Черневог

Она боялась за них обоих. Пока она и Саша добирались до бани, беспокойство попеременно охватывало то одного, то другого. Ивешка высвободила свою руку из его, которой он пытался удержать ее. Она хотела, чтобы он перестал, во всех отношениях, мешать ей. Она была так сильна в случае опасности, так опасно сильна…
— Успокойся! — умолял он ее, стараясь вновь поймать ее руку.
Успокоение пришло неожиданно, при быстром соприкосновении пальцев, при встрече глаз около самой двери в баню.
— Я знаю, что я должна спросить, — сказала она едва слышно, не переставая по-прежнему думать о Петре, и распахнула дверь.
То, что присутствовало внутри, при первых же порывах ветра тут же удалилось в тень, отступая все дальше и дальше от них, за пределы их колдовских возможностей. «Оно» что-то шептало, ворчало, с шумом бросалось на стены и вопило что-то в их сторону.
— Но это не наш! — закричала Ивешка, сталкиваясь с Сашей в дверном проходе и хватая его за руку. — Это не тот банник, которого я когда-то знала, будь осторожен!
Саша оттолкнул ее, стараясь, чтобы она все время была за его спиной, задаваясь вопросом, почему это существо так поспешно отступило от них. Он желал получше рассмотреть собственными глазами метавшуюся по стенам тень, кривые формы которой могли принадлежать всего лишь мальчику, а могли принадлежать и кому-то еще, гораздо менее приятному, кто с необычайной живостью беспорядочно перескакивал с лавки на топку.
Банник зашипел на Сашу. Он выставил в его сторону пальцы с огромными длинными ногтями и схватил его за руку: Саша едва не задохнулся и отпрянул назад от вида этих диких глаз, торчащих во все стороны волос и ощущения холода и сырости…
А еще от самого сильного ощущения, вызванного напоминанием о том самом месте, окруженном колючками и ветками терновника.
 
6
Мало что осталось от старой дороги: она сильно заросла, особенно там, где упавшие старые деревья давали свободу солнечным лучам, а в промежутках между ними в изобилии поднялись новые папоротники, и вдоль всего пути, так же как и в окружающем лесу, появлялись молодые деревца. В разных местах виднелись завалы из поваленных деревьев, промоины и оползни, чаще всего там, где погибшие деревья позволяли ручьям беспрепятственно и в беспорядке пробивать свой путь. Кругом была неухоженная и непредсказуемая земля, и поэтому Петр имел все основания вести себя очень осмотрительно и следить за Волком в этот свой первый выезд: просто осмотреться вокруг, степенно и здраво, в общем вести себя так, как вполне возможно поживал Волк эти последние несколько лет.
Но Волк шел вперед крупным шагом, уверенно чувствуя себя на ногах и внимательно следя за окружающим. Он пожирал расстояния, почти не задерживаясь около препятствий, а в тени, на голой земле под старыми деревьями, Волк вскидывал голову и чуть пританцовывал, казалось, не обращая внимания на Малыша, который мог в любой момент появиться на его пути. Петр подумал, что это было не так уж и странно, предполагая, что вероятнее всего лошадь могла чувствовать приближение дворовика по запаху. Малыш же, тяжело дыша, то скакал и пускался рысью вдоль их пути, то вдруг прямо под ногами Волка пересекал им дорогу, но тот никогда не перескакивал через него и не пытался стукнуть его ногой, как какой-нибудь новичок.
Петр громко рассмеялся, хлопнул Волка своей шапкой по заду, заставил его прыгнуть над поваленным старым деревом, и, поскольку Волк понимал подобное обращение только лишь как приглашение к бегу, погнал его следом за Малышом совершенно диким ходом вперед по старой дороге, но Малыш все время плутовал: он то внезапно появлялся, и так же внезапно исчезал, находясь все время впереди них.
Душистое масло, сосновые ветки и лавровое дерево — вот все, что было нужно для колдовских предсказаний, однако это не означало, что ожидаемый результат всегда равен количеству сожженного, сказал бы учитель Ууламетс. Они наполнили баню ароматным дымом и паром: для этого подбросили еще лечебной травы в маленькую сложенную из камней топку и вместе пожелали увидеть картины будущего в освещаемом огнем мраке.
