поднялся человек, пришедший с Запада, и рассказал западную историю. Он сказал:
«Одна дорога в Рим ведет через древний храм, некогда любимый богами. Она проходит по верху мощной стены, а пол храма находится глубоко под ней и выложен бело-розовым мрамором.
На полу храма насчитал я около тринадцати голодных котов.
„Бывало, – говорили они между собой, – жили здесь боги, бывало – люди, а теперь – коты. Давайте понежимся на солнышке на горячем мраморе, пока не придут другие люди“.
Был именно тот теплый полуденный час, когда мое воображение способно улавливать безмолвные голоса.
И страшная худоба тринадцати котов подвигла меня пойти в рыбный магазин по соседству и купить там изрядное количество рыбы. Я вернулся и бросил рыб через ограждение с вершины мощной стены, и, пролетев тридцать футов вниз, шлепнулись они на священный мрамор.
Ну, в любом другом городе, только не в Риме, и в умах других котов падающие с неба рыбы вызвали бы изумление. Эти же неторопливо поднялись, потянулись и лениво направились к рыбам. „Эка невидаль – чудо“, – урчали они про себя».
И стражи в воротах сказали: «Входи».
Горделиво и медленно – подобно их речи – приблизился к ним верблюд, чей наездник просил о въезде в город. Его лицо было освещено закатным солнцем, по которому он сверял свой путь к городским воротам. Стражи потребовали пошлину. Тогда обратился он к своему верблюду, верблюд повернулся и встал на колени, и человек сошел вниз. Человек развернул шелка и достал японский ларец из разных металлов. На крышке его были изображены фигуры людей, которые с берега пристально вглядывались в какой-то остров во Внутреннем Японском море. Показал он ларец стражам, когда те взглянули, промолвил:
«Кажется мне, что эти люди говорят друг другу так: „Полюбуйтесь на Оини, любимое дитя моря, маленького моря-матери, моря, не знающего штормов. Оно уходит с Оини, распевая песнь, с песней же возвращается по ее пескам. Мала и незаметна Оини на коленях моря, и не заглядывают к ней любопытные корабли. Белые паруса никогда не уносили ее легенд в далекие края, не рассказывают их бородатые странники морские. Ее незатейливые сказки неведомы на Севере, не слышали их китайские драконы, не знают и те, кто на слонах переходит Инд“.