— Банник, — обратился к нему Саша, стараясь быть как можно более почтительным, — есть какая-нибудь опасность, угрожающая этому дому?
— Нет, не так! — сказала Ивешка. — Он ведь знает только будущее. Банник, извини нас и покажи нам нашу жизнь на сегодняшний вечер.
Но они так ничего и не добились от банника. Слышался только скрип и потрескивание дающих осадку бревен, хотя вопрос об их будущей жизни был задан вежливо и уважительно.
Да, это не их прежний банник, как сказала Ивешка, и Саша был тоже уверен в том, что это не тот банный старичок из ивешкиного детства, и даже не то злобное созданье, которое сбежало от Ууламетса, а что-то еще более тайное и мрачное, что-то, как Саша едва мог разглядеть на таком большом расстоянии, имевшее скорее сходство с оборванным одичавшим мальчишкой… с когтями, которые оставили кровоточащие царапины на его руке.
— У нашего никогда не было таких глаз, — сказала Ивешка, обхватив себя руками, когда медленно обходила помещение бани. — Наш никогда не бросался ни на кого, он вообще никогда не издавал никаких звуков, а был такой маленький старичок, который иногда оставлял следы на снегу, особенно когда мы приносили ему водку. Он напивался и сидел в уголке, а когда мы приходили в баню, то показывал нам виденья, в которых, правда, никогда не было никакого смысла. Они никогда не относились ни к чему, хоть чуть-чуть важному. Но этот…
— Я принесу кувшин с водкой, — сказал Саша, очень желая попытаться хоть что-то сделать, и уже открыл дверь, как заколебался, подумав о безопасности Ивешки.
— Со мной все будет в порядке! — сказала она и махнула ему рукой. — Иди! Давай только, ради Бога, сделаем что-нибудь, хорошо?
Он очень хотел знать, почему Петр не возвращался. Он хотел…
Он выбежал на дневной свет и подобрал кувшин с водкой в том самом месте, где, как он был уверен, Петр и оставил его, около загона, и опрометью бросился назад, задыхаясь добежал до бани и ворвался внутрь.
Ивешка стояла, поджидая его, ее руки были сжаты.
— Пока ничего, — прошептала она в ответ на его беспокойный взгляд, когда он закрывал за собой дверь. — Господи, да пусть уж он покажет нам хоть то, что хочет показать…
Он открыл кувшин, щедро плеснул из него в огонь, куда подбросил еще лавр, сосновую кору и мох. Пламя с ревом вырвалось из топки прямо ему в лицо, ослепив его ярким светом…
Капли падали с колючек, поднимая брызги на воде…
Мелкие брызги, обагренные кровью стекали с камней в лужи…
— Где сейчас Петр? — воскликнула Ивешка, желая получить от банника правдивый ответ и ощущая при этом едва ли не удушье от продолжающегося лесного безмолвия, как при погружении в воду…
Водяной спал в глубине своей норы, старый Гвиур, свернувшийся как змея, он казался…
Она схватила Сашу за рукав, как только он выпрямился, чуть пошатываясь. Она стояла рядом с ним и дрожала, постукивая зубами, и пыталась говорить, хотя сама плохо слышала свои собственные слова, так на нее повлияла окружавшая тишина:
— Я не могу понять, какой смысл во всем этом. Кровь и вода, только кровь и вода, вот все, что я могу видеть в его картинах. Саша, мне очень не нравится все это.
А Саша, между судорожными вздохами, в свою очередь придерживал ее рукав и сказал:
— Я вообще не вижу ничего. Он не хочет разговаривать со мной.
Петр, натянув узду, повернул назад, встретив на своем пути густые заросли кустов, которые почти перегородили дорогу, и отъехал к тому месту где они кончались. Там он соскочил с Волка, чтобы отдохнуть. Боже мой, подумал он, немного проехался верхом, а уже почувствовал первые признаки болезненной усталости, которая, может быть уже к завтрашнему дню, заставит его быть более осторожным на прогулках.
Более того, Саша наверняка собирался со смехом пожелать ему всяческого добра и уберечь от всякой боли, это Саша вполне мог сделать, но Петр не дождался, пока тот сделает это, поскольку очень торопился получить свое развлечение